– По-английски не говорите. Это запрещено после революции. Только по-арабски. Послушайте моего совета.
Ибрахим перешел на арабский:
– Со мной произошла ошибка. Я сюда попал по ошибке. Я доктор Ибрахим Рашид. Позовите ко мне своего начальника.
Солдат мрачно молчал, Ибрахим терпеливо настаивал:
– Ну, слушай же: иди к своему начальнику и скажи, что я хочу поговорить с ним.
Охранник молча повернулся и вышел. Ибрахиму нестерпимо захотелось помочиться. Заключенный, который объяснял ему, что нельзя говорить по-английски, снова тронул его за плечо.
– Бог да сохранит тебя, мой друг. Меня зовут Махзуз. – Ибрахим недоверчиво оглядел соседа по камере: рваная одежда, лицо в шрамах, зубы выбиты. – Да, теперь имя не подходит, ведь «Махзуз» значит «счастливчик», «удачник», а меня так не назовешь, – улыбнулся тот щербатым ртом.
– Почему вы здесь? – спросил Ибрахим.
– Так же, как и вы – безвинно, – пожал плечами Махзуз.
Ибрахим расстегнул пуговицы – августовское солнце накалило камеру.
– Вы не знаете, как можно вызвать начальника или связаться с волей? – спросил он Махзуза.
Тот снова пожал плечами:
– Не знаю. Надейтесь на Бога, мой друг, Всевышний определит время вашего освобождения.
Голова болела меньше, и Ибрахим решил, что лучше всего сидеть или лежать у двери, чтобы использовать возможный приход какого-либо начальника. Но, пробившись к дверям, он увидел, что там теснится половина заключенных, и не нашел ни дюйма свободного места. Он стал пробираться к окну, чтобы видеть дверь перед собою. В это время звякнули ключи, солдаты внесли еду, и под бешеным напором ринувшихся к двери заключенных Ибрахим прижался к стене и замер, с ужасом глядя, как топчут стариков и больных, как остервенело выхватывают у солдат ломтики хлеба и зачерпывают пригоршней из большого горшка вареную фасоль. Через несколько секунд солдаты вышли, а узники подбирали крохи, упавшие на пол.
Ибрахим увидел, как Махзуз медленно откусывает маленькие кусочки хлеба, заедая их фасолью, в которой Ибрахим заметил белые личинки.
– Почему вы не взяли еды, друг мой? – мягко спросил Махзуз. – Несколько часов ничего больше не принесут…
Ибрахим не ответил.
Боль в мочевом пузыре становилась невыносимой. Ибрахим подошел к параше и, зажимая нос, облегчился. Потом он сел на каменный пол, заметив, что кто-то написал на стене имя Аллаха, и, уставившись в зарешеченное окно, стал ожидать прихода стражников. Его вызволят отсюда – сегодня, до ночи, убеждал он себя.
Очнувшись от дремоты, Ибрахим увидел в высоко расположенное окно, что солнце склонилось к западу и свет его смягчился до цвета желтого янтаря. Он увидел Махзуза, который удивленно и даже несколько саркастически сказал:
– Слава Аллаху, вы спали беспечально, словно дома! Видно, ваша душа спокойна…
– Завтра меня разыщет семья, и я выйду отсюда! – ответил Ибрахим, расправляя одеревеневшие члены.
– Будет так, как записано в Книге Судеб, – заметил Махзуз, и снова Ибрахиму послышалась в его тоне насмешка.
Ибрахим сидел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Вдруг он осознал, что за стены тюрьмы не проникают призывы муэдзинов к молитве. Почему об этом не думает тюремная администрация? Люди должны знать часы молитвы. Он погрузился в молитву, забыв про тюремные стены, грязную солому на полу, в которой шныряли крысы, и полуголых людей вокруг него. Снова принесли еду – Ибрахим и на этот раз не взял ни риса, ни фасоли. К вечеру в камере было все так же жарко, и Ибрахим почувствовал, что от него уже плохо пахнет. Дома он летом три-четыре раза в день принимал ванну, не говоря уже о ритуальных омовениях. Он снова начал молиться, испросив извинения у Бога за то, что не может совершать омовение перед молитвой.
Окно потемнело, наступила ночь. Люди скорчились на полу, погружаясь в тяжелый сон. Ибрахим подложил себе под голову смокинг, сложив его в виде подушки. Ироничный Махзуз сказал ему днем:
– Поберегите свой костюм, дружок, вы одеты лучше начальника тюрьмы!
Предостережение не помогло – чьи-то ловкие руки вытащили «подушку» из-под головы Ибрахима, и утром он остался в одной рубашке. Наверное, воришки обменяли добычу – двое арестантов в углу камеры с наслаждением попивали кофе и курили сигареты. Ибрахим почувствовал голод и пожалел, что вчера дома он едва отведал барашка и не взял Амириной ароматной пахлавы к кофе.
Он подошел к дверям и, прижав лицо к решетке, закричал по-арабски:
– Эй, вы! Да поймите же, с кем вы имеете дело! Я – не из этого сброда, я попал сюда случайно. За эту ошибку ответят. Вызовите мне начальника немедленно, и пусть он свяжется с моим адвокатом Хассаном аль-Сабиром!
Но охранник насмешливо улыбнулся и, проворчав что-то невнятное, отошел от двери.
– Да ты не знаешь, кто я такой… – прокричал ему вслед Ибрахим и чуть не прибавил: «Если дойдет до короля, как со мной здесь обращаются…»–но вовремя прикусил язык.
Он остался у решетки, думая, что Хассан аль-Сабир на его месте сумел бы навязать свою волю охраннику. Его друг умел подчинять себе людей, а Ибрахим привык повелевать людьми без затраты собственных усилий, и вот сейчас он был беспомощен, как ребенок. Но не стоит падать духом, семья разыщет его и освободит. Через несколько часов, не позже. Они уже пробились через бюрократические лабиринты, и до захода солнца его выпустят из тюрьмы.
Ибрахим снова пробрался на свое место и сел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Как, наверное, волнуется Элис! А маленькая Ясмина – спрашивает ли она об отце? Как малышка испугалась, когда отца увели солдаты!
Снова внесли еду, и снова Ибрахим не взял ни кусочка. С голодными спазмами в желудке он думал о кушаньях, которые готовит на улице Райских Дев Амира, ожидая возвращения сына: его любимые мясные шарики, фаршированные яйцом. Он выпил бы для бодрости глоток бренди, которое в доме подавалось только Эдварду.
Ибрахим снова кинулся к двери, но солдаты, раздав пищу, уже уходили по коридору.
Заключенные, чавкая, поглощали еду. Ибрахим взглянул на Махзуза – тот бросил в рот последний кусочек хлеба, улыбнулся и сказал:
– Они вас и слушать не будут, если вы не… – Махзуз сложил пальцы и ладонь ковшичком.
– Что?
– Бакшиш. Взятка.
– Но у меня нет денег. Ни монетки не оставили.
– У вас есть рубашка. Полагаю, и президент Насер не носит такой. Сколько вы за нее платили?
Ибрахим представления не имел. Счета портного оплачивались бухгалтером Рашидов вместе со всеми счетами по дому. Он отошел от Махзуза и снова уселся у стены, глядя на дверь: вот сейчас она откроется и его вызовут.
Ключи зазвенели в неположенное время, и он кинулся к дверям с возгласом: «Вы за мной пришли?! Я – доктор Ибрахим Рашид!»
Но охранники вывели другого заключенного. Судя по его радостной улыбке, его освобождали или, по крайней мере, переводили в лучшую камеру. Махзуз объяснил Ибрахиму, что семья этого заключенного добилась чего-то взятками или через влиятельные знакомства.
«Почему же бездействует моя семья? – недоумевал Ибрахим. – Или все арестованы? Нет! – Это невозможно. Такая большая семья, и не все же работали при Фаруке, как я. И женщин, конечно, арестовать не могли. Мать, с ее умом, энергией и связями, добьется его освобождения».
Но как он себя ни успокаивал, к ночи Ибрахим почувствовал, что надежды его иссякли.
Наутро третьего дня он совсем ослабел без пищи, чувствовал рези в животе и с отвращением мочился на пол в темном уголке, потому что не мог заставить себя пользоваться общим ведром.
Неожиданно им овладел приступ бешенства. Он подскочил к двери, вцепился в прутья и закричал безразличным охранникам в коридоре:
– Выпустите меня немедленно! Я – личный друг премьер-министра! Правая рука министра здравоохранения! Если вы меня не отпустите, вас всех расстреляют! Сошлют на медные рудники! Вы слышите меня?!
Душу его охватила паника. Где же его семья, его друзья? Неужели британцы ушли из Египта и кровавый фарс революции стал реальностью?
К нему снова подошел Махзуз, глядя на него с иронией и состраданием:
– Не поможет, мой друг. Им наплевать, кто ваши друзья. Вспомните-ка мой совет. – Он снова сложил ладонь лодочкой. – Бакшиш, вот что нужно. И поешьте немного. Что ж вы, голодом себя уморить хотите?
На следующей раздаче еды Ибрахим взял кусочек хлеба. Мука, из которой он был выпечен, была перемешана с толченой соломой – из ломтика, который достался Ибрахиму, торчали два конца соломинок.
– Да разве это можно есть? – возмутился Ибрахим и бросил кусок, который немедленно подхватил кто-то из заключенных. – Нет, так продолжаться не может!
Завтра же я добьюсь освобождения!
Ночью его мучили кошмары, и явь, когда он просыпался, тоже была кошмаром. Теперь он хватал еду и пожирал ее, мочился и испражнялся в ведро, как и другие заключенные.
На седьмой день охранники забрали одного из заключенных, но этот не улыбался. Через некоторое время его принесли обратно без сознания и швырнули на пол.
– Вы говорили, что вы врач? – спросил Махзуз у Ибрахима. Тот подошел, посмотрел на ужасные следы пыток и пробормотал:
– Нет, я ничего не могу сделать.
– Ну и врач, – презрительно отозвался Махзуз.
Ночью этот заключенный умер. Когда охранники утром выносили тело, Ибрахим кинулся за ними, содрал с себя рубашку и лихорадочно забормотал, обращаясь к одному из солдат:
– Возьмите это! Дорогая вещь, стоит больше вашего месячного жалованья. (Ибрахим, конечно, не имел представления о сумме месячного жалованья охранника). Только сообщите обо мне Хассану аль-Сабиру. Он адвокат, работает в Эзбекии. Скажите ему, где я, пусть он придет сюда.
Охранник молча взял рубашку, но прошла еще неделя, а Хассан не появлялся. Ибрахим понял, что охранник ничего не сделал. Он начал теперь молиться с неистовым пылом, умоляя Бога простить его за проклятие, которое он послал небесам в день, когда родилась Камилия. Он молил Бога простить его и за то, что он объявил своим сыном сына другого человека, нарушив этим Божий закон. Он признавал себя самым презренным грешником и взывал то к милосердию Бога, то к равнодушным стражникам – только бы покинуть эти страшные стены, увидеть небо и солнце.
По ночам ему снилась семья, он держал в объятиях Элис, а дети играли у его ног. Во сне он ощущал своих близких, как запахи и вкус. Элис с прохладной, нежной кожей представлялась ему ванильным мороженым. Золотоволосая Ясмина имела вкус золотистого абрикоса, а Камилия с глазами цвета темно-золотого меда и на вкус была, как мед. Захария имел вкус шоколадки.
Ибрахим потерял счет дней, и по солнцу тоже не мог определить, сентябрь ли на дворе или уже наступил октябрь. Он оброс бородой, в бороде завелись вши.
Однажды утром он заметил, что в камере нет Махзуза. Куда его увели ночью – неизвестно. Может быть, его пытали и он умер?
Забирали и других узников, но Ибрахима не вызывали. Он надеялся, что на допросе представится случай сообщить о себе родным или дойти до высшего начальства. Один раз его вызвали на допрос, и долгие годы – уже после освобождения – он не мог забыть издевательства, которому подвергся. Он пытался лечить раны своих соседей по камере, но обнаружил, что за годы привольной службы при Фаруке совершенно забыл медицину. Это вызвало в нем чувство острого стыда. Одолевали всевозможные мысли. Кончилась ли революция, вернулся ли Фарук в Египет? Что с его семьей? Считают ли его мертвым – может быть, Элис носит траур? А может быть, она уехала в Англию с Эдвардом?
Днем Ибрахим часто плакал. Другие заключенные не обращали на это внимания – они тоже нередко плакали и кричали. Он ни с кем не общался – мог ли он подумать, что ему будет недоставать грязного Махзуза?
Кошмары продолжались, и в одном из них приснился его отец Али, который глядел на него и укоризненно качал головой, словно говоря: «Опять ты меня разочаровал».
Заключенные, которые появились в камере недавно, сообщили, что неделю назад отмечали праздник рождения Пророка Мухаммеда. Стало быть, Ибрахим находился в камере четыре месяца – без прогулок, без писем, без передач. Четыре месяца!
Жизнь его – жизнь человека, вырванного из жизни, – проходила в маленьком уголке камеры с надписью «Алла» на стене. Это был его мир, и даже в снах он не жаждал изысканных напитков, роскошной еды, красивой одежды, веселого времяпрепровождения – как в дни, которые он проводил на яхте Хассана аль-Сабира. Он тосковал только по вольному небу, зеленому Нилу, ласкам Элис и нежной ручке Ясмины в его руке, когда он гулял с ней по дорожкам сада.
Каждое утро он просыпался, хватал хлеб и фасоль, которые приносили солдаты, глядел часами на дверь и вечером засыпал тяжким сном, среди стонущих и мечущихся по полу заключенных. Он уже не молился пять раз в день.
Но перестав взывать к Богу, Ибрахим почувствовал, что он, как никогда, близок к откровению. Как врач он понимал, что это состояние предчувствия некоего озарения– результат голодания, обезвоживания организма и перевозбуждения мозга. Но понимая все это, он ощущал, что озарение произойдет, что он находится в преддверии богоявления, Бог возвестит ему истину, и он поймет то, что с ним произошло, поймет себя и смысл своей жизни.
И это произошло в день, когда на каменный пол камеры бросили нового заключенного – умирающего зеленоглазого юношу. Никто не подошел к нему – был вечер, измученные заключенные дремали или бредили.
Но Ибрахима как будто какой-то голос подозвал к юноше, и он склонился над пылающим лихорадкой истощенным телом. Юноша рассказал ему, что был арестован год назад в Черную субботу за участие в поджогах зданий и членство в «Мусульманском братстве». Целый год его подвергали пыткам, и он чувствует, что сегодня умрет. Ему явилось видение родной деревни, он видел девушку, свою первую и единственную любовь, которая отдала ему свою девственность на берегу Нила. Абду знал, что в раю он воссоединится с Захрой.
– У тебя есть сын? – спросил он Ибрахима.
– Да, – прошептал тот, вспомнив маленького Захарию, – хороший мальчик…
– Это хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58