Бумага была мятой и порванной. Чернила на ней выцвели и расплылись. Он взял письмо, и в ту же секунду услышал сердитый голос девушки. – Не трогай его.
Доминик положил письмо обратно и взглянул на Лауру. Он удивился выражению ее глаз и тому, что они оказались полны слез.
– Лаура, это то письмо, которое я испортил? – Девушка кивнула и попыталась расправить бумагу.
– Если бы я мог вернуть тот день и исправить то, что тогда натворил, поверь мне, дорогая, я сделал бы это.
Девушка вздохнула и тихо сказала:
– Я верю тебе, а теперь в кровать!
– Да, черт побери, Лаура, неужели же ты совсем не можешь хоть на минуту позволить мне стать к тебе поближе, не можешь хоть чуть-чуть быть со мной поприветливей.
– Да неужели вы сами еще не стали ко мне поближе, месье? – девушка вскочила и внезапно заплакала. – Вы что же не соображаете, что вы со мной делаете? С тех пор, как моя мать бросила нас, я даже не смотрела ни на одного мужчину, и вот появляешься ты, вторгаешься в мою жизнь, и я влюбляюсь в тебя, а ты теперь говоришь со мной как будто бы я какая-то холодная, бессердечная шлюха.
Прежде чем Лаура смогла выбежать, Доминик схватил ее за руки, обнял и прижал к себе. Девушка вырывалась из его объятий, рыдая и стараясь оттолкнуть его, но Доминик, нежно преодолевая ее сопротивление, гладил ее волосы и держал, пока ее обида не стала утихать.
Впервые в своей жизни Доминик Юкс испытывал такое странное смешанное чувство боли и наслаждения, одиночества и обладания. Он полюбил Лауру сильно, всем сердцем, безудержно и безгранично. Внезапно он со всей ответственностью понял, что никогда не сможет, просто не сумеет, разлюбить ее.
Не обращая внимания на свою головную боль, Доминик подхватил девушку на руки и понес к постели, затем, резко отбросив в сторону противомоскитную сетку, уложил Лауру на толстую пуховую перину, сам лег рядом. Сетка упала, и они оказались отгороженными от остального мира ее тонкой прозрачной кисеей. Он положил руку себе под голову и стал молча смотреть на девушку. Лаура повернулась к мужчине, чувствуя страшное волнение. Она не могла оторвать взгляд от его загорелой груди и волевого мужественного лица. Ее охватило жгучее желание прикоснуться к нему или хотя бы ощутить на себе прикосновение его сильных рук. Задрожав всем телом, девушка закрыла глаза. От этого стало еще хуже, потому что хотя он так и не прикоснулся к ней, его возбужденное дыхание воспламеняло ее, словно жаркий, знойный ветерок, и опаляло тело, тихонько шевеля ее волосы. Не только его дыхание, сама его близость возбуждали в ней удивительное чувство ощущения властности мужской силы. Ресницы Лауры затрепетали.
Соборный колокол отбил два удара и когда стих его отдаленный гул, Доминик произнес:
– Мне очень жаль твою мать.
Лаура напряглась и, все так же, не открывая глаз, спросила:
– Что ты знаешь о ней?
– Только то, что ты сказала. Иногда люди совершают поступки, которых мы не понимаем, и значит, не можем осуждать.
– О, нет. Я понимаю ее, – горько произнесла Лаура, наконец, открыв глаза, – для того, чтобы объяснить, почему она со мной так поступила, не нужно слишком много понимания.
– Но может быть лучше просто простить ее?
– Простить? Почему я должна ее прощать?
Его глаза горели пока он ждал ответ на вопрос, который она сама себе задала. Наконец, он вновь подал голос.
– Знаешь, Лаура, в жизни людей происходят такие вещи, из-за которых они начинают вести себя… ну странно, что ли.
– Странно? Ты называешь превращение в падшую женщину странным?
В тишине комнаты раздавалось громкое тиканье часов. Лаура молча смотрела сквозь сетку на камин. Там, в полумраке комнаты, ей был виден уголок безнадежно испорченного письма, лежащего на краю каминной полки. Доминик ничего не говорил и, наконец, когда молчание стало совсем невыносимым, девушка вновь спросила:
– Откуда ты узнал о моей матери? Уже люди рассказали?
– Да нет, скорее просто ответили на несколько вопросов.
– Выходит ты интересовался моей личной жизнью, так что ли?
– Уи.
– Ты невежа! – Она попыталась вскочить с кровати, но оказалось, что ее длинные волосы прижаты мужским плечом. Лаура дернула головой, пытаясь высвободиться, однако Доминик даже не пошевелился, и ей ничего не оставалось делать, как вновь упасть головой на подушки.
– Ты бы и сам был недоволен, – внезапно сказала она, – если бы твоя мать бежала в Париж, чтобы жить с каким-нибудь офицером, а отец вместо того, чтобы остаться с тобой, предпочел бы жить на отдаленной островной плантации. Им наплевать было, что будет со мной.
– Сколько тебе лет, Лаура? Двадцать два? Двадцать три?
– Если ты знаешь, зачем спрашиваешь. И вообще, почему ты играешь со мной в какие-то детские игры?
– Я не играю. Ты сама ведешь себя по-детски.
Сердито фыркнув, она вновь попыталась освободить волосы.
– Лежи спокойно, женщина с разумом ребенка! – мужская рука нежно, но властно прижала ее к подушке.
– Да как ты смеешь!
– Не вопи, у меня голова раскалывается.
– Может, стоит взять топорик и помочь ей расколоться?!
– Лаура, в своей жизни я приобрел кое-какой опыт, который возможно был бы и тебе полезен. Послушай.
– Если мне понадобится послушать проповедь, так я пойду на мессу.
– Да ведь на днях и на мессе ты не очень-то слушала проповедь.
– Что-о?! Ты был в воскресенье в церкви? Почему же я тебя не видела?
– Был не я, а один из моих друзей.
– Один из друзей? Так ты шпионил за мной!
– Не за тобой. Если бы ты знала, что происходит в Новом Орлеане! Ты и представить себе не можешь насколько близки англичане к тому, чтобы захватить город. Остается нам самим подумать о его защите, поскольку идиот-губернатор, похоже, не собирается этого делать.
– Ты ничем не поможешь нам, шпионя в церкви. – Лаура подозрительно посмотрела на дверь, едва видимую за пологом. – Не понимаю, почему ты так об этом беспокоишься. Ты ведь служил Наполеону, не так ли?
Доминик печально улыбнулся.
– Он в ссылке и бессилен… Но мы говорили о твоей матери.
– У меня нет желания говорить о ней.
Но он продолжал так, как будто не слышал ее слов.
– Тебе следует понять других людей, или хотя бы, попытаться научиться этому. У твоей матери были причины поступить так, а не иначе.
– Я не хочу о ней разговаривать, отпусти меня.
Доминик схватил девушку за руки и сжал их, держа так до тех пор, пока она не прекратила сопротивляться. На ее глаза набежали слезы, но она продолжала смотреть ему в лицо, обессиленная этой короткой борьбой, но так и не смирившаяся. Внезапно Доминик почувствовал растерянность и сказал:
– Я не хочу причинять тебе боль, Огонек.
– Тогда почему бы тебе не прекратить разговор о моей матери?
– Да потому, что у нее своя жизнь, а у тебя своя, – ответил он, отпуская ее руки. – Ее пуповина больше никогда вас не соединит в одно целое.
Его слова повергли девушку в состояние шока. А он внезапно подумал о том, как забавно все-таки устроена жизнь. И до чего наивна и невинна эта девушка, если, лежа с ним в одной постели, возмущается его словам.
– Ее трагедия не имеет ничего общего с твоими заботами, – мягко сказал он, – ей пришлось похоронить своих сыновей, но она не потеряла тебя.
Итак, выходит, он знает и о ее братьях. Насколько, оказывается, изощрены его шпионы!
– Вам не следовало бы напоминать мне о таком горе, месье!
– Большой беды в этом нет, Лаура, если только ты не позволишь своим воспоминаниям о прошлых невзгодах разрушить твое настоящее.
– Как это делаешь ты, – ответила девушка, бросая ему вызов.
На лице Доминика появилось выражение боли.
– Очень трудно забыть войну и… кое-что другое.
– Поэтому, ты и решил взять на себя роль развеселого шута, – в ее голосе появилось нетерпение, однако, глаза продолжали оставаться обиженными. – И ты болтаешься по Новому Орлеану, строя из себя сильно могучего героя, который спасает всех от происков англичан, а некоторых еще и от соседских сплетен.
Доминик прикоснулся пальцем к щеке Лауры и вытер с нее слезу.
– Если бы я мог защитить тебя, Лаура, я все бы сделал для этого.
– Ну, кто же ты тогда? – прошептала она, чувствуя, что попадает под влияние его колдовских глаз. – Кто ты такой, Доминик Юкс?
Низким, тихим голосом, который, однако, пронзил ее до самого сердца, мужчина ответил:
– Я человек, который тебя любит.
– Ты не должен так жестоко шутить со мной.
– Я никогда не буду шутить по такому поводу или насмехаться над тобой, Огонек.
– Я уже достаточно наслушалась этого.
– Я всю жизнь искал тебя, – добавил он низким напряженным голосом.
– Это только слова и ничего больше.
– Лаура! Я терпеть не могу всякие сентиментальности, я никогда ничего подобного не говорил, не думал и никогда прежде не чувствовал ничего такого. Когда я увидел тебя плачущей, там, на французском рынке, я уже говорил тебе, что иногда наступает такое время, когда мужчина готов отдать все, чем владеет, за одну драгоценную жемчужину. Это время пришло, Лаура. Ты пришла! Я, наконец, нашел тебя.
– Ну, и что вы теперь со мной сделаете, месье, после того, как нашли меня?
– Я на тебе женюсь…
Когда-то, много лет тому назад, Лаура стояла на пристани и на одном из пароходов, стоявших рядом с причалом, взорвался котел. Ее тогда сбило с ног волной, и она несколько дней лежала с контузией. Услышав предложение Доминика, девушка испытала чувство очень близкое к своему тогдашнему состоянию. Спустя целую вечность, ей, наконец, удалось вымолвить.
– Я еще не думала об этом.
– Значит, придется подумать.
– Я даже не знаю, что сказать…
– Тогда скажи «да».
– Невозможно.
– Но почему? Я люблю тебя и, думаю, что ты меня тоже любишь.
– Я никогда об этом не говорила.
– Твои глаза сейчас говорят об этом. – Лаура отвела взгляд, а мужчина, слегка улыбнувшись, добавил: – Ты и Денди Леггинс – два сапога пара.
– Денди Леггинс? О ком это ты говоришь?
– Да о том петухе, на которого я тебе советовал поставить.
– Ого, выходит я тебе теперь напоминаю петуха, да? Большое тебе спасибо!
– Да нет, ну что ты, ты значительно симпатичнее.
– Еще раз спасибо. – Она чуть не фыркнула, на секунду представив себя с перьями на ногах и красным гребешком на голове. – Надеюсь, у меня будет теплый курятник?
– Ну конечно нет, – улыбнулся Доминик. Он тихонько провел по ее щеке кончиком пальца, и девушка от этой нехитрой ласки вся задрожала. – Я построю тебе замок, моя сказочная мадемуазель, из жемчугов и аметиста, мрамора и алмазов. Я куплю тебе золотую карету и запрягу в нее четверку серебряных драконов, подкованных рубиновыми подковами и укутаю в китайские шелка.
– Ты сошел с ума и бредишь, – Лаура оттолкнула его руку.
– Я не сошел с ума, мой прекрасный Огонек. – Его пальцы вновь вернулись на ее лицо. В эту минуту она и правда напоминала жемчужину, таящуюся в мягком полумраке этой комнаты. – Впрочем, нет, наверное, я действительно в бреду, потому что ты, моя удивительная иллюзия, слишком прекрасна, чтобы быть реальностью.
– Я такая же реальная, как и Денди Леггинс, – сказала она, – не мог бы ты отпустить мои волосы?
Доминик приподнял плечо, освобождая ее.
– Отец Дюбуа считает, что мне надо идти в монастырь. – С этими словами Лаура села и оперлась локтями на свои колени, положив подбородок на ладони. Полог кровати коснулся ее лица, но она казалось даже не заметила этого. Весь мир снаружи, казалось, исчез, и за границами их полога не осталось ничего.
– Я право, не знаю, ничего не знаю.
Мужчина привлек ее назад.
– Что говорит тебе твое сердце, Лаура?
А что оно действительно говорит ей? Как можно назвать то чувство, которое она испытывала к этому человеку? Означало ли ее влечение что-то такое, что привело бы их обоих к алтарю?
– Ты любишь детей? – спросила Лаура, не глядя в его сторону.
Последовала короткая пауза, затем он ответил:
– Очень, у меня семь братьев и сестер.
Она изумленно приподнялась на локте и посмотрела на мужчину.
– И все живы?
Доминик печально улыбнулся, прикоснулся к ее волосам и ответил:
– Нет, не все.
– О, прости, пожалуйста.
– И ты меня прости, за то, что я вспомнил о твоих братьях. У них была желтая лихорадка?
– Да, папа тоже ею болел, но он не умер.
– И твоя мать ухаживала за вами всеми.
Девушка устало закрыла глаза.
– Ты не прекратишь о ней разговаривать, правда?
– Ну, во всяком случае, еще немного придется потерпеть, Лаура. Ненавидеть одного из родителей – ужасно.
– У меня нет ненависти к родителям.
– Тогда прости их. Для тебя это единственный способ освободиться от своих горестей.
Лаура хотела еще спросить, но мужской голос звучал так устало… И тогда девушка откинулась назад, прикоснулась ладонью к его темным волосам и нежно убрала сбившуюся прядь у него со лба.
– Ты странный человек, Доминик Юкс, настоящая головоломка. Я даже не знаю, что с тобой делать.
– Выходи за меня замуж, – сказал он сонным голосом, словно проваливаясь в сон. – Ты – это все, чего я хочу.
– Доминик, – девушка позвала его, затем легонько потрясла за плечо, однако, он только вздохнул и вновь пробормотал ее имя. Она подумала, было послать за доктором, однако, лицо мужчины расслабилось, его дыхание стало ровным и глубоким. Может быть, сон как раз и нужен был ему для того, чтобы окончательно избавиться от последствий отравления.
В сомнении, все еще колеблясь, Лаура склонила голову на широкую грудь мужчины и закрыла глаза. Вдали послышался звон колокола, отбивающего три часа. Над широкой Миссисипи раскатился громовой раскат.
Свежий ветер, с моря пронесся по мощеным улочкам и захлопал флагами на городских зданиях. Легкий порыв ночного ветерка заскочил в окно спальни, поигрался огнем в лампе и на стенах комнаты заплясали тысячи теней.
Смятое письмо на каминной полке пошевелилось, и затем с легким шуршанием взлетело и закружилось в воздухе. Описывая круги, маленький бумажный листочек опускался все ниже и, наконец, лег в пыльный уголок, где его совсем не стало видно.
Глава 7
Поздно утром Лауру разбудило бормотание дождя, стучавшего по шиферной крыше. В первую минуту она удивилась, что по-прежнему лежит в своем черном вечернем платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42