Он приобрел две картины и тайком вывез их из Германии, закатав в зонтик. Ганноверский музей решил, что держать у себя оставшуюся часть работ Малевича слишком опасно, и отправил их одному из тех, кто принимал художника в Берлине, а именно архитектору Гуго Гарингу. Гаринг поначалу прятал картины у себя дома, а потом, когда начались воздушные налеты на Берлин, в родном городе Биберахе, на юге страны. Семнадцать лет спустя, когда Малевича уже не было в живых, следы — ящики Кнауэра — привели хранителей Амстердамского государственного музея в Биберах к Гарингу. Они купили все имеющиеся у него работы Малевича — самое крупное ныне на Западе собрание работ художника. Судя по фотографиям Берлинской выставки, мы знаем, что пятнадцать главных картин исчезли. Однако в амстердамской коллекции содержится, как нам известно, ряд работ, привезенных Малевичем в Берлин, но не выставленных тогда на вернисаже. Для нас навсегда останется тайной, сколько таких работ исчезло. Где они? Сгорели при бомбежке Берлина? Уничтожены при пересылке ретивым почтовым инспектором, обнаружившим вдруг «дегенеративное искусство»? Или же в военной сутолоке их просто упаковали, сложили и забыли в Ганновере или на складе транспортной фирмы Густава Кнауэра в Восточном Берлине?Место «Красного квадрата» на экране занял старый упаковочный ящик, покрытый печатями, на котором были разложены пожелтевшие листки бумаги. Тот самый, что выставлен в галерее. Ирина рассказывала:— Данная обрешетка поступила в галерею через месяц после падения Стены. Древесина, гвозди, конструкция и накладные соответствуют упаковочным изделиям Кнауэра. Внутри находился холст размером пятьдесят три сантиметра на пятьдесят три. Сотрудники галереи сразу поняли, что обнаружили либо работу Малевича, либо искусную подделку. Так что же именно?Ящик постепенно исчез, и на экране вновь возникла картина в натуральную величину.— Существует около ста двадцати полотен Малевича. Их своеобразие в сочетании с важным местом в истории искусства предопределяет необычайно высокую стоимость, особенно таких шедевров, как «Красный квадрат». В России большинство картин Малевича на протяжении пятидесяти лет находились под запретом как «идеологически ошибочные». Теперь их все еще продолжают, так сказать, выпускать на свободу, как политических заложников, наконец-то увидевших дневной свет. Однако положение осложняется большим числом подделок, наводнивших западный рынок. Те, кто в свое время занимался подделкой средневековых икон, теперь подделывают произведения современных художников. На Западе мы полагаемся на источники — каталоги выставок и объявления о продаже, где указывается, когда то или иное произведение выставлялось, когда продавалось или перепродавалось. В Советском Союзе положение было другое. Когда художника арестовывали, его произведения конфисковывались. Друзья, узнав об аресте, спешили либо спрятать, либо уничтожить имевшиеся у них работы. Существующие ныне произведения русского авангарда — это те, что уцелели. О них рассказывают невероятные истории — как их прятали в чемоданах с двойным дном или под обоями. Многие подлинники не имеют никакого документального подтверждения в западном понимании. Требовать принятого на Западе подтверждения подлинности уцелевшей в Советском Союзе картины — значит полностью отрицать факт ее существования.На следующем кадре были руки в резиновых перчатках, осторожно переворачивающие «Красный квадрат» и аккуратно отделяющие щепочку, которая тут же подверглась анализу, подтвердившему, что она немецкого происхождения и относится к соответствующему периоду. Ирина обратила внимание на то, что русские художники по возможности пользовались немецкими материалами.Встречались картины под картинами. В рентгеновских лучах «Красный квадрат» выглядел негативом, под которым был обнаружен прямоугольник. В флюоресцирующем свете слой цинковых белил по краям картины приобрел мягкий оттенок. В ультрафиолетовых лучах мазки свинцовых белил стали голубыми. Многократно увеличенные мазки превратились в стремительные горизонтальные полоски — тут их целое облако, там приливная волна и море различных оттенков красного цвета, покрытое множеством трещин (так называемых кракелюров) в тех местах, где красная краска плохо легла на нижний желтый слой.Ирина продолжала:— Хотя работа не подписана, каждый мазок уже сам по себе свидетельствует о подлинности произведения. Манера письма, подбор цветовой гаммы, отсутствие подписи, даже кракелюры — все это характерно для Малевича.Аркадию понравилось слово «кракелюры». Он подозревал, что при соответствующем освещении их можно обнаружить и на нем самом.Экран снова стал белым. Камера перемещалась вдоль многократно увеличенного переплетения нитей холста и выглядевшей рельефной в косом свете грунтовки к красноречивым крупинкам отпечатка пальца, едва различимого под краской. Ирина спросила:— Чья рука оставила этот след?Экран заполнило лицо с глубоко посаженными печальными глазами. Камера отодвинулась и показала синий мундир и грустное лицо покойного генерала Пенягина. Вот уж кого меньше всего ожидал снова увидеть Аркадий, тем более в сфере искусства. Генерал авторучкой указывал на сходные завитки и дельты на двух увеличенных отпечатках пальцев — один с находящегося ныне в галерее «Красного квадрата», другой с подлинного Малевича в Русском музее. Переводил голос за кадром. Аркадий подумал, что, если бы пояснения давал немецкий криминалист, это заняло бы меньше времени, но появление советского генерала выглядело внушительнее. В голосе за кадром он узнал Макса. Тот спрашивал:— Могли бы вы прийти к заключению, что это отпечатки, оставленные одним и тем же человеком?Пенягин смотрел прямо в камеру, демонстрируя волю и уверенность, словно чувствовал, как недолго ему выступать в роли звезды.— Я считаю, — говорил он, — что эти отпечатки безусловно принадлежат одному лицу.Когда зажегся свет, поднялся старомодно одетый господин и сердито спросил:— Выплачиваете ли вы Finderlohn?— Вознаграждение нашедшему, — перевел Аркадию Макс.На вопрос ответила Маргарита:— Нет. Хотя Finderlohn и абсолютно законное требование, но мы с самого начала имели дело с владельцем картины.— Такие вознаграждения, — сказал господин, — не что иное, как чудовищный грабеж. Я, в частности, имею в виду вознаграждение, выплачиваемое в Техасе за кведлинбургские сокровища, которые после войны украл в Германии американский солдат.— Американцы не имеют к нам отношения, — едва заметно улыбнулась Маргарита.— Один из многочисленных примеров разграбления немецких произведений искусства оккупационными войсками — похищение русскими хранившегося в Рейнхардсбрюннском замке полотна XVII века. Где оно теперь? На аукционе «Сотби».— Русские тоже не имеют никакого отношения, за исключением Малевича, — заверила его Маргарита. — И, конечно, меня самой: я родом из России. Можете быть уверены, что вывозить из Советского Союза произведения такой ценности запрещено законом.Любитель искусства утихомирился, хотя и оставил за собой последнее слово.— Значит, картина из Восточной Германии?— Да.— Тогда это одно из немногих благих деяний.Реплика встретила всеобщее одобрение.«Действительно ли это полотно Малевича? — спрашивал себя Аркадий. — Оставим в стороне любительский спектакль Пенягина. Соответствует ли действительности рассказ об обрешетке? Остается фактом, что большинство сохранившихся работ Малевича были либо спрятаны, либо вывезены тайком, прежде чем попасть в музеи, где теперь они занимают соответствующее место. Он был художником-изгоем нашего века».А какое определение мог бы дать Аркадий самому себе? Ведь у него не было даже советского паспорта.
Маргарита Бенц играла роль строгой, но щедрой хозяйки, не подпуская гостей близко к полотну, запретив фотографировать, и в то же время направляя их к столам с икрой, копченой осетриной, шампанским. Ирина переходила от гостя к гостю, отвечая на вопросы, которые звучали неприличным допросом. Таким уж казался немецкий язык постороннему человеку. Ведь если бы публика была чем-то недовольна, она бы ушла. И все равно, глядя на Ирину, он уподоблял ее белой журавушке в окружении ворон.Двое американцев в черных галстуках и лакированных туфлях разговаривали между собой, склонившись над тарелками:— Мне не понравилась подковырка в отношении Штатов. Помнишь, распродажа русского авангарда у «Сотби» далеко не оправдала надежд.— Там были только незначительные работы, и в большинстве своем подделки, — возразил другой американец. — Крупная работа вроде этой могла бы полностью стабилизировать рынок. Во всяком случае, даже если я и не заполучу ее, у меня останутся добрые воспоминания о поездке в Берлин.— Джек, как раз об этом я и хотел тебя предупредить. Берлин теперь не тот. Здесь стало опасно. Совершенно определенно.— Это теперь, когда свалили Стену?— Здесь полно… — он огляделся, взял своего друга под руку и прошептал: — Я собираюсь перебираться в Вену.Аркадий поглядел кругом: что бы такое могло напугать американца? Разве только он сам.
Продолжавшийся час спустя шум разговоров и облака табачного дыма служили признаком того, что вернисаж удался. Аркадий удалился в видеозал и смотрел пленку о довоенном Берлине с конными экипажами на Унтер-ден-Линден и фотографиями русских эмигрантов. Он играл клавишами аппарата, прокручивал пленку вперед и назад. На экране, естественно, появлялись фотографии наиболее необычных и привлекающих внимание личностей того времени. Всех их — писателей, танцовщиц и артистов — обволакивала аура оранжерейной изнеженности.Ему казалось, что он один в зале, пока не услышал голос Маргариты Бенц:— Согласны, что Ирина была сегодня на уровне?— О да, — ответил он.Хозяйка галереи стояла в дверях зала с бокалом в одной руке и сигаретой в другой.— У нее удивительный голос. Вас она убедила?— Полностью, — подтвердил Аркадий.Она бесшумно вошла в зал. Он только слышал, как она коснулась плечом стены.— Мне хотелось разглядеть вас получше.— В темноте?— Неужели вы не видите в темноте? Должно быть, вы неважный следователь.У нее была странная, вульгарно-надменная манера держаться. Он вспомнил о двух противоречивших друг другу опознаниях ее фотографий, проведенных Яаком: г-жа Маргарита Бенц, немка, остановившаяся в гостинице «Союз», и Рита, валютная проститутка, эмигрировавшая в Израиль за пять лет до того. Фрау Бенц бросила тем временем окурок в бокал, поставила его на видеомагнитофон и передала Аркадию спички, чтобы он дал ей прикурить очередную сигарету. Кончики пальцев у нее были тверды, как зубья бороны. Когда Аркадий впервые увидел ее в машине Руди, он назвал ее про себя викингом. Теперь ему на ум пришла Саломея.— Продали? — спросил он.— Макс должен был вам сказать, что такую картину за минуту не продашь.— А сколько надо?— Недели.— Чья это картина? Кто продавец?Она расхохоталась, выпуская дым:— Ну и вопросы, скажу вам. Прямо в лоб.— Я впервые на вернисаже. Просто любопытно.— Только покупателю нужно знать продавца.— Если это русский…— Давайте серьезно. В России никто не знает, у кого что есть. Там у кого она в руках, тот ею и владеет.Аркадий проглотил выпад.— И сколько же, по-вашему, вы получите?Она улыбнулась, так что он знал, каким будет ответ.— Есть еще два варианта «Красного квадрата». Каждый оценивается в пять миллионов долларов, — казалось, она с удовольствием перекатывала цифру во рту. — Зовите меня Рита. Друзья зовут меня Ритой.На экране появился исполненный в тревожных зеленых тонах автопортрет Малевича в черном костюме, рубашке с высоким воротом.— Думаете, он действительно собирался уехать? — спросил Аркадий.— У него лопнуло терпение.— Вы уверены в этом?— Вполне.— А как вы уехали?— Дорогой мой, я заработала свой выезд передком. Вышла замуж за еврея. Потом за немца. На такие вещи нужно решиться. И на вас я захотела взглянуть, чтобы понять, готовы ли вы рискнуть.— Ну и как, по-вашему?— Еще не совсем готовы.«Интересно, — подумал Аркадий. — Возможно, Рита способна лучше понимать меня, чем я сам».— Некоторые ваши гости, — сказал он, — подозревают, что после падения Стены здесь появилось слишком много русских.— Не русских слишком много, — в момент сообразила Рита, — а других немцев. Западный Берлин был чем-то вроде особого клуба, а теперь это просто немецкий город. Все восточноберлинские ребятишки постоянно слышали о западном образе жизни. Теперь они оказались на Западе, и все хотят быть панками. Их отцы — неисправимые нацисты. Когда пала Стена, они буквально хлынули сюда. Неудивительно, что западные берлинцы бегут, подхватив подол.— Вы собираетесь бежать?— Нет. Берлин — это будущее. Это то, чем станет вся Германия. Берлин — открытый город.
Они вчетвером сидели за ужином во дворике ресторана на Савиньи Платц. Макс, словно режиссер театра после премьеры, наслаждался тем, как постепенно утихает ажиотаж, безудержно восторгался Ириной, будто она была ведущей актрисой в его спектакле. Ирина была цен гром торжества. Казалось, что свет свечей и блеск хрусталя направлены на нее одну. Рита сидела на том же стуле, что и в видеофильме. Все трио — Макс, Ирина и Аркадий — не представляло для нее никакой загадки.Аркадий то и дело терял из виду Макса и Маргариту: он видел только Ирину. Встречаясь, их взгляды многое говорили друг другу, так что, замолкая, он и она как бы неслышно продолжали разговор.Официант поставил поднос рядом с Максом и кивнул в сторону прогуливающихся по парку двух мужчин в блестящих синтетических костюмах. Они двигались медленно, словно выгуливая собаку, однако никакой собаки не было.— Чеченцы. На прошлой неделе они в соседнем квартале разгромили ресторан. На самой тихой улице в Берлине, на глазах посетителей зарубили топором официанта, — он потер руку. — Топором.— Что было дальше? — спросил Аркадий.— Дальше? Они вернулись и сказали, что берут ресторан под свою защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54