Затем повернулась к Нефиссе и сказала:
– Сегодня ты не поедешь в Александрию.
– Это абсурд! – Презрительным жестом Фарук отмахнулся от сообщения Саадата. – О какой революции они толкуют, когда было всего несколько выстрелов и капелька крови!
Но бескровная революция совершилась. «Офицеры Свободы» изумили мир, в три дня утвердившись в столице и установив контроль над всеми коммуникациями и правительственными учреждениями. Король Фарук был отрезан в Александрии, и британцы не могли оказать ему помощь, потому что революционная армия контролировала железные дороги, аэропорты, морские порты и шоссейные дороги. Американцы военной помощи не предлагали, хотя сделали запрос о событиях в Каире.
Фарук был беспомощен. Королевская гвардия обменялась несколькими выстрелами с солдатами революционной армии, оцепившими дворец, но Фарук распорядился прекратить перестрелку и заперся со своими приближенными во дворце.
Вскоре он был вынужден впустить Анвара Саадата, который предъявил Фаруку ультиматум: покинуть страну до шести часов вечера. В противном случае «Офицеры Свободы» за последствия не отвечают.
Король начал протестовать, но Саадат вежливо и деликатно объяснил ему, что после Черной субботы он стал для египтян самой одиозной фигурой. В столице было сожжено дотла четыреста зданий – клубов, кинотеатров, складов, ресторанов, отелей, – а если бы Фарук не был занят празднеством в честь рождения наследника и принял меры на два часа раньше, потери были бы значительно меньшими.
Король узнал также, что почти все «Офицеры Свободы» требовали его казни и только генерал Абдель Насер был против кровопролития. «Пусть его судит история», – сказал он.
Узнав все это, Фарук рассудил, что чем дольше он останется в Египте, тем короче будет его жизнь. Он дал согласие Саадату без промедления.
Как личный врач, Ибрахим превосходно знал Фарука. Воспитанный до пятнадцати лет в гареме матерью, женщиной с железной волей, он вырос инфантильным и слабохарактерным, был невежествен – не читал книг, не слушал музыки, только смотрел развлекательные кинофильмы. Политике предпочитал азартные карточные игры и рулетку. Когда его за несколько дней предупредили, что «Офицеры Свободы» готовятся к выступлению, он только плечами пожал, а потом пренебрег и сообщением о передвижениях войск ночью на улицах Каира. Ибрахим понимал, что не такой человек должен был управлять Египтом. Пришло время перемен.
«Конец королевского правления, конечно, будет и концом карьеры королевского врача», – думал Ибрахим. Он глядел на дверной проем, задрапированный черным бархатом, и будущее представлялось ему мрачным, как эта черная портьера. Документ об отречении был составлен, и Фарук прочитал его в торжественном мраморном зале – всего две фразы по-арабски: «Мы, Фарук Первый, всегда стремились к счастью и благосостоянию своего народа…»
Едва сдерживая слезы, Фарук взял золотое перо и дрожащей рукой поставил почти неразборчивую подпись; во второй подписи, на арабском, он сделал ошибку в своем имени, так как никогда не жаловал родной язык.
Потом Фарук принял ванну и переоделся в белый адмиральский костюм. Последний раз он сел на трон, украшенный драгоценными камнями, во дворце Рас эль-Тин и попрощался со своими друзьями и приближенными. Ибрахиму он сказал по-французски: «Мне будет недоставать вас, мон ами. Вы хорошо служили мне».
Он спустился с мраморной лестницы во двор, залитый солнцем, королевский оркестр начал играть национальный гимн, и Фарук получил прощальный дар – зеленый, как Нил, египетский флаг с полумесяцем.
Когда Фарук ступил на палубу королевской яхты «Махрусса», у Ибрахима потемнело в глазах. На палубе Фарук стоял в окружении трех принцесс, своих сестер, и семидесятилетней матери, и прощальный жест его собравшимся на берегу друзьям был полон достоинства. Яхта отплыла при звуках пушечного салюта с военного фрегата, стоящего на якоре близ берега, – был дан двадцать один залп.
Глядя на исчезающую в морской дали «Махруссу», Ибрахим вспоминал хорошие минуты своей многолетней близости с королем: как он привел во дворец Камилию, Ясмину, Тахью и Захарию – познакомиться с королем – и король пел им свою любимую песенку и угощал леденцами. Он вспомнил день свадьбы Фарука, когда тысячи людей хлынули в Каир на празднество, и карманники столицы в честь короля объявили однодневный мораторий, и ни один паломник в многотысячных толпах не был обворован в этот день. И праздник коронации Фарука, когда яхту молодого экзотического красавца сопровождала флотилия из тысяч лодок и фелук с зажженными факелами…
Ибрахим понял, что для него «Махрусса» увезла не только низложенного короля, но и его воспоминания, его прошлое, наверное – смысл его жизни. Ибрахиму вспомнилась черная бархатная портьера.
ГЛАВА 3
Элис не верила своим глазам. Она вышла утром в сад с рабочей корзинкой, в широкополой соломенной шляпе и вдруг увидела, что из бутонов выглянули малиновые лепестки, а три цветка уже раскрылись. Сколько лет она ухаживала за английскими растениями, перевезенными ею в жаркий средиземноморский климат, и наконец добилась своего – малиновый цикламен расцвел! Словно дома в Англии! Элис побежала позвать в сад Эдварда, но остановилась, вспомнив, что он уехал с Ибрахимом на футбольный матч и вернутся они после обеда. Женщины на футболе не бывали, и Элис привыкла к этому, как и ко многому другому, и считала, что привыкание далось ей не так уж и трудно. «Я счастлива, – писала она друзьям в Англию, – у меня замечательный муж, и я живу в чудесном большом доме».
Начав подрезать кусты, она услышала невдалеке детское пение и узнала голосок Камилии. «Это дитя родилось со стихией музыки в душе», – подумала она и стала вслушиваться, пытаясь разобрать арабские слова любовной песенки. Проживя в Египте семь лет, Элис понимала арабский: «Положи свою голову мне на грудь, согрей мою грудь, пронзи меня стрелой любви…»
Элис не удивилась, услышав, что голосок ее дочери присоединился к голосу Камилии, – сводные сестры всегда были рядом, словно близнецы, и нередко даже засыпали в одной постели.
Непонятно почему, звук голоса Ясмины пробудил в душе Элис тоску по родине.
Она тосковала по старинному дому эпохи Тюдоров, по росистой зеленой лужайке, по верховой охоте с друзьями, и по магазину Хэррода, где женщины делают покупки, и по ветчине и пиву, по «пастушескому пирогу» – картофельной запеканке с мясом, по лондонским поездкам на крыше двухэтажного автобуса. Она тосковала по друзьям, которые когда-то обещали навестить ее в Египте, но год от года их намерения становились все менее пылкими, а одна подруга откровенно написала: «Сейчас поездка в Египет опасна. Особенно для британских подданных».
– Но я ведь счастлива здесь, – напомнила себе Элис. – Я прекрасно живу с Ибрахимом, и у меня чудесная дочь.
Да, все так, но сегодня почему-то неясная тоска ослабляла эту уверенность. Глаза Элис блуждали по саду, словно, стремясь найти причину внезапно возникшего сомнения между цветов и вьющихся растений. Она стала перебирать в уме возможные причины сомнения. Она и Ибрахим спят на разных половинах дома, но это не имеет значения для Элис – ее родители тоже спали в отдельных спальнях. Ничего не значит для нее, что Ибрахим ходит один на футбол или какие-нибудь собрания. Что же тогда? Теплым августовским утром Элис почувствовала, что ей чего-то недостает. Но не могла понять чего.
Оставив садовые инструменты, Элис сквозь кусты древовидных гортензий увидела Камилию и Ясмину. Ее улыбка исчезла, когда она увидела игру девочек: в солнечном свете кружились две маленькие черные фигурки – мелаи, одеяния женщин старого Каира, скрывали все тело и нижнюю половину лиц. Глазки над черной тканью весело блестели, в движениях девочки имитировали зазывную манеру взрослых женщин, одергивающих на ходу тонкую ткань мелаи на ягодицах и груди.
Элис вступила в солнечное пятно на траве, которое облюбовали дети для своих игр, и поздоровалась:
– Хелло, девочки!
– Хелло, тетя Элис! – весело откликнулась Камилия, выразительно демонстрируя свой наряд.
– Ну, смотри, какая прелесть! Это тетя Нефисса нам подарила…
«Ну, да, – подумала Элис, – это, конечно, покрывала Нефиссы, которые та несколько лет назад отказалась носить».
– Я хочу быть свободной женщиной, – смело заявила она Амире, и та, к удивлению Элис, не протестовала.
И теперь девчушки забавлялись с мелаями, как сама Элис в детстве – с платьями своей матери. Но здесь было существенное отличие: старомодные платья леди Франсис не были символами угнетения и рабства. И снова Элис почувствовала неясный страх. Со времени свержения Фарука начались толки о необходимости возвращения на старые пути, отказа от всего европейского. Она как-то не обращала на это особого внимания. Возвратиться на старые пути! Элис вспомнила ряд портретов предков в комнатах дворца Рашидов. Портреты супружеских пар, где рядом с властными мужчинами в тюрбанах и фесках, глядящими с полотна суровым, решительным взглядом, были запечатлены безликие женщины в мелаях. Призрачные тени, женщины без индивидуальности, такие сходные на всех портретах, – только изображение мужа придавало им какую-то ущербную реальность: жена такого-то…
Женщины, которые молчаливо сидели на своей половине, когда их муж брал в жены других женщин…
Элис с болью вспомнила тяжесть переживания после рождения Ясмины – она узнала, что у Ибрахима была другая жена, с которой он только что развелся… что ее сын, маленький Захария, будет жить в доме Рашидов… Ибрахим убеждал ее, что не любил ту жену, что она, Элис, его единственная любовь. Элис пыталась подавить свое горе, убеждала себя, что Ибрахим не виноват, это в обычае его страны… Но она твердо сказала ему: «Ты больше не возьмешь другую жену, я буду единственной!» И он дал ей слово.
И все же теперь, когда она глядела на маленького Захарию, старая боль возвращалась: у Ибрахима была другая жена!
Она подавила горькое воспоминание, в памяти хороводом проносились светлые впечатления жизни в Каире: чаепития у английских друзей, где она танцевала с Ибрахимом, кукольные спектакли, на которых Ясмина наслаждалась веселыми похождениями Панча и Джуди… А если англичане уйдут из Египта, то исчезнут и эти радостные мгновения… исчезнет все английское?
Ей представилось удручающее будущее, когда женщины снова будут сидеть дома взаперти, выходить под покрывалами, мириться с тем, что мужья берут других жен… Элис научилась жить в рамках «ограниченной свободы»: не выходить из дома без сопровождения, не иметь права уехать из Египта без разрешения мужа, сидеть в гостях в обществе других женщин на женской половине дома, когда Ибрахим навещал своих друзей-египтян. Она даже примирилась в душе с тем, что у Ибрахима была жена-египтянка, когда он женился на Элис в Монте-Карло. Но возвращение «на старые пути» представлялось немыслимым.
Глядя на свою шестилетнюю дочь, весело танцующую под черным покрывалом, предназначенным для того, чтобы скрыть не только тело, но индивидуальность женщины, ее самосознание, Элис впервые испытала страх за Ясмину. Как она вырастет, какое ждет ее будущее в этой стране, на языке которой слово «фитна» – «хаос» имеет также значение «красивая женщина».
Девчушки болтали с Элис по-арабски, и она отвечала им на том же языке, но, сев на каменную скамью и привлекая к себе Ясмину, она заговорила по-английски:
– Хотите, девочки, я расскажу вам историю из моего детства?
– Да, да! – закричали они в один голос и уселись на траве у ног Элис.
– Очень смешная история! – улыбнулась Элис. – Когда я была девочкой, я жила в Англии, в доме, построенном сотни лет назад. Король Джеймс подарил его нашему роду. Оттого, что дом был такой старый, там жило множество мышей. Однажды бабушка увидела вечером в кухне мышку…
– Это умма, да? – перебила ее Ясмина – дети так называли Амиру.
– Нет, твоя английская бабушка Вестфолл.
– А где она сейчас?
– Она умерла, дорогая, и теперь у Господа Иисуса. Ну, вот, бабушка испугалась мышки и попросила дедушку и дядю Эдварда выгнать ее. Те обыскали весь дом и не нашли мышки. Однажды утром бабушка пила чай и увидела из-под стеганой грелки для чайника розовый хвостик – мышка пряталась там! Бабушка упала на пол в обмороке.
Камилия и Ясмина завопили в восторге и захлопали в ладоши:
– Мышка жила под грелкой для чайника!
– И бабушка много недель пила чай, не зная, что она там прячется!
Камилия закружилась в танце, изображая мышку; сквозь звонкий смех девочек Элис расслышала приветствие:
– С добрым утром! Вот вы где!
На лужайке появилась рыжеволосая Марьям Мисрахи.
– Тетя Марьям! – закричали девочки.
– У вас, как всегда, представление, – улыбнулась им Марьям и погладила щечку Камилии, потом Ясмины и повернулась к Элис: – Вы чудесно выглядите, дорогая! Цветете, как роза!
Марьям поцеловала Элис, и та, глядя на нее, снова удивилась, как не похожа на сдержанную, спокойную Амиру ее закадычная подруга – живая, яркая, как огненно-красный цветок. Марьям любила общество, часто выходила из дому, в то время как Амира, к изумлению Элис, жила в строгом затворничестве. «А ведь она еще молодая женщина», – подумала Элис, вспомнив, как однажды, получив письмо из Греции, Амира рассказала ей о своем романе с Андреасом Скаурасом. Глаза свекрови сияли, щеки зарумянились, она выглядела двадцатилетней. Но известие лишило Амиру надежды вновь встретиться со Скаурасом – он сообщал, что женился на гречанке. Амира призналась Элис, что жалеет иногда о своем отказе Скаурасу. «Тогда, – подумала Элис, – эта нестарая, полная сил женщина начала бы новую счастливую жизнь, а теперь она – только умма, бабушка, и не выходит за калитку сада Рашидов. Удивительный характер, добровольно согнувшийся под гнетом традиций…»
Камилия и Ясмина убежали играть, Марьям села рядом с Элис.
– Я получила письмо от своего сына Ицхака, – сказала она.
– Ваш сын живет в Калифорнии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58