Вот-вот она накроет их с головой и утащит в пучину. Ему страшно было переступить порог этой комнаты, приблизиться к отцу и к сестре. Он прошел на кухню, открыл кран и подставил губы под струю воды.
– Знаешь, какой сегодня день? – спросил Пьетро, улыбаясь сыну с порога.
Не в силах отвечать, Андреа просто покачал головой.
– Двадцать первое марта. Весеннее равноденствие. Это значит, что пришла настоящая весна. Пришла настоящая весна. Природа просыпается после долгого сна. Я иду на работу, – добавил он. – Скажи маме, когда проснется, что ее дочь наконец обрела покой.
Пьетро ушел. Андреа увидел, как он садится в «Форд» и уезжает по проселочной дороге, вьющейся среди полей.
Отец больше не вернулся. В то утро, когда открыли печь, на которой он работал, Пьетро попал под струю расплавленной стали.

НЕЖНАЯ ЖЕНСКАЯ РУКА…
1
Нежная, легкая рука опустилась на плечо Андреа, ласковый голос произнес:
– Ты плачешь. Бабушке очень плохо?
Он оглянулся и обнял тонкую талию Лючии.
– Я счастливый отец, – сказал Андреа. – Потому что у меня есть ты, – пояснил он, думая о том, как она непохожа на свою несчастную тетю, умершую тридцать лет назад.
Он никогда не рассказывал дочери о Джемме. Он вообще надолго вычеркнул сестру из памяти. Джемма стала расплывчатым туманным образом, а вот отец в его воспоминаниях превратился в мифологического героя.
– Помнишь, как отец принес из лесу рождественскую елку? – спрашивала Мария. – Он был замечательным охотником. Никогда не давал промаха. Каллас и Ди Стефано были его друзьями. Однажды пригласили его к себе на обед. Он все оперы знал наизусть, но больше всего любил «Богему». Пуччини был для него богом. Да уж, в музыке он знал толк.
Так Мария и Андреа создали себе идеализированный образ мужа и отца: веселого, бесстрашного, щедрого и великодушного. Только пережив бегство Пенелопы, Андреа воскресил в памяти подлинную историю семьи во всем ее трагизме. Историю своей несчастной семьи и отца, который за неимением других качеств сделал своим знаменем физическую силу. На самом деле Пьетро был неуверен в себе, не умел справляться с жизненными обстоятельствами. Все эти слабости он передал по наследству своему сыну. И теперь с этим надо было что-то делать.
– Ну все-таки как дела у бабушки? – повторила Лючия.
– Ты же видишь, она спит. К счастью, – добавил Андреа. – Но ты же должна была остаться дома и заботиться о братьях, – напомнил он.
– Все под контролем. Роберто привез меня сюда, а отсюда мы едем в детский сад за Лукой. А вечером он отвезет меня на репетицию фламенко.
– Твой парень – настоящее сокровище, – с облегчением признал Андреа.
– О, Роберто бесподобен! Как, впрочем, и я, – скромно пошутила Лючия. – Теперь главная проблема – это наша бедная бабулечка. Кто будет с ней сидеть? Ты же не можешь все время быть тут один!
Она рассуждала в точности, как Пенелопа, проявила тот же здравый смысл. Еще несколько дней назад Лючия каждое слово матери встречала в штыки, а сейчас она невольно сама дословно копировала свою мать, она переняла от нее все, даже манеру разговора.
– Я уже договорился о сиделке на эту ночь. Вернусь домой, как только она придет. А теперь иди, тебе пора, – сказал Андреа.
Лючия наклонилась и поцеловала бабушку, потом материнским жестом провела по щеке отца.
– Я вижу, как ты за нее переживаешь. И за маму тоже. Все будет хорошо, вот увидишь, – утешила она отца.
Андреа уже хотел было спросить, поела ли она, но, вспомнив о наставлениях Пенелопы, прикусил язык. И вообще, Роберто о ней позаботится. Парню, судя по всему, можно было доверять.
Марию перевели в кардиологическое отделение. Андреа чувствовал, что скоро рухнет под грузом свалившихся на него переживаний и тяжелых воспоминаний. Он смотрел на свою угасающую мать и думал о том, какой она была сильной, решительной, щедрой, как стойко переносила боль и житейские невзгоды. У нее было трое детей. Дочь она потеряла. Джакомо, старший сын, взял на вооружение беспощадный цинизм, которым, возможно, не обладал от рождения, чтобы оградить себя от жестокости и нищеты. А Мария, стиснув зубы, продолжала бороться за свою мечту о нормальной здоровой жизни. После смерти Джеммы и мужа она всю себя отдала младшему сыну-подростку.
– Я увезу тебя отсюда, – обещала она ему.
Нутти, богатый промышленник, добыл ей место уборщицы в частной школе в Милане, где Андреа продолжил учебу. На пенсию по случаю потери кормильца и зарплату школьной нянечки мать и сын вдвоем стали жить в большом городе, где они никого не знали и где никто их не знал.
Но, как всегда и повсюду, куда бы судьба ни заносила Марию, и здесь нашелся кто-то, получавший садистское удовольствие, тираня и унижая ее. Это была учительница Каццанига.
– Мне надо воспользоваться туалетом, Мария. Почистите его, – приказывала она.
Мария покорно протирала заново унитаз и биде, и без того сверкавшие чистотой. Воспользовавшись туалетом, учительница Каццанига оставляла его в плачевном состоянии, чтобы другие учителя могли пожаловаться на плохую работу уборщицы.
– Этот ребенок наделал в штанишки. Искупайте его и переоденьте. А заодно вымойте себе голову. У вас волосы жирные, – говорила учительница.
В сорок с лишним лет Мария записалась на вечерние курсы в надежде получить диплом воспитательницы начальной школы, и это законное, невинное, по сути, желание пробудило демонов, дотоле дремавших в свихнувшемся сознании озлобленной старой девы, которая мечтала о должности завуча, но так и не добилась успеха, несмотря на все свои многократные попытки. Прервав урок на самой середине, учительница Каццанига бежала проверять, не использует ли Мария свое рабочее время для подготовки к вечерним занятиям. Однажды она застала-таки Марию за выполнением грамматического упражнения и вышвырнула учебник в окно.
– Вы отдаете себе отчет, что я могла бы подать на вас жалобу за халатность?
При помощи таких угроз она держала Марию в постоянном напряжении и осыпала ее насмешками, называя не иначе, как «нашей премудрой поломойкой».
Мария все сносила молча. Раньше ей приходилось выдерживать и не такое. По вечерам она делилась накопившимися обидами с Андреа.
– Не обращай внимания, мама, – говорил он, но сам переживал и в душе желал учительнице Каццаниге мучительной смерти за все то зло, которое та причинила его матери.
Учительница Каццанига тиранила и мучила Марию два долгих года. А потом ее настигла болезнь, не знающая жалости. Тогда-то Андреа пожалел о том, что желал ей в мыслях смерти. Сама Мария, никогда не высказывавшая подобных мыслей, говорила: «Бог правду видит. Долго терпит, да больно бьет».
Мария – добрая душа – часто навещала учительницу Каццанигу в больнице и приносила ей гостинцы, которые ее бывшая мучительница принимала с благодарностью.
От воспоминаний Андреа отвлекла сиделка. Она пришла, чтобы провести ночь у постели Марии.
– Если состояние матери ухудшится, сразу позвоните мне, – попросил Андреа.
Он покинул больницу с чувством облегчения, но в вестибюле неожиданно столкнулся со Стефанией, своей последней любовницей.
– Что ты здесь делаешь? – удивился Андреа.
– Я навещала сестру. У нее прободение язвы желудка, ей сделали операцию.
– И как все прошло? Успешно? – спросил он, взяв ее под руку дружеским участливым жестом.
– Надеюсь, что да, – нервно ответила Стефания. – Я знаю, что Пепе оставила тебя, – добавила она.
– Дурные вести расходятся быстро.
– Я чувствую себя ужасно виноватой, – призналась журналистка.
– Пепе ушла не из-за этого. Это я сыграл в драме роль злодея. Ты славная девочка, Стефи, я уверен, мы останемся друзьями, – Андреа сжал ее руку, словно закрепляя свои слова.
– А ты что делаешь в больнице? – спохватилась Стефания.
Они уже вышли на улицу и вместе направились к автомобильной стоянке.
– Моя мать заболела. Только этого мне сейчас и не хватало, – с горечью признался Андреа.
– Послушай, Андреа: плохие времена проходят, а добрые чувства остаются. Я всегда буду тебе другом, – Стефания обняла его.
– И я тебе, – сказал Андреа, с удивлением обнаружив, что не испытывает никакого влечения к хорошенькой коллеге, совсем недавно так возбуждавшей его желание.
– Желаю твоей матери поправиться, – добавила она на прощание.
– И я твоей сестре, – ответил он.
Пока он возвращался домой, усталый и подавленный, ему почему-то вспомнился загадочный Мортимер. Что может быть общего у Пенелопы с типом, носящим такую претенциозную фамилию? Андреа припомнил краткое послание на визитной карточке, начинавшееся словами «Милая Пепе».
– Идиот, – пробормотал Андреа, презрительно скривив губы.
Целая пачка писем, перевязанных белой шелковой ленточкой, в ящике ее письменного стола. Он никогда бы не посмел развязать эту ленточку, открыть конверты и прочесть письма. Он не испытывал любопытства. Андреа было страшно узнать, что за всем этим кроется. В его жизни и без того хватало осложнений.
Войдя в дом, Андреа услышал громкий голос Присциллы. Она сидела на диване в гостиной и говорила по телефону. Разговор на ломаном английском носил характер бурного объяснения. Она поносила своего собеседника последними словами и грозила ему страшными карами. Присцилла была так поглощена разговором, что даже не заметила появления Андреа.
Он прошел в ванную, вымылся и надел чистую рубашку, потом, ощущая зверский голод, отправился на кухню. К счастью, ужин – нечто похожее на гуляш – ждал его на столе. Андреа принюхался. От кушанья шел сладковатый запах.
– Присцилла! – позвал он.
Филиппинка вошла, недовольная тем, что пришлось прервать выяснение отношений по телефону.
– Что это за дрянь? – спросил Андреа, надеявшийся найти добрую порцию спагетти.
– Свинина. Я пожарила ее в меду. Очень вкусно. Съешь и будешь очень сильным.
Андреа попробовал кусочек. Стряпня показалась ему отвратительной. Он оттолкнул тарелку.
– Все вы тут избаловались. Одному только Луке понравилось, остальные не стали есть, – обиженно проворчала Присцилла.
– Я всего лишь хочу тарелку спагетти, – приказал он, отправляя свинину в меду туда, где ей, по мнению Андреа, было самое место: в мусорное ведро.
– Тогда вари их сам. Мой рабочий день закончился, – рассердилась Присцилла.
– Ах так?! – не выдержал Андреа. – Тогда запомни: пользование телефоном тоже закончилось. Убирайся к себе в комнату, – приказал он.
Разобиженная Присцилла гордо выплыла из кухни, но тут же передумала и вернулась.
– Ты должен дать мне прибавку к жалованью, синьор Андреа, потому что я много работаю и сильно устаю. Сегодня все не так, как бывает, когда синьора дома. Все на моих плечах. Я очень устала. I am very tired. Do you understand? – повторила она еще раз по-английски, глядя на него с откровенной наглостью.
Это был шантаж в чистом виде. Была бы на месте Пенелопа, она бы знала, как призвать к порядку зарвавшуюся служанку. А что он может сделать? Либо поддаться на шантаж, либо выставить ее за дверь. Он выбрал второе решение.
– Ты уволена, – хладнокровно объявил Андреа. Потом демонстративно повернулся к ней спиной и открыл холодильник в поисках чего-нибудь съедобного.
Присцилла смотрела на него с открытым ртом. Распухшие губы все еще хранили следы побоев, нанесенных ее египетским дружком.
– Do you understand? – повторил он на понятном ей английском.
– Моя синьора была права. Все мужчины одинаковы, – буркнула Присцилла. – Ладно, я сделаю тебе капрезе, – тут же добавила она с улыбкой. – Хорошо, синьор?
– Даю тебе пять минут, чтобы его приготовить, – кивнул Андреа, ликуя в душе, что одержал маленькую победу.
Он отправился проведать детей. Лука спал, около него расположился Самсон. Даниэле сидел за письменным столом и делал уроки. Избавившись от колечек, делавших его похожим на пугало, он превратился в очень симпатичного парня.
– Не поздновато ли для занятий? – вполголоса спросил Андреа, чтобы не разбудить малыша.
– Папа, завтра меня в последний раз вызовут по истории. Если не получу хотя бы восьмерку, меня оставят на второй год. Как там бабушка? – поспешно спросил он, чтобы сменить тему.
– Пока без перемен. Кто гулял с собакой?
– Роберто Традати, великая любовь моей сестры. Человек без недостатков, знающий даты всех войн и щелкающий математические задачки, как кроссворды.
– Тебе завидно?
– Немного. Особенно меня раздражает его безупречный вид.
– Ладно, занимайся. Где Лючия?
– Угадай с трех раз, – усмехнулся сын.
– В ванной, – предположил Андреа.
Он угадал. Лючия сидела на табурете, опустив ноги в тазик с теплой водой и солью, а сама тем временем делала упражнение по греческому. Она была в ночной рубашке, волосы накрутила на бигуди. Андреа улыбнулся, глядя на нее. Кажется, еще вчера она ползала по дому и только училась вставать на ножки, а теперь стала настоящей женщиной. И притом деловитой до ужаса. В этом она напоминала Пенелопу.
– Зачем ты принимаешь эти ножные ванны? – спросил он.
– Это единственный способ снять усталость после двух часов танцев. Ты даже не представляешь, какая нагрузка для ног – все эти наши гольпе, севильянас и пасадас. А как бабушка? – спросила Лючия.
– Новостей нет. Будем надеяться на лучшее. А как ты?
– Вот уже четыре года я учусь танцевать фламенко. Ты даже не представляешь, как это тяжело. Я просто с ног валюсь.
– Я собираюсь поесть капрезе, – сказал Андреа. – С утра ничего не ел.
– Я тоже немного съем. Мне еще два часа заниматься, – решила Лючия.
Когда они пришли на кухню, Присцилла скромно стояла в уголке в ожидании дальнейших распоряжений. Твердость, проявленная хозяином, явно произвела на нее впечатление.
– Можешь идти к себе, – сказал ей Андреа. – Когда захочешь поговорить по телефону с друзьями, фиксируй свои разговоры. В конце месяца я вычту соответствующую сумму из твоей зарплаты, – невозмутимо добавил он, решив, что не позволит Присцилле садиться себе на голову в отсутствие хозяйки дома.
– Ладно, синьор, – кивнула она и испарилась. Лючия съела больше, чем обычно. Ее отец ничего не сказал по этому поводу, но она сама заговорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46