отряд плотно шел за ним; Тупик, слишком приметный в рваном одеянии, со своим славянским обличьем, переместился в середину отряда, отдал меч Шурке – пусть его принимают за пленного. Хасан, сдержав гнедого, обменялся паролем с начальником стражи, предупредив, что следом за ним везут раненого хана Алтына. Воины почтительно склонили головы перед незнакомым сотником и ханским конем. Замелькали кольца юрт, нагруженные повозки и кибитки, кони и верблюды; ордынцы изумленно смотрели вслед бешено несущейся кавалькаде. Хасан издали приметил зеленый ханский шатер, круто поворотил в сторону, лощиной – тысячник, замещающий хана в его отсутствие, мог задержать отряд. Лощина выпала счастливая. На выходе из нее лежало озерцо, из которого выбегала небольшая речка, заросшая ивняком. На берегах паслись табуны и стада тумена под надзором немногих пастухов и собачьей своры, поднявшей яростный лай. Вдали, по холмам, смыкались темно-зеленые рощи – там надежда на спасение. Хасан повел отряд через речку, в самую середину табунов, где запутать следы легче. Он рассчитывал, что преследователи непременно задержатся у ханского шатра, потом кинутся напрямую в открытую степь, минуя лощину, и, видимо, не ошибся. Пока мчались среди табунов, как обычно на пастбище разбившихся на многочисленные семейства под охраной свирепых жеребцов, погоня не показывалась. И все же до первой рощи добраться не успели – далеко в стороне появились враги. Близ опушки встретили небольшой разъезд, и вновь безотказно сослужил знак сотника – разъехались мирно. Остановились под деревьями. Теперь по их следам шел отряд в бледно-зеленых халатах – отборные всадники убитого хана Алтына. Копыто озадаченно сказал:
– Эге, да их за полсотню! И каждый при двоих заводных. От бяда, Василей Ондреич! – А глаза, высохшие на степном ветру, смеялись. И сердце Тупика снова взвивалось жаворонком, хотя ему даже страшно было подумать, каких трудов и опасностей стоило его товарищу добраться с отрядом до самого тумена Мамая. Неуж-то надеялись выкрасть?.. И счастье, что у Копыто беркутиные глаза, иначе могли мимо проехать…
Копыто поглядывал на Хасана с особенным выражением – видел он, что произошло в низине у костра, и тоже, наверное, думал, какие странные стали попадаться татары. Эти трое, что пошли с ним, – сколько раз они выручали отряд! Хасан вдруг отрывисто сказал:
– Она умерла.
– Кто умерла? – спросил Тупик.
– Наиля, царевна, которая прислала девушку. Ты видел ее.
– Почему умерла? Когда?
– Рано утром. Ее укусила сторожевая змея Мамая. Думаю, это не случайно, он мог узнать… Он никого не щадит, что ему дочь!
– Сторожевая змея? – Васька наклонился к Хасану, чтобы лучше слышать. – Не понимаю…
– Есть у него такая змея. Она охраняет сон Мамая, потому что он никому не верит… От ее укусов не выживают.
Тупику стало зябко. Где-то блеснули солнечным светом глаза-миндалины, покатились в степные цветы невозвратными звездочками и скрылись. Ничего не случилось, но стало пустыннее и холоднее в огромном мире. Как же так получается: он, Васька Тупик, против которого вся страшная сила Орды, жив, здоров, почти свободен, а царевна, охраняемая всей силой той же Орды, мертва?.. Значит, все дело в том, какие люди рядом с тобой?..
Ехали через рощу скорым шагом, отводя ветви руками. Погоне здесь будет труднее – она многочисленней. Татары мрачно обсуждали весть Хасана на своем языке.
– Царевну все любили, – говорил молодой воин. – Ее доброта была равна ее красоте, хотя она совсем девчонка.
– Это правда. Когда мой брат был в походе и жена его заболела, дети умирали от голода и некому было помочь. Только от царевны приходила рабыня – она приносила снадобья и еду, пока брат не вернулся.
– Ее рабыни часто приходили в бедные юрты, они давали деньги, чтобы могли выжить в трудные дни.
– Говорят, это делал сам Мамай, чтобы дочь его восхваляли.
– Мамай любит, чтобы восхваляли его. Царевна делала это сама. Еще маленькой она с няньками часто бывала у мечетей и раздавала милостыню.
– А пользу из этого извлекал Мамай. Но все равно она была всех добрее и прекраснее в Орде.
– Спохватились, когда погубили ее, змеиное племя! – зло воскликнул Хасан.
– Ты несправедлив, сотник, – негромко сказал молодой воин. – Разве мы ее погубили? И разве Мамай – все племя?
– Был бы Мамай один. Темир-бек чего стоит? А Бейбулат, готовый ободрать каждого встречного? А этот Алтын разбойный, которому я снес голову? А волк Батарбек? А тысячи их нукеров?..
– Много, – согласился воин. – Но ты забыл Есутая, он, говорят, ушел к Димитрию, и мы попросимся к нему.
– Есутай ушел не к Димитрию. Он сам зорил Русь.
– Царевна тоже была татаркой, – тихо сказал воин, и Хасан промолчал. – И ты, наян, татарин. И мы – тоже. Возьми нас к себе.
– Возьму.
Слово его тотчас передалось, и трое татар заняли место позади сотника. Тупик усмехнулся: нашли начальника, теперь Хасан для них – царь и бог. Порядок воинский – сила этих дьяволов.
Роща кончилась, впереди – все та же холмистая степь с зубцами перелесков по горизонту; кони сразу перешли в карьер. Погоня блуждала где-то в лесу, но никто не тешил себя мыслью, что уйти удастся легко. Враги скоро не отстанут, у них по два заводных коня, значит, рано или поздно они начнут настигать отряд все быстрее и быстрее. Лишний конь – преимущество немалое. Выйти бы на крепкую московскую сторожу! Однако пока больше вероятности наскочить на сильную ордынскую заставу, и знак сотника тогда может подвести. У таких застав на выходе из Орды и пароли особые, известные лишь гонцам да большим начальникам.
Весь день уходили на полночь, меняя коней, путая следы в местах, где недавно паслись табуны, двигаясь мелкими речками и ручьями – вода смывала отпечатки копыт; временами всадники разъезжались в противоположные стороны, чтобы снова потом сойтись впереди, совершали другие хитрости, известные лишь сакмагонам. Еще трижды видели преследователей, и всякий раз они оказывались на одном расстоянии, примерно в полутора верстах – прилипли. И только однажды встретили небольшой разъезд – Орда смещалась влево, на закат – за Дон.
Начало смеркаться, когда внезапно налетели на воинскую сторожу рязанского князя. Десятка полтора всадников решительно заступили дорогу беглецам.
– Хто такия? – грозно вопросил бородатый витязь на сером высоком коне.
Тупик настороженно, с любопытством окинул взглядом рязанских воинов, замечая их простые кожаные доспехи, укрепленные металлом, холщовые рубашки, деревянные седла, грубые прямые мечи, очень неудобные в бою, и рослых, сильных коней.
– Чево молчитя? Татары ча? Дак чево пожаловали? Мы с Ордой не ратны.
– Русские мы, – твердо ответил Тупик. – Уходим от татар – по следу гонятся.
– Много их, што ль, татар тех?
– С полусотню. А то и больше. Нукеры.
– Бяда, – проворчал бородач. – Ча стоитя? Бяжать надо вам. Мы-ста вас не видывали. А след ваш перебьем.
Снова отряд погонял усталых коней, торопясь покрыть как можно большее пространство в оставшийся светлый час, пока можно скакать, не рискуя лошадью и собственной головой. Багровый закат в полнеба стоял над сплошными темными рощами по горизонту, окрашивая нижние края редких туч, суля непогоду. Он медленно угасал, и лучистая, крупная звезда купалась в его отступающем разливе, приветливо мигая Ваське Тупику. И хотелось верить Ваське, что, пройдя над смертной пропастью по самому краешку, он заплатил небу за свою клятву, за право на жизнь, которая оборвется еще не скоро, и в этой жизни глаза-васильки без горькой слезы будут сиять ему, подобно вечерней звезде. Он достал, поднес к лицу засохший лесной стебелек и въяве увидел весь свой ратный путь от сожженной рязанской деревни, но не только глаза-васильки сияли над его путем; где-то рядом с ними, как сорвавшиеся звезды, пролетели блестящие миндалины, наполняя душу тревогой, и он понял, что до конца дней будет помнить их обладательницу и ее страшную смерть.
Нахохленный Хасан скакал рядом на чалом горбоносом степняке. Он мечтал о том, чтобы князь Димитрий дал ему сотню конных воинов. С доброй сотней он прорубится в битве к шатру Мамая и совершит возмездие. В том, что битвы не избежать, Хасан не сомневался – он лучше всех в отряде знал Мамая.
Копыто, пьяный от смертной усталости, был счастлив, и ничто не страшило его впереди. Он нашел своего начальника и боевого товарища. Чего страшиться воину, когда рядом товарищ, за которого готов умереть!
XI
Задыхаясь, Дарья бежала кривыми улочками коломенского посада. Навстречу торопливо шли люди, свои, русские, но девушке было тревожно и страшно так же, как в то утро среди пустынного поля, когда за нею гнался бешеный зверь. Она знала, куда спешат эти люди, и еще лучше знала, что они не только не помогут ей, но и станут ее врагами, если заговорит. Коломяне спешили на казнь ордынских лазутчиков, слух о ней только что распространился по городу. И не было здесь человека, который усомнился бы, что ордынцы шля убить князя, отравить колодцы, поджечь город, – ведь лазутчики всегда приходили только с бедой, других коломяне не знали. Дарья знала. Может быть, их всего десяток на Орду, и тот десяток вместе с проводником Мишкой городские стражники вели на казнь. Сегодня, возвращаясь с Ариной от заутрени из церкви Воскресения, она своими глазами увидела воздвигнутые ночью виселицы под стеной городского детинца. Девушки пугливо обошли страшное место, уже оцепленное молчаливой стражей, и на одной из улиц попали в толпу, сопровождающую осужденных.
Плотно окруженные охраной, степняки медленно брели, опустив бритые головы. Дарья видела их в полном воинском облачении и теперь могла бы не узнать своих спасителей, если бы не Мишка. Простоволосый, осунувшийся, с синяками на лице, он поддерживал опухшего, покрытого коростами и язвами человека, – похоже, начальника отряда. Сколько разных мыслей пронеслось в ее голове! Значит, своим притворством они обманули не только ее, но и бдительного московского разведчика Василия Тупика? Сердце кричало ей, что случилась какая-то страшная ошибка, но что сердце? – оно не может не милеть к тем, кто избавил тебя от лютой смерти. Люди, охраняющие город, ничем не обязанные этим ордынцам, разобрались, конечно, лучше Дарьи… Девушку толкали со всех сторон, оттирали от Аринки, та тянула ее за руку из толпы, а Дарья ничего не замечала, потрясенная глубиной собственного заблуждения и коварством врагов.
– Люди!.. С добром мы шли к вам, с добром! – донесся голос Мишки.
– Это с каким добром? – зло выкрикнул рядом пожилой бородач. – С мышьяком, што ль?
Раздались ругательства и свист, в Мишку полетели комки грязи, он ссутулился, низко опустил нестриженую голову.
– Дорогу, дорогу! Сторонись, голь коломенская, шире, шире раздайся!.. Куда прешь, мор-рда, бельма у тя повылазили? Вот как тресну по башке-то!..
Дарья оборотилась на хриповатый голос. Впереди арестантского конвоя на толстоногой, широкозадой кобыле ехал Федька Бастрык, размахивая плетью и озирая толпу лупастыми, липучими глазами. Он был в серо-зеленом кафтане стражника с нашивками начальника на рукаве и по вороту, сбрил бороду, отчего стал моложавее, но Дарья узнала бы его и в княжеском облачении. Едва увидев Бастрыка, Дарья моментально убедила себя, что с татарами не просто ошибка, но и злой умысел. Она чуть не закричала об этом, но жизнь успела научить Дарью разуму. Что она скажет народу? Что Федька злой, а татары добрые, потому что он ее обидел, а они спасли? Да за одно слово в защиту лазутчиков ее растерзают. В ней самой пробуждается ненависть, едва вспомнит набег карателей на родную деревню. Только два человека способны помочь ей – великий князь, к которому шли эти люди, да, может быть, Василий, каким-то образом сумевший распознать в них друзей. Почему их казнят, не дождавшись князя, почему?
Расталкивая толпу, не обращая внимания на крики Аринки, девушка бросилась к воинскому лагерю. Там ее дед, там боярин Илья, там звонцовские ратники, которым она все рассказала, при которых Тупик проверял этих татар. Захотят ли они вмешаться, успеют ли остановить казнь – Дарья не думала, она бежала к ним, потому что больше бежать некуда…
У Дарьи хватило сил одолеть пустырь, заросший лебедой и крапивой, на краю поля открылись первые ряды опустевших шатров – ратники собирались на поле, – и тут ноги ее стали подгибаться.
– Эй, оглашенная! – окликнул смешливый голос. – Из белены, поди-ка, мази варила – надышалась небось?
Дарья обернулась на голос и поняла: вот где помощь, У просторного шатра вся дюжина лесных братьев Фомы Хабычеева седлала коней, куда-то собираясь. Дарья пошла прямо к атаману, пошатываясь. Испуганный Ослоп тронул Фому за рукав.
– Батяня, глянь, што с ей?
Фома оставил подпругу, обернулся, прозрачные глаза его внимательно глянули в помертвелое лицо девушки.
– Дядя Фома… Спаси их…
Он быстро шагнул к ней, поддержал за плечо.
– Погоди, красавица, сядь… вот сюда, на бревнышко.
– Нет, дядя Фома, нет, их там сейчас… вешают…
– Кого вешают?
– Татар, наших татар, там у стены…
– Наших татар? – атаман удивленно поднял брови.
– Наши они, вот те Христос! Ко князю Димитрию они, с вестью из Орды шли… А их… Это Бастрык, это он казнит!
Фома переглянулся со своими.
– Дела… Вечор был я у Мещерского, велел он мне забрать тех лазутчиков у стражи, а про казнь ничего не сказывал. Да ты почем знаешь, кто они?
– Скорее, дядя Фома!.. С ними шла я от Холщова, боярин Тупик проверял их и пустил на Коломну.
Дарья и представить не могла, до чего кстати упомянула одного из начальников сторожевых отрядов. Фома сразу посуровел.
– Кряж! А ну скачи к воеводе Мещерскому – что-то, видать, напутал Авдей-бездей со своей дружиной. Девка-то, вишь, сурьезная, Тупика знает.
Кряж прыгнул в седло, и конь рванул в карьер с места.
– По коням, братья! Ты, красавица, сиди тут, аль вон в шатре полежи, отойди немного.
Отряд бешено помчался через пустырь, лишь Ослоп чуть задержался, крикнул с седла:
– Молодец, девка, што прямо к нам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83