— Партия.— Да, коммунистическая партия. Макс говорил, что нужно всего лишь переменить название, объявить ее компанией и реорганизовать структуру. Вышвырнуть собственников, оставить добро.
Аркадий не помнил точно, когда он поставил на пол свой саквояж, обнаружив, что сидит на кушетке. На столе были разложены хлеб, сыр и сигареты. Светильник на полу направлял свет тремя лучами. Сквозь открытую балконную дверь проникали звуки улицы и прохладный ночной воздух.Стас снова налил в стаканы.— Я не был шпионом. Это КГБ объявляло участников демонстраций или перебежчиков шпионами или психически больными. Русские это понимают. Чего я не ожидал, так это того, что американцы станут думать, что КГБ пытался внедрить такого опасного человека, как Стас, в ничего не подозревающий Запад. Некоторые сотрудники ЦРУ верили этому. Этому верило все ФБР. ФБР не верит ни одному перебежчику. Пусть сам Иисус приедет на осле из Москвы — заведут и на него досье. Да, были настоящие герои. Не я. Мужчины и женщины, переползавшие по минным полям в Турцию или бежавшие под огнем во двор посольства. Бросившие свои карьеры и потерявшие семьи. Во имя чего? Во имя Чехословакии, Венгрии, Афганистана, Бога. Это не значит, что они не были запачканы. Среди друзей и родственников всегда находились стукачи. Стукачи были даже среди героев. Все куда сложнее. В Мюнхен из Москвы приезжает женщина, старая любовь, Майкл хочет знать, почему я с ней встречаюсь, ведь всем известно, что она осведомительница. Известно, но это не значит, что я ее больше не люблю. У нас, на «Свободе», есть автор, жена которого учила русскому языку американских офицеров, спала с ними и добывала информацию для КГБ, чтобы жить, как подобает порядочной женщине на Западе. Она отсидела два года в тюрьме. Это вовсе не значит, что она не вернулась к мужу. Мы все с ней разговариваем. А что делать, притвориться, что ее нет?.. Или приезжаем уже запачканными. Одного художника, моего приятеля, перед отъездом из Москвы приглашали в КГБ. Ему сказали: «В тюрьму мы тебя не сажали, так что обижаться не на что. Мы всего лишь надеемся, что ты не будешь клеветать на нас в западной печати. В конечном итоге мы считаем тебя блестящим художником, а ты, возможно, не знаешь, как трудно выжить на Западе, поэтому хотим дать тебе взаймы. Долларами. Никому не скажем и не возьмем никаких расписок. Через несколько лет, когда сможешь, вернешь долг с процентами или без них, и все останется между нами». Через пять лет он открыто послал им чек и потребовал расписку. Столько лет ему потребовалось, чтобы понять, как дешево они его скомпрометировали и нейтрализовали. А сколько еще таких должников?.. Или же мы сходим с ума. В Париже живет писатель. Известный писатель, переживший ГУЛаг. Он писал под псевдонимом Тейтельбаум. Узнали, что он стучал в КГБ. Он написал в свою защиту, утверждая, что, боже упаси, это не он, а… Тейтельбаум!— Иногда, — продолжал Стас, — нас убивают. Открываем письмо, а там бомба. Или уколют кончиком зонта, а на кончике яд. Или упиваемся до смерти. Даже при этом одно время мы были героями.Лайка, подобно сфинксу, лежала посередине комнаты. Аркадий ощущал на себе ее неотрывный взгляд. Уши, те еще двигались, поворачиваясь на звук какой-нибудь особенно шумной автомашины, проезжавшей на улице четырьмя этажами ниже, но основное внимание сосредоточилось на нем. Он сказал:— Передо мной оправдываться тебе нет нужды.— А я вот оправдываюсь, потому что ты не как другие. Ты не диссидент. Ты спас Ирину, но Ирину всякий хочет спасти. Это не обязательно политический акт.— Здесь больше личного, — признал Аркадий.— Ты остался там. Знакомые Ирины знали и о тебе. Ты был призраком. Раз или два она пыталась найти тебя.— Вот об этом я не знал.— Я хочу, чтобы стало понятно, что мы шли на жертву, чтобы встать на правильную сторону в войне. Кто знал, что история повернет? Что Красная Армия кончит армиями попрошаек в Польше? Что падет Стена? Они думали, что опасность исходит от Красной Армии. Теперь их беспокоит, что двести сорок миллионов голодных русских двинутся к Ла-Маншу в поисках пищи. Радио «Свобода» уже не на переднем крае войны. Нас не глушат. Мы регулярно берем интервью у хозяев Кремля.— Вы победили, — сказал Аркадий.Стас закончил бутылку и закурил. Узкое лицо побледнело, глаза — как две горящие спички.— Говоришь, победили? Тогда почему только теперь я стал чувствовать себя эмигрантом? Скажут, что ты покинул родину, потому что тебя заставили силой или потому что ты считал, что можешь лучше помочь ей, находясь за ее пределами, нежели оставаясь там? Демократы всего мира восхищаются твоей благородной деятельностью. Но не благодаря моим усилиям Советский Союз, вытянув длинную шею, беспомощно рухнул на землю. Это сделала история. Сила тяжести. Сражение идет не в Мюнхене, а в Москве. История оставила нас в стороне и пошла в другом направлении. Мы больше не похожи на героев, скорее, похожи на дураков. Американцы глядят на нас — не Майкл и Гилмартин (эти думают о том, как сохранить свои должности и удержать станцию на плаву) — другие американцы, читая заголовки о том, что происходит в Москве. Глядят на нас и говорят: «Им надо было оставаться там». Не важно, что нас силой изгнали из страны или что мы рисковали жизнью или хотели спасти мир; они говорят: «Им надо было остаться». Смотрят на кого-нибудь вроде тебя и опять: «Видишь, он-то остался».— У меня не было выбора. Я заключил соглашение. Они согласились оставить Ирину в покое только при условии, что я останусь в стране. Во всяком случае, это было давно.Стас уставился в пустой стакан.— Если бы у тебя был выбор, уехал бы с ней?Аркадий молчал. Стас наклонился к нему и разогнал дым, чтобы лучше разглядеть его.— Ну как?— Я русский. Не думаю, что смог бы уехать.Стас замолчал.Аркадий добавил:— То, что я остался в Москве, наверняка не повлияло на историю. Может быть, это я остался в дураках.Стас покрутился на стуле, пошел на кухню и вернулся со свежей бутылкой. Лайка по-прежнему внимательно следила за Аркадием, словно опасаясь, как бы он не достал опасные для хозяина бомбу, пистолет или зонтик с острым наконечником.— Ирине трудно жилось в Нью-Йорке. В Москве она работала в кино? — спросил Стас.— Вообще-то она была студенткой, пока ее не выгнали из университета. Потом нашла работу в костюмерной «Мосфильма», — сказал Аркадий.— В Нью-Йорке она работала костюмером и гримером в театре, попала в артистический мир, работала в картинных галереях, сначала там, потом в Берлине, все время отбиваясь от спасителей. Везде одно и то же: американец влопается в Ирину, а потом пытается представить это как политическое благодеяние. Думаю, Радио «Свобода» принесло известное облегчение. Надо отдать должное Максу: именно он разглядел, сколько в ней хорошего. Сначала у нее не было постоянной работы, подменяла других, но Макс заметил, что, когда она появляется в эфире, создается впечатление, словно она разговаривает с человеком, которого знает. Ее слушали. Поначалу я относился с сомнением: у нее не было профессиональной подготовки. Он поручил мне научить ее следить за знаками препинания и за часами. Люди не имеют представления, как они говорят. Ирина запоминала текст практически с одного раза. Подучившись, она стала лучше всех.Стас открыл бутылку.— Итак, мы с Максом стали двумя скульпторами, работавшими над одной прекрасной статуей. Естественно, оба влюбились в Ирину. Всегда вместе — Макс, Стас и Ирина. Ужинали, катались на лыжах в Альпах, ездили слушать музыку в Зальцбург. Неразлучное трио — ни я, ни Макс не брали верх друг над другом. Я на лыжах практически не хожу. Сижу себе в домике и читаю, уверенный в том, что Макс на склонах гор не обойдет меня в любовных делах, потому что наше трио на самом деле было квартетом, — он налил водки. — Среди нас постоянно присутствовал незнакомец из прошлого Ирины. Тот самый, который спас ей жизнь и остался там, тот самый, которого она ждала. Разве можно было одержать верх над таким героем?— Может быть, и не нужно. Может быть, она просто устала ждать, — сказал Аркадий.Они выпили одновременно, словно прикованные к одному веслу.— Нет, — сказал Стас, — я не говорю о давнем прошлом. Когда год назад Макс уехал в Москву, я подумал, что поле боя за мной. Но меня перехитрили так, что я даже не мог себе представить, и это лишний раз свидетельствует о гениальности Макса. Разве не видишь, что сделал Макс?— Нет, — ответил Аркадий.— Макс вернулся. Макс ее любит, и он вернулся за ней. Он сделал то, чего я не могу, а ты не захотел сделать. Теперь он герой, а я низведен до положения «дорогого друга».Казалось, глаза Стаса были налиты водкой. Аркадий подумал, что он ни разу не видел, чтобы этот человек ел. Он покрутил стакан, и водка завращалась в нем, как ртуть.— Кем работал Макс, до того как уехал на Запад?— Кинорежиссером. Он перебежал во время кинофестиваля. Голливуд, правда, не проявил интереса к его работе.— Что за фильмы он ставил?— Военные эпопеи, где убивают немцев, японцев, израильских террористов. Как обычно. У Макса были запросы знаменитого режиссера — сшитые на заказ костюмы, хорошее вино, красивые женщины.— Где он остановился в Мюнхене? — снова спросил Аркадий.— Не знаю. Я хочу сказать, что ты моя последняя надежда.— Но Макс и меня перехитрил.— Нет, я знаю Макса. Он нападает только тогда, когда вынужден. Если ты не представляешь угрозы, то ты его лучший друг.— Невелика угроза. Что касается Ирины, то для нее я мертв. Это слово она произнесла на кухне у Томми, словно ножом резанула.— Но говорила ли она, чтобы ты уезжал?— Нет.— Выходит, она еще ни на что не решилась.— Ирине наплевать, приеду ли я или уеду. Думаю, она вообще меня не замечает.— Ирина пять лет не курила. Когда вы здесь впервые встретились, она попросила сигарету.Лайка повернула голову в сторону балкона и встала на передние лапы, затем поднялась на все четыре и навострила уши. Стас дал знак Аркадию не двигаться, потянулся к выключателю и погасил свет.Комната погрузилась в темноту. С улицы доносилось тарахтение «Фольксвагенов» и велосипедный звонок, сгоняющий кого-то с дорожки. Неподалеку от себя Аркадий услышал звук шлепанцев на резиновой подошве, скрип балконных перил. Затем на балкон легко спрыгнул человек крупных размеров. Лайку не было видно, но Аркадий услышал в темноте ее предупреждающее рычание. Кто-то сделал шаг по балкону, и он почувствовал, как напряглась готовая к прыжку собака.Кто-то судорожно вдохнул воздух, потом вскрикнул от боли.— Стас, будь добр! Стас!Стас зажег свет.— Сидеть, Лайка! Хорошая собака, сидеть, сидеть.В дверь ввалился Рикки. Аркадий встречал этого грузина — бывшего актера, теперь диктора — в столовой на станции и на вечеринке у Томми. Каждый раз Рикки казался или, по крайней мере, хотел казаться расстроенным и обеспокоенным. На этот раз то же самое. Его запястье было утыкано шипами.— Кактус, — простонал он.— Я их переставил, — сказал Стас.Аркадий включил наружный свет. Под лампой стояли металлический столик, два стула и ведро с пустыми бутылками из-под пива. Полукругом в горшках располагались разнообразные кактусы: некоторые были с короткими шипами и походили на подушечки для иголок, другие напоминали зазубренные штыки.— Система предупреждения, — пояснил Стас.Всякий раз, когда он выдергивал очередной шип из руки Рикки, тот вздрагивал всем телом.— У всех на балконе герань. У меня герань. Герань — такой хороший цветок, — говорил грузин.— Рикки живет надо мной, — сказал Стас, выдергивая последний шип.Рука Рикки была испещрена красными точками. Он скорбно глядел на них.— Вы всегда приходите этим путем? — спросил Аркадий.— Я попался! — вспомнив, он оттащил Стаса и Аркадия подальше от балкона. — Они у моей двери.— Кто? — спросил Стас.— Мои мать и дочь. Все эти годы я ждал, когда их увижу, и вот они здесь. Мать хочет забрать телевизор. Дочь хочет ехать назад на машине.— На твоей машине? — переспросил Стас.— На ее машине, как только она будет в Грузии, — объяснил Аркадию Рикки. — Был момент, когда я проявил слабость и согласился. Но у меня новенький «БМВ». Что с ним делать девчонке в Грузии?— Забавляться, — сказал Аркадий.— Я знал, что так будет. У этих людей нет чувства меры. Они до того жадны, что мне стыдно, — на лице Рикки появилось трагическое выражение.Стас сказал:— Не отвечай, и они уйдут.— Только не они, — Рикки поднял глаза к потолку. — Они возьмут меня измором.— Можно спуститься по лестнице отсюда, — посоветовал Аркадий.На что Рикки сказал:— Я попросил их минутку подождать, так что не могу просто исчезнуть. Когда-то придется открыть дверь.— Тогда зачем тебе было являться сюда? — спросил Стас.— Коньяку нет? — спросил Рикки, рассматривая кисть руки, которая уже начала распухать.— Коньяка нет. Водки? — предложил Стас.— Надо идти, — заупрямился было Рикки, но позволил себя усадить и взял в руки стакан. — У меня есть план — предложить ей другую машину.— Ты же ее встречал в аэропорту, — сказал Стас. — Она знает твою машину и без ума от нее.— Я скажу, что это твоя, что я позаимствовал ее у тебя, чтобы произвести впечатление.— Так вот в чем дело. Тогда какую машину ты хочешь ей предложить? — спросил Стас.— Стас, — подмигнул Рикки, — мы же добрые друзья. Твоему «Мерседесу» десять лет, да и покупал ты его подержанным. Откровенно говоря, собачья конура. Моя дочь — девушка со вкусом. Она только глянет на машину — и откажется даже притронуться к ней. Я надеялся, что мы махнемся ключами.Стас налил еще два стакана и сказал Аркадию:— Ты этого не знаешь, но Рикки в свое время переплыл Черное море. У него был костюм для подводного плавания и компас. Он прошел сквозь сети и мины и избежал патрульных катеров. Это был героический побег. А теперь взгляни на него — прячется от собственной дочери.— Значит, не согласен на обмен? — спросил Рикки.— Жизнь взяла тебя за горло. Боюсь, что дочь будет тянуть из тебя не один год, — сказал Стас. — Автомобиль — это только начало.Казалось, водка застряла в горле Рикки. Он с достоинством встал, вышел на балкон и плюнул вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54