– Как уже сказала тебе моя мать, танец для меня – занятие абсолютно второстепенное. – С сильно бьющимся сердцем, идя наперекор самой себе, Лючия испытывала на прочность свою способность к сопротивлению.
– Но я тебя люблю. И ты тоже меня любишь, – прошептал Карлос, склонившись к лицу девушки и словно собираясь ее поцеловать. Она закрыла глаза, но получила лишь привычный шутливый щелчок по носу.
Лючия пожалела о своей минутной слабости.
– В моем возрасте нетрудно попасть в ловушку, расставленную двадцатидевятилетним мужчиной, особенно если его имя Карлос Санлюкар и он божественный танцор, излучающий тонны обаяния, – твердо отрезала девушка. Освободившись от его объятий, она добавила: – И я вовсе не уверена, что люблю тебя. Скорее всего это просто увлечение. Мне нравится твой голос, улыбка, взгляд. Наверное, мне бы понравилось, если бы ты меня поцеловал… Но это не любовь. Понимаешь?
– Это страсть, драгоценнейшая моя Лючия, – поправил ее Карлос с улыбкой, способной сорвать аплодисменты.
В ответ Лючия совершенно по-детски состроила ему гримаску.
– Увидимся в субботу на занятиях, – бросила она через плечо и бегом направилась к станции метро.
И вот концерт состоялся. Он прошел с триумфальным успехом. Когда участники стали расходиться по своим грим-уборным, Карлос подхватил ее под руку и втолкнул в свою комнатку.
– Через два дня я уезжаю в Барселону, – сказал он.
– Я знаю, – кивнула Лючия.
Карлос расстегнул висевшую у него на шее тоненькую золотую цепочку с греческим крестиком.
– Я ношу ее с детства. Мой отец эмигрировал в Аргентину и послал мне ее на первое причастие. Я хочу подарить ее тебе, – объяснил он, застегивая цепочку у нее на шее.
– Зачем? – дрожащим голосом спросила Лючия.
– Ты моя лучшая ученица, – шепнул в ответ Карлос. Обхватив ладонями лицо девушки, он поцеловал ее в губы долгим и страстным поцелуем. Лючия почувствовала ком в горле, ее глаза наполнились слезами. Если бы в эту минуту Карлос сказал ей: «Поедем со мной», она последовала бы за ним. Вместо этого он сказал:
– Через две недели заканчивается учебный год. Можешь приехать ко мне, если захочешь. Я буду тебя ждать.
Лючия медленно открыла дверь его грим-уборной и вышла в коридор, гудевший голосами ее усталых и все еще взволнованных подруг. Пройдя к себе, она переоделась и вышла из театра. Во дворе ее встретили аплодисментами члены семьи. Роберто обнял ее, тетя София поцеловала в лоб, оставив на нем след помады, отец восторженно улыбался ей, Лука и Даниэле смотрели на нее с обожанием.
– Давайте вернемся домой, – сказала она. – Я устала.
– Эх, если бы мама тебя видела! – шепнул ей Даниэле.
– Я ей позвоню, – ответила Лючия, садясь в машину. Оставшись наконец одна в своей комнате, она немедленно позвонила Пенелопе.
– Спасибо за чудесные цветы, что ты мне послала, – начала Лючия.
– Что-то не так? – встревожилась ее мать, тотчас же уловив фальшь в голосе дочери.
– Карлос меня поцеловал, а я заплакала, – сразу призналась Лючия.
Пенелопа промолчала, ожидая продолжения.
– Пока он меня целовал, я видела все цвета радуги. Он предложил, чтобы я приехала к нему в Испанию, когда школа кончится.
– Твой парень это знает? – спросила мать.
– Он не должен знать! Я люблю Роберто. Если я ему скажу, что люблю и Карлоса тоже, он не поймет. Просто не знаю, что делать!
И опять Пенелопа не ответила. Она тоже любила двух мужчин. Ей пришлось отказаться от Мортимера, и она до сих пор от этого страдала. Ей хотелось сказать: «Забудь об этом танцовщике», но она не была уверена, что дочери в данном случае пригодится разумный совет. Чувства, привязанности, сердечные порывы должны следовать своим путем, не слушая разума.
– Так что же мне делать? – напрямую спросила Лючия.
– Ты хотела бы поехать вслед за Карлосом, но не хочешь потерять Роберто. Это твоя проблема, и никто не решит ее за тебя, – ответила наконец Пенелопа.
В глубине души, если бы это зависело от нее, она предпочла бы, чтобы Лючия крепче держалась за своего верного поклонника. Пенелопа его знала, ценила его порядочность и честность. Она бы с ума сошла от беспокойства, если бы ее дочь решила уехать к танцовщику. Об этом испанце (мысленно она называла его цыганом) Пенелопа ничего не знала и боялась, что он просто хочет позабавиться с девочкой из приличной семьи.
– Мама, ну пожалуйста, помоги мне, – умоляла Лючия.
– Хотела бы я, чтобы ты сейчас была здесь. Так хочется тебя обнять, – сказала мать.
– Но ты в трехстах километрах от меня, а я сижу одна в своей комнате и не знаю, что мне делать! – пожаловалась дочь. – Если бы я могла хоть поругаться с тобой как следует, может, у меня прояснилось бы в голове. Вот, например, если бы ты мне велела забыть Карлоса, я бы сразу к нему убежала. Хотя бы тебе назло! – простодушно призналась Лючия.
– Но я этого делать не стану, потому что хочу, чтобы ты сама принимала решения.
– Что-то мне кажется, что ты меня подлавливаешь, – обиженно заметила дочка. – С каких это пор ты у нас стала такой добренькой?
– А давно ли ты начала советоваться со мной, как тебе поступить? Ты всегда говорила, что все твои проблемы из-за меня. Может, ты сама тоже отчасти виновата, черт побери? – возмутилась Пенелопа.
– Вот теперь я тебя узнаю. В роли добренькой мамочки, готовой все понять и простить, ты совсем не смотришься, – усмехнулась Лючия. – Но ведь у тебя есть ответ! Неужели так трудно сказать, что ты думаешь? Взрослые никогда не говорят то, что думают, а только то, что считают правильным. Только старикам хватает смелости высказать свои мысли. Вот бабушка Мария, к примеру, сказала бы мне, что я дура и что мне весь свой век суждено маяться от собственной дурости. Дедушка Мими сказал бы, что я легкомысленная глупышка и никого не люблю, кроме себя самой. Но ведь ты моя мать! Почему ты не хочешь мне помочь? – Лючия перешла на крик.
– Если бы ты тонула, я бы все сделала, чтобы тебя спасти. Но ты всего лишь живешь. Твой любовный треугольник – такой же факт жизни, как твое увлечение танцами, твои школьные успехи, твои радости и разочарования. В жизни всякое бывает: и смех и слезы.
– Мои подруги живут и забот не знают. Они гораздо счастливее меня, – возразила Лючия.
– И мои подруги были гораздо счастливее меня, когда мы были в твоем возрасте. Но потом настала их очередь плакать, – ответила Пенелопа.
– Но есть же способ обойтись без страданий! – рассердилась Лючия.
– Если и есть, я его не знаю, – искренне вздохнула Пенелопа.
Но Лючия не собиралась так легко сдаваться.
– Если я выполняю контрольную без ошибок, учитель в награду ставит мне высокий балл. Если я выполняю танцевальные па безупречно, зрители мне аплодируют. Следовательно, если я живу правильно, я не должна страдать. Так помоги мне найти способ жить правильно!
– Рецепта счастья не существует. Каждый должен искать его сам, ничего не боясь. Мужайся! Я уверена, что у тебя получится.
– Но почему у женщин всегда все так сложно? – жалобно вздохнула Лючия. – Дедушка живет у нас, – сообщила она, переменив тему. – Бабушка сбежала из дому. Никто не знает, в чем дело. Во всяком случае, дедушка не знает. Или делает вид.
«Значит, она все-таки решилась», – подумала Пенелопа. Вслух она сказала:
– Мне его жаль. Ему будет очень тяжело.
– Он ужасно страдает. Просто сам на себя не похож. Вот, наверное, и Роберто мучился бы точно так же, если бы я уехала к Карлосу в Барселону. И я бы тоже страдала, потому что я его люблю.
– Вот видишь? Ты сама нашла ответ на свой вопрос.

ОБОИ В АНГЛИЙСКОЙ ГОСТИНОЙ…
1
Обои в английской гостиной бабушки Диомиры, как запомнилось Пенелопе с детства, были из зеленого шелка с разводами «под мрамор». Впоследствии шелковая обивка исчезла, стены остались голыми, их покрыли белой краской. Пенелопа до сих пор помнила слова Ирены: «Надо избавиться от этого штофа. Под тканью могут завестись насекомые».
Теперь дом был обновлен. Остались только завершающие штрихи. Пенелопе хотелось бы вновь обить стены шелком, но это стоило слишком дорого, поэтому ей пришлось примириться с более практичным и экономичным решением, когда-то предложенным матерью. Однако вместо побелки она выбрала бледно-зеленый цвет, а по верхнему периметру стен велела наклеить бордюр из той же ткани, которой были обиты диваны и кресла.
По окончании ремонта гостиная в стиле чиппендейл, гордость бабушки Диомиры, возродилась в своем прежнем величии. Двухуровневые круглые столики на трех изогнутых ножках, очищенные краснодеревщиком от наслоений времени, демонстрировали красоту и изящество первоначального дизайна. Пенелопа, как в детстве, принялась разглядывать фигурку дракона с разверстой пастью и тонким раздвоенным языком. Она бережно провела пальцем по тонко вырезанной позолоченной чешуе чудовища, словно желающего поглотить мостик через речку и домик с крышей в виде пагоды на цветущем берегу. Эта пагода с загнутыми углами поразила ее воображение еще в детские годы, Пенелопа разглядывала ее часами, воображая дальние страны, которые прадедушка-капитан посетил за время своих бесчисленных морских походов.
– Видишь, бабушка? В конце концов я все сделала правильно, как ты и хотела. Я уверена, что ты рада видеть, каким красивым стал твой дом, – сказала она, садясь в то самое кресло, в котором Диомира в последний раз затянулась сигаретой.
Пенелопа была очень горда тем, что без помощи архитектора или дизайнера сумела вернуть бабушкиной вилле первоначальный вид. Она ничего не нарушила. То, что не подлежало восстановлению, было сделано заново по старинным чертежам.
– Молодчина, Пепе! Отличная работа, кроме шуток!
Голос принадлежал ее матери. Подняв голову, Пенелопа увидела стоявшую в дверях гостиной и улыбавшуюся ей Ирену. Пенелопа бросилась к матери.
– Я была тут по соседству, – начала рассказывать Ирена, нарочито не замечая изумленного взгляда дочери. – В пригороде Форли, если говорить точнее. Вот и решила заехать взглянуть на мою виллу. – Она специально подчеркнула слово «мою». И поскольку Пенелопа молчала, Ирена продолжила: – Разумеется, я не собираюсь здесь задерживаться. Полагаю, ты уже знаешь, что я оставила твоего отца. Мы с Ромео путешествуем. Хотим съездить в Рим на пару недель.
– Я нашла твое брачное свидетельство, – вдруг выпалила Пенелопа.
Ирена сделала два шага в глубь комнаты и опустила взгляд, любуясь восьмиугольными, начищенными до блеска керамическими половицами с белым и зеленым узорами.
– Прямо как новенькие, – заметила она. – Пол смотрится отлично. Разумеется, ковра не хватает.
– Ты слышала, что я сказала? – неумолимо спросила ее дочь.
Ирена выглядела ослепительно. Карамельно-розовый костюм из шелка-сырца прекрасно гармонировал с ее алебастровой кожей и подчеркивал воздушность фигуры. В бессчетный раз Пенелопа почувствовала себя жалкой дурнушкой. Она была в босоножках без каблуков, выцветших шортах и белой футболке с броской надписью: «БОГ УМЕР, МАРКС УМЕР, И Я ТОЖЕ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ НЕВАЖНО». Подпись гласила, что это изречение принадлежит Вуди Аллену.
– О да, я тебя прекрасно слышала, – ответила Ирена, раздумывая над словами Вуди Аллена, выведенными на груди у дочери.
– Я тебе никогда не доверяла и, как оказалось, была права, – заявила Пенелопа.
– Любишь ты поделиться с окружающими своим оптимизмом, – насмешливо заметила Ирена, кивнув на футболку.
Это была футболка Даниэле. Пенелопа нашла ее среди летней одежды, оставленной в доме, и надела, потому что скучала по сыну. А впрочем, еще и потому, что такой лозунг в общем и целом отвечал состоянию ее собственной души.
– У меня не так уж много причин для веселья, – сухо заметила она.
– У тебя всегда был отвратительный характер. Ты из тех, кто всегда считает, что стакан наполовину пуст, – назидательно проговорила Ирена.
– Имея такую мать, как ты, откуда мне было почерпнуть заряд бодрости?
Ирена улыбнулась.
– Послушай, я приехала сюда не ссориться, – примирительно сказала она.
– Да, конечно. Ты приехала сказать последнее «прости» перед тем, как исчезнуть окончательно с твоим омерзительным Ромео Оджиони, – бросила ей в лицо Пенелопа.
– Всю свою жизнь я несла два тяжелейших креста: первый – это твой отец, второй – ты. Он меня любит сверх всякой разумной меры, ты ненавидишь, потому что завидуешь. В твоем-то возрасте попрекать меня добрачными отношениями с твоим отцом! Тебе не кажется, что ты несколько переборщила? Это же смешно!
– Теперь я понимаю, почему у тебя так и не сложились отношения с Андреа: вы с ним слишком похожи. Он тоже только и делает, что лжет. Я хочу знать, почему ты столько лет прикидывалась добродетельной супругой, пришедшей к алтарю девственницей! – закричала Пенелопа, чувствуя, что больше не вынесет самодовольного лицемерия матери.
– А ты бы рассказала своим детям, что у тебя был любовник?
Эти слова сразили Пенелопу наповал.
– По-моему, отношения с Лючией у тебя не лучше, чем у нас с тобой когда-то, – продолжала Ирена, загоняя гвоздь по самую шляпку.
– По крайней мере я не разыгрывала из себя идеальную мать, – слабо возразила Пенелопа.
– Ну а я разыгрывала. Я всегда считала, что должна служить примером для тебя, но у меня ничего не вышло. И все-таки… только ради тебя я порвала тогда с Ромео. Если бы не беременность, возможно, я даже не вышла бы замуж за твоего отца. Но ты уже сидела у меня внутри, и я не стала убивать тебя, как делали и делают по сей день многие женщины. Мими был лучшим из мужей, но, чтобы быть счастливыми вдвоем, оба должны этого хотеть. А я не хотела. Да, ты угадала, я приехала с тобой проститься. Я ухожу к человеку, которого любила тридцать лет. И он любил и ждал меня все эти годы. Разумеется, мне не хватило смелости сказать правду твоему отцу. Я к нему привязана, я от него ничего, кроме добра, не видела, и мне больно думать, как он будет страдать из-за моего бегства. Прошу тебя, не оставляй его одного.
Пенелопа была растрогана чуть ли не до слез, но сдержалась. У нее своих бед было по горло, и она не хотела взваливать на себя чужие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46