– Ты готова? – спросила она.
– Только надену шляпу и возьму сумку, – отозвалась Джесмайн.
Рашель прошла за ней в спальню.
– А это все куда? – спросила она, глядя на сваленные в кучу простыни, одеяла, полотенца и ящики с кастрюлями и сковородками.
– Отдаю Армии спасения, придет женщина и заберет. Мне это больше не понадобится.
Рашель взглянула на чемодан и небольшую сумку и удивилась, в какое малое пространство вместилась жизнь тридцатипятилетней женщины. Квартира Рашели и ее мужа Морта была так набита мебелью и всевозможной утварью и безделушками, что они подумывали снять квартиру большей площади.
– Ливан! – пробормотала она, покачивая головой. – Ради всех богов, объясни, почему ты выбрала Ливан и эти лагеря беженцев?
– Потому что палестинские беженцы – жертвы, а я знаю, каково быть жертвой. В Египте, если кто-то выброшен из семьи, это все равно что смертный приговор. Особенно если это женщина. Среди палестинских беженцев труднее всего приходится женщинам с детьми, и я хочу помогать им. Помощь оказывает не только организация Тревертонского фонда, но и специальная секция ООН, средств достаточно, и добровольцев тоже. Не беспокойся, я справлюсь не хуже других.
Она положила в дорожную сумочку еще одну фотографию.
– Дай мне посмотреть, – сказала Рашель. На фотографии были сняты пятеро смеющихся детишек в саду. – Светловолосая – это ты, – сказала Рашель, – а остальные?
Джесмайн показала на старшего мальчика:
– Это мой двоюродный брат Омар, потом меня выдали за него замуж. Тахья, моя двоюродная сестра. Ее хотели выдать замуж за моего родного брата Закки, но потом выдали за другого. А вот Камилия… – Темноволосая девочка на фотографии обнимала Джесмайн.
– Младший мальчик – твой родной брат?
– Да, Захария, Закки. Мы с ним были очень близки. Он прозвал меня Мишмиш, потому что я очень любила засахаренные абрикосы.
– Он недавно пропал, кажется, ты говорила мне что-то об этом.
– Да, он ушел из дома, чтобы разыскать нашу кухарку Захру, так мне умма писала. И пропал, ничего о нем не известно.
Джесмайн положила фотографию в сумочку, а сверху– Коран, который лежал на тумбочке у кровати.
– Ты теперь полагаешься на Аллаха? – удивленно спросила Рашель.
– Он моя опора.
– Джесмайн, в тебе борются две души. Ты должна примириться со своим прошлым, ведь ты же не в силах отказаться от него. Ты носишь в себе гнев и терзаешься. Наладь отношения со своими родными, прежде чем вступишь в битву Героических медиков мира.
– Ты гинеколог, Рашель, а пытаешься быть психиатром. С прошлым я покончила. Камилия не ответила мне на письмо.
– Напиши ей снова.
– Какие бы ни были причины ее молчания и молчания всей моей семьи – целых четырнадцать лет, – теперь это ничего не значит для меня. Я выбрала свой путь и вступлю на него. Работа даст мне удовлетворение и душевный покой, а прошлое я похороню окончательно.
– Но все-таки, как ты решилась отправиться в Ливан? Ведь идет война, там стреляют!
Джесмайн улыбнулась:
– Как странно, Рашель, ведь если бы не выкидыш, у меня сейчас был бы четырехмесячный беби и мы с тобой толковали бы не о ружейных выстрелах, а о пеленках!
– Скажи, Грег в самом деле не хотел ребенка? Ведь он славный парень.
– Славный, это да. Но ты бы видела, какой ужас заметался в его глазах, когда он узнал, что я беременна.
– Ну что ж, – сказала Рашель, подняв чемодан, который оказался удивительно легким, – найдешь другого.
«Давно нашла, – подумала Джесмайн, – но никогда не получу его. Деклин Коннор сейчас в Ираке, лечит курдов… с ним его жена Сибил».
– Спасибо за все, Рашель, – сказала она, глядя на подругу, которая помогала ей адаптироваться в Америке, скрашивала одиночество, утешала в тяжелое время после выкидыша, собирала в дорогу.
– Знаешь что? – сказала Рашель. – Я сейчас, кажется, зареву.
– Лучше не надо, а то я опоздаю на самолет.
Они обнялись.
– Не забывай меня, Джесмайн, пиши, если будет что неладно, мы с Мортом все сделаем. Ливан! Господи Боже!
ГЛАВА 7
Ибрахим, задыхаясь, вбежал в гостиную.
– Я их нашел! Нашел сестру и дочь! – вскричал он.
– Хвала Богу милосердному! – отозвалась Амира, и все Рашиды, собравшиеся в гостиной, сидящие на всех диванах и даже на полу, радостно вздохнули: – Йа, Алла! Йа, Алла!
Ибрахим бросился в кресло и вытер мокрый лоб – сентябрьская жара накалила Каир. Ибрахим был обессилен розысками Дахибы и Камилии. Прошедшие три недели воскресили в его памяти кошмары его собственного ареста и тюремного заключения тридцать лет назад.
Узнав об аресте Дахибы и Камилии, в Каир ринулись родственники из Ассана и Порт-Саида; дом был переполнен, очаги в кухне горели день и ночь. И каирская родня, и приезжие, используя знакомства и родственные отношения, пытались чем-нибудь помочь. Влиятельные подруги Амиры, муж подруги Сакинны – влиятельный чиновник, тесть Фадиллы – судья пока что не могли даже разузнать, где Дахиба и Камилия находятся в заключении. Платили бакшиш, блуждали в лабиринтах бюрократии, проводили долгие часы в приемных, выслушивали успокоительные ответы: «Бакра. Завтра», и никаких результатов.
Басима протянула Ибрахиму стакан холодного лимонада, и он сказал:
– Один из моих пациентов, мистер Ахмед Камал, видный чиновник министерства юстиции, представил меня своему деверю, брат жены которого работает в Главном тюремном управлении. – Ибрахим отпил глоток лимонада. – И тот узнал, что Дахиба и Камилия находятся в женской тюрьме Эль-Канатир.
– Аллах, – вскричала Амира. Все знали это огромное желтое строение на окраине Каира, как будто мрачно насмехающееся над окрестными цветущими садами и зелеными полями. Там творились ужасные дела.
Амира тоже слышала, что женщин годами держали в этой тюрьме без суда и приговора как «политических заключенных». Это же угрожало Камилии и Дахибе.
Надо было немедленно организовать усилия всей семьи, решила Амира. Женщины должны заложить свои драгоценности– придется всюду давать бакшиш. Они будут собирать продукты и белье для передач в тюрьму. Получив известие, что ее дочь и внучка находятся в этом ужасном месте, Амира не упала духом, а собрала все силы и проявила неистовую энергию. Ее приказы приводили в движение всю рать Рашидов. Когда она собрала своих племянников и двоюродных братьев, которые должны были писать протест президенту Саадату, Ибрахим отвел ее в сторону и сказал:
– Мать, я должен сказать тебе кое-что. Ты не знаешь… ведь Камилия при аресте была с мужчиной…
Нарисованные брови Амиры взлетели:
– С каким мужчиной?
– Издателем газеты. Небольшое радикальное издание. Он печатал статьи Дахибы и Камилии.
– Статьи? Какие статьи?
– Эссе, стихи. Так что причины для ареста были – к этим статьям можно применить новый закон об оскорблении национальных святынь.
– Камилия была арестована в офисе этого человека?
– Нет, – Ибрахим прикусил губу, – в своей квартире. После полуночи. Она была вдвоем с ним.
– Мы обсудим это позже. Больше никому не говори! – твердо сказала Амира.
В эту минуту вбежал Омар:
– Хвала и благословение Богу! Не бойтесь, умма, мы все сделаем. – Сорокалетний Омар, привыкший громко распоряжаться на нефтяных промыслах, где он работал, наполнил громовым голосом всю гостиную. – Где этот раззява, мой сын? Когда он нужен, так его и нет. Я пойду с ним в офис Шамира Шукри, известного законника…
Появился восемнадцатилетний Мухаммед в белой галабее и белой прилегающей шапочке – одежде членов «Мусульманского братства». Эта организация только что была запрещена президентом Саадатом.
– Ты с ума сошел? – загремел Омар, ударяя сына кулаком в грудь. – Хочешь, чтобы нас всех арестовали? Что ты за дурак, или твоя мать спала, когда ты был зачат? Сейчас же сними эти нечестивые одежды!
Мухаммед без единого слова протеста пошел переодеваться. Никто из родных не вступился за него, – отец должен показать свою власть сыну, иначе как он добьется уважения? Ибрахим помнил, что его отец Али часто давал ему пощечины и ругал последними словами.
Когда все разъехались: Омар и Мухаммед – к адвокату Шукри, другие – в министерство юстиции и тюремное управление, остальные – в тюрьму Эль-Канатир, – Амира позвала Ибрахима в маленькую гостиную и сказала ему:
– Достань мне эти писания, за которые арестовали Камилию и Дахибу. И раздобудь сведения о человеке, с которым арестовали Камилию. Подумай, что можно сделать, чтобы никто не узнал об обстоятельствах ее ареста.
Камилию и Дахибу поместили в камеру, где, кроме них, находились еще шесть женщин, – а камера была рассчитана на четверых. Кроме них, в камере не было политзаключенных; женщины, брошенные мужьями, оставшись без средств к существованию, попадали в тюрьму за воровство или проституцию. Одна из них, восемнадцатилетняя Рухья, была присуждена к смертной казни за убийство любовника, но по ходатайству психиатра президент заменил смертную казнь пожизненным заключением.
Дахиба и Хаким были арестованы в ночь массовых политических арестов; к счастью, они успели отправить Зейнаб в сопровождении Радвана на улицу Райских Дев. Дахиба последний раз видела мужа в полицейском участке, где у них обоих взяли отпечатки пальцев и потом разлучили. Дахибу привезли в тюрьму Эль-Канатир, заставили раздеться и выдали грубое дерюжное платье и тощее одеяло. Потом ее поместили в переполненную камеру и двадцать дней она не получала ни записки, ни передачи, не имела возможности поговорить с адвокатом или с кем-нибудь из тюремного начальства.
Камилия, которая была арестована позже Дахибы, благодаря счастливой случайности попала в ту же камеру. Ее тоже разлучили в полицейском участке с ее спутником, и она беспокоилась о судьбе Якуба Мансура – бросили ли его в тюрьму без суда, как ее и Дахибу, или, может быть, судили по новым суровым законам, согласно которым могли приговорить даже к пожизненному заключению. Вместе с Дахибой она переживала за дядю Хакима – как немолодой уже, некрепкого здоровья человек перенесет тюремное заключение? Женщины подбадривали и утешали друг друга и надеялись, что семья разыскивает их и сможет помочь.
Но проходили дни, а положение не изменялось. В камере теперь была еще одна политзаключенная – она находилась в тюрьме уже целый год, без предъявленного обвинения, и ей до сих пор не удалось установить связь с волей.
Камилия и Дахиба не имели в камере никаких привилегий. Рухья удивлялась этому: ведь они настоящие госпожи, не то что мы, говорила она. Но злобная надзирательница считала, что привилегии можно получать только за деньги, а у обеих женщин отобрали сумочки и драгоценности после ареста, и даже платья из мешковины были точно такие, как на воровках и проститутках. Камилия, как ни странно это было в ее положении, жалела, что лишилась белой галабеи с воротником и рукавами, вышитыми золотом, – ей так хотелось сохранить ее в память первой ночи любви в своей жизни!
Темными сентябрьскими ночами, когда выключали свет, а тоска и страх гнали сон, женщины рассказывали друг другу свои истории.
Камилия и Дахиба узнали, как живут деклассированные женщины Каира, как суров к ним закон, который всегда обрекает на смертную казнь женщину, убившую мужчину, – даже если это была самозащита, – и может оправдать мужчину, убившего женщину, поскольку он защищал свою честь.
Закон преследует проститутку, но не наказывает сутенера. Закон не осуждает мужчину, бросающего на произвол судьбы жену и детей, но карает покинутую им женщину, вынужденную воровать, чтобы прокормить детей. Закон строг к жене, оставляющей мужа, но снисходителен к мужу, который может без предупреждения оставить жену.
Девочки с девяти лет и мальчики с семи полностью принадлежат отцу; разведясь с женой, он может оставить детей у себя и навсегда запретить матери видеться с ними.
Закон разрешает мужу избивать жену и применять другие средства подчинения женщины.
Из шести соседок Камилии и Дахибы по камере пятеро были неграмотны; ни одна не слышала о феминизме и не могла понять, почему оказались в тюрьме две знаменитые киноартистки.
«Мужчины надменно утверждают свое превосходство над нами, – читал Ибрахим, – их самоуверенность проистекает из их невежества, по невежеству они ведут себя как дикари, как дети, которые, рассердившись, колотят кого попало, кто подвернется под руку и не может дать сдачи. Так и мужчины. Вот пример: муж бьет жену, потому что она рожает ему только девочек, а ему нужны сыновья. По невежеству он не знает, что пол ребенка заложен не в яйцеклетке женщины, а в сперме мужчины; следовательно, в том, что не рождаются мальчики, виноват мужчина. Но разве он признает свою вину? Он обрушивается на невинную жертву – свою жену».
Ибрахим положил газету. Амира вздохнула и сказала удивленно:
– Моя внучка смелая женщина. Ведь это все – правда. Почему же я раньше этого не знала?
Они сидели вдвоем в решетчатой беседке – все остальные Рашиды уехали в тюрьму или к судебным чиновникам добиваться освобождения Камилии и Дахибы. Высокие зеленые деревья, которые уже были старыми, когда Амира вошла в этот дом шестьдесят пять лет назад, дарили прохладу и тень, из сада лился сладкий аромат цветов.
– Мама, – сказал Ибрахим, садясь рядом с ней на скамейку, – моя дочь принадлежит к новому поколению женщин. Я их не понимаю, но слышу, что они обрели свой голос.
– Сын мой, почему ты боялся рассказать мне о ее статьях? Я – из поколения бессловесных женщин, меня считали вещью, и я горжусь смелостью моей дочери и внучки. Узнал ты о том человеке, которого арестовали вместе с Камилией?
– Нет еще, мама.
– Найди его. Надо узнать, что с ним.
Дахибу и Камилию пробудило от дневного сна в жаркое время сиесты звяканье ключей в коридоре и звук шагов у дверей камеры. Обитательницы камеры встревоженно зашевелились: когда камеру открывали не в положенный час еды или прогулки, это сулило недоброе. Одну из заключенных могли увести неизвестно куда, и она исчезала бесследно. Дверь открылась, и надзирательница в форменной одежде, грузная женщина, похожая на пожилую крестьянку, выкрикнула, обращаясь к Камилии и Дахибе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58