Их изгнало из своей страны некое дикое и мохнатое племя — думаю, дальние родственники ваших собственных жителей равнин, — и они осели в горах, поскольку всадники не могли туда добраться. К тому времени как всадники ушли, они прожили в горах уже больше столетия, да так там и остались.
Так вот, поскольку мир устроен таким образом, что некоторые люди преуспевают в жизни больше, чем другие, через несколько поколений возникло несколько семей, чьи дела шли хорошо, и огромное большинство таких, кто жил плохо, и в этом нет ничего необычного. Необычными же жителей Шастела делал тот факт, что с годами они стали — как бы это получше выразиться… не суеверными, нет. Может, религиозными? Нет, это порождает неправильные ассоциации. Благочестивые, что ли, или по крайней мере они были высокоморальными людьми, страшно озабоченными тем, что правильно, а что неправильно, и глубоко задумывающимися о духовных предметах, когда не убивали друг друга, борясь за выживание.
Так или иначе, те семьи, которые были богаче своих соседей, собрались вместе и порешили, что неправильно иметь больше того, чем им нужно, когда у других нет и самого необходимого; это было не только ужасно и нечестиво, но и шло вразрез с тем, в чем их философия усматривала фундаментальный принцип баланса и равновесия, — не понимаю, зачем все это рассказываю вам, вы, безусловно, и без меня это знаете. Разве не оттуда берет начало ваша собственная философская система и учение о Принципе? Впрочем, все это для меня слишком заумно. Итогом стало то, что они решили объединить все свои избыточные ресурсы и учредить великий и благой Фонд, который должен существовать во веки веков и посвятить себя двум вещам, которые они считали наиболее полезными: помогать бедным и разрабатывать последовательный кодекс морали и этики.
Этому Фонду присвоили имя «Великий фонд благотворительности и созерцания», а управление им было доверено двадцати ведущим семьям Шастела. В долине у подножия самой горы Шастел они построили величественное сооружение, названное Госпиталем; невообразимо огромное и открытое для всех, оно могло одновременно вместить пять тысяч нуждающихся и пять тысяч ученых. Люди, которые были не в состоянии себя прокормить или хотели посвятить свою жизнь философии и учебе, могли просто прийти к воротам и получить кров и стол на любой срок безо всякой платы и обязательств.
— Неплохая мысль, — пробормотал Алексий.
— Как бы то ни было, — продолжал Горгас, — вклады Фонда росли, а благородные семейства продолжали делать взносы, и вскоре не осталось бедных и нуждающихся семей, о которых надо было бы заботиться; однако те, кто уже там находился, оказавшись взаперти и общаясь только с учеными, стали чрезвычайно строптивыми. Они говорили, что очень благодарны Фонду за все, что тот для них сделал, но им не нужно благотворительности, и они хотят трудиться и быть самостоятельными, и все в один голос согласились, что это тоже очень хорошая идея.
Поэтому Фонд решил, что лучше всего было бы давать беднякам взаймы продукты и орудия, позволив им покинуть стены Госпиталя и кормиться самим. Единодушно решили: если дать семье продуктов на пять лет, а также основные орудия и вещи, то она, расчищая лес, строя террасы, осушая болота и изменяя русла рек, вполне сможет превратить целину в продуктивную ферму. Именно так первоначально и заселялся полуостров — с надеждой, рвением и тяжким трудом. Фонд превратился в Банк и ссужал пионеров всем необходимым, потому что если бы они раздали все свои средства этому поколению бедняков, то что осталось бы следующему поколению, а потом другому? Ссуды обеспечивались земельными участками, которые выделяли пионерам.
Разумеется, с самого начала было ясно, что пройдет очень много времени, прежде чем они сумеют выплатить ссуды, но никто с этим не спешил, поскольку у Фонда по-прежнему было достаточно ресурсов, чтобы продолжать работу на обоих полях своей деятельности — благотворительности и созерцания. Было решено, что возвращение ссуд откладывается на неопределенное время, а пионеры станут платить только проценты; а дабы все было еще справедливее, то процент не станет исчисляться обычным путем как прибыль с капитала, поскольку это может оказаться непосильным для пионеров. Вместо этого сошлись на том, что после первых пяти лет, когда земля подготовлена и приносит первые плоды, они должны вернуть часть от всего, что произведено, — столько-то зерна, столько-то вина, шерсти и прочего. В итоге договорились на седьмой части, поскольку ожидали прибыли такого порядка от более или менее прилично ведущегося хозяйства. И все, кого это касалось, сочли, что это прямо-таки блестящая идея; может, даже лучшая из всех.
Горгас Лордан замолчал и сделал большой глоток; потом утер рот и продолжал:
— Через сто лет, понятное дело, весь масштаб катастрофы стал очевиден. Сменилось три поколения, но ни одна из семей пионеров еще и не начинала выплат по основному капиталу ссуды. Седьмая часть, которую им приходилось отдавать Банку Фонда, полностью поглощала весь доход, и вне зависимости от того, как тяжко они трудились, они не поднимались выше прожиточного минимума, не имея даже перспективы улучшить свое положение. Между тем в ворота Госпиталя непрерывным потоком поступали продукты, которые нельзя было просто оставить гнить в бочках; их надо было ссужать беднякам, иначе сам устав Фонда терял смысл. И они ссужали; а всякого, кто не хотел брать ссуду, убеждали до тех пор, пока он не соглашался, потому что приходные книги должны быть в порядке, а добрые дела выполняться.
И вот благодаря новым ссудам и общему влиянию, которое они оказывали на всех тех людей, кто еще не был должниками Фонда и кому приходилось в неурожайные годы покупать семена, из собственного кармана оплачивать плуги, за свой счет осушать почву и террасировать склоны, очень скоро Банк Фонда поставил закладные камни у каждой межевой стены на полуострове, а год от года в Банк поступало все больше средств, которые следовало вкладывать в благотворительность, а не то…
Вот тогда и вспыхнуло первое восстание должников, и Фонд не мог этого понять. Они спросили своих ученых и философов-моралистов, у которых было полно времени, чтобы обмозговать эти вещи, и получили ответ, что человеческая природа в основе своей порочна, склонна к неблагодарности, зависти и сугубо абстрактному злу, и чем больше ты помогаешь людям, тем более обидчивыми и неблагодарными они становятся. Когда такое происходит, заявили философы, единственное, что можно сделать, это обращаться с ними как с испорченными и злобными детьми, задав им хорошую взбучку для их же собственного блага. В противном случае, доказывали ученые, Фонд не сможет выполнить свой квазиродительский долг по отношению к народу, который он взял под свою опеку и за чье благополучие нес полную ответственность.
В свою очередь у должников (к тому времени их стали называть гептеморами, что в переводе с древнего языка означало «семидольщики») было много идеализма, но не имелось ни оружия, ни ресурсов, чтобы вести войну; и когда они появились у ворот Госпиталя, то увидели, что Фонд, который уже именовался «Великий фонд нищеты и учености», или для краткости просто Великий Фонд — хотя в народе его всегда называли просто Фонд, — каким-то образом накопил весьма существенное количество вооружения и тому подобного; оказалось, что высший эшелон ученых уже некоторое время подозревал возможность такого поворота событий и готовился к нему. Они купили или изготовили большие запасы оружия и доспехов — огромное количество вооружения, самых лучших, научно усовершенствованных образцов, — и, как выяснилось, сформировали из бедняков (то есть людей, которые по-прежнему жили в Госпитале — пять тысяч семей) нечто вроде регулярной армии. Так что, когда гептеморы отказались мирно разойтись по домам, им задали весьма чувствительную трепку; как сообщают наиболее надежные источники, около тысячи бунтовщиков были убиты и три тысячи ранены и взяты в плен, тогда как потери со стороны Фонда оказались ничтожными. Похоже, нельзя помешать развитию хорошей идеи, по крайней мере если она начинает завладевать умами.
После этого, конечно, все должно было несколько измениться. Старый Госпиталь был разрушен, и камни пошли на строительство прямо на вершине горы Шастел мощной крепости, достаточно большой, чтобы вместить гарнизон из десяти тысяч человек и казну Фонда; а поскольку такого рода работы обычно стоят уйму денег, им пришлось увеличить взимаемую долю с седьмой части до шестой, и должников с тех пор стали называть не гептеморами, а гектеморами, что означает «шестидольщики» и действительно произносится гораздо легче. Разумеется, эти меры решили проблему, что делать с излишками доходов в будущем, когда строительство крепости будет оплачено, потому что вместо обязанности выискивать бедных и нуждающихся, дабы ссужать их деньгами, теперь необходимо было кормить, оплачивать и расквартировывать регулярную армию, что становилось законной статьей расходов Фонда. Собственно говоря, долгое время это была самая лучшая армия в мире; наиболее обученная, наилучшим образом оснащенная, состоящая из людей, которых с детства готовили быть солдатами. До тех пор, впрочем, — тут лицо Горгаса сморщилось в широкую, отвратительную ухмылку, — пока моя сестра не прибыла на Скону и все это не изменила.
Алексий, пораженный, выпрямился в кресле.
— Ваша сестра?
— Моя сестра, — ответил Горгас. — Причем, имейте в виду, все сама; а потом к ней присоединился я, и с тех пор мы работаем вместе. Однако все начала именно она; надо отдать ей должное.
— Понятно, — проговорил Алексий. — И как же она это сделала?
— Просто. — Горгас потянулся и зевнул. — Основала другой банк.
— Другой банк? — Горгас кивнул.
— Банк Лордан, который она основала здесь, на Сконе, пятнадцать лет назад, когда это был необитаемый остров с немногочисленными развалинами фермерских хозяйств, которые Фонд уничтожил после небольшого бунта. В сущности, она поступила очень умно. Купила остров у Фонда, а также франшизу на торговлю, которой она никогда не собиралась заниматься. Но это дало ей право находиться здесь, пока она основывала Банк и зондировала почву среди гектеморов, внедряя в их головы эту идею. Затем, когда пришло время, она, предвосхищая первый удар со стороны Фонда, заключила долгосрочное деловое партнерство с некоторыми торговыми компаньонами, которые весьма кстати оказались пиратами: безопасная гавань на Сконе в обмен на недопущение Фонда через пролив. Они отменно выполнили свою работу — настоящие боевые корабли против барж и вспомогательных судов, которыми располагал Фонд; думаю, в тот день около семисот отборных солдат Шастела пошли на дно — тяжелые доспехи и все такое, знаете ли. С тех пор они больше не пробовали соваться, а как только Ньесса обзавелась собственной армией, она отделалась и от пиратов…
— У вашей сестры есть армия? — поинтересовался Алексий.
— А как же. Впрочем, — ответил Горгас, — командую ею я; в этом главным образом и состоит моя работа. Но это ее армия, так же как и Банк. Скажем так: все принадлежит семье.
Алексий глубоко вздохнул и спросил:
— И что же именно она сделала? Я имею в виду, как работает этот ваш Банк?
— Очень просто, — сказал Горгас. — Гектеморы берут у нас в долг, чтобы выплатить капитал займа Фонду. Потом они платят нам. Но мы взимаем только седьмую часть, как было предусмотрено изначально. И не ведем себя так заносчиво, как они, в тех областях Шастела, которые сейчас контролируем. Конечно, Фонд не сидит сложа руки; когда семья хочет выкупиться, они посылают отряд рейдеров, чтобы сжечь дом и перебить людей. А мы посылаем рейдеров, чтобы помешать им; или, если вдруг не успеваем прибыть вовремя, чтобы не дать им повторить бойню. Мы, разумеется, весьма популярны среди гектеморов и постепенно осваиваем все новые и новые территории, где они могут к нам присоединиться, если захотят. Они всегда хотят. Можно было бы даже сказать, — добавил Горгас с сухой усмешкой, — что мы благотворительная организация, прямо как в свое время Фонд.
— Ясно, — проговорил Алексий. — Похоже, это отличная идея.
— Безусловно, — согласился Горгас.
Глава третья
Из окна на пятнадцатом этаже восточного крыла Цитадели на горе Шастел в ясный день через лагуну Мачере был виден маленький, скалистый остров Скона. Вид был не очень-то впечатляющий. Самое большее, что она могла разглядеть, это коричневую полоску на горизонте без каких-либо особых признаков, а когда небо было серым от снеговых облаков, то и вообще ничего, кроме легкой игры света и текстуры. Тем не менее она зачастую часами просиживала у окна, глядя в даль и спрашивая себя, почему народ Сконы ненавидит ее, а также ее семью и чудесный Фонд, которому она посвятила всю свою жизнь.
Сегодня днем над морем шел редкий пушистый снег, и остров был неотличим от аспидного цвета поверхности лагуны, что мешало Мачере сосредоточить на нем мысли и перенестись туда. Она сидела, опершись локтями о каменный подоконник, позволив векам смежиться; она видела яснее с закрытыми глазами (прекрасный парадокс для коллекции доктора Нилы) и открытым умом. Иногда снежинки влетали через открытое окно и покрывали ее лицо влагой, словно слезы.
Всю жизнь изучая Принцип, Мачера научилась различным приемам фокусирования разума. Большая часть из них были не более чем трюками, способами обмануть себя, заставив поверить, будто пребываешь в возвышенном состоянии постижения и таким образом в большей степени настроен на Принцип чем обычно; они вызывали в ней досаду, так как, безусловно, нет ничего глупее, чем пытаться обмануть себя. Но было одно довольно простое душевное упражнение, которое Мачера иногда находила полезным. Способ очистить мозг от несущественных мыслей, нечто вроде уборки в комнате, духовная стирка, однако его прозаичность не делала метод менее действенным.
Она зажмурила глаза, словно, сдавливая веки, могла выжать воспоминание о том, на что смотрела, и сделать их светонепроницаемыми, а потом позволила мышцам лица расслабиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59