— Самое печальное зрелище в моей жизни.— Я? — спросил Аркадий.— Мы.
Слетелись птицы. В парке их было много. Из тумана появлялись кряквы с бархатными головками, лесные уточки, чирки и, садясь на воду, нарушали ее гладкую поверхность. Чайки, прежде чем сесть, вычерчивали в воздухе замысловатые фигуры, гуси шлепались на воду, словно увесистые мешки.Они присели на скамейку.— Некоторые каждый день приходят сюда кормить птиц, — сказала Ирина. — Приносят с собой крендели размером с колесо.Было довольно прохладно. Дыхание превращалось в пар.— Люблю этих птиц, — вздохнула она. — А ты так и не прилетел. Никогда тебе этого не прощу.— Знаю.— А теперь, когда ты объявился, я снова чувствую себя здесь чужой. Мне это не по душе.— Кому такое по душе?— Но я же прожила на Западе много лет. Я заслужила право быть здесь. Аркадий, уезжай домой. Оставь меня в покое.— Нет, не поеду.Он думал, она встанет и уйдет. Он бы пошел следом. Что ему еще оставалось делать? Но она осталась. Позволила ему зажечь ей еще одну сигарету.— Дурная привычка, — сказала она. — Вроде тебя.Воздух был пропитан отчаянием. Холод проникал сквозь тонкий пиджачок Аркадия. Он слышал, как эхом отдавалось биение его сердца. Ходячий набор дурных привычек — вот кто он. Невежественность, неуправляемость, нежелание следить за собой, тупые бритвы.Налетело невероятное количество птиц, некоторые садились целыми стаями, другие появлялись из тумана поодиночке. Это напомнило Аркадию о плавучем рыбозаводе, на котором ему пришлось провести часть ссылки, о круживших за кормой чайках, выхватывавших рыбу из сетей и отбросы. Он вспоминал, как, стоя на ветру, раскрывал свежую пачку сигарет и чайки подхватывали в воздухе добычу — белый клочок бумаги.— Найди здесь русскую утку, — предложил он.— Где она?— Которая с грязными перьями, кривым клювом и с сигаретой в зубах.— Таких не бывает.— Но ты искала, я видел. Представляешь, когда русские утки услышат об этом озере, где угощают кренделями, сюда налетят миллионы.— И лебеди?Сквозь суетливое скопление уток царственно скользила цепочка лебедей. Когда одна из крякв не захотела уступить дорогу, плывущий впереди лебедь вытянул свою длинную шею, открыл ярко-желтый клюв и зашипел на нее.— Этот русский. Уже внедрился, — пошутил Аркадий.Ирина отодвинулась от Аркадия и стала его разглядывать.— Ты действительно ужасно выглядишь.— Не могу сказать этого о тебе.Она повернулась к свету. В волосах как драгоценные камни блестели капельки дождя.— Слыхала, что у тебя в Москве дела идут неплохо, — сказала она.— От кого?Она заколебалась.— А ты не такой, каким я тебя ожидала увидеть. Такой, каким я тебя помнила.Они медленно брели по парку. Аркадий понимал, что она сделала последний шаг в его сторону. Время от времени их плечи касались друг друга.— Стас всегда интересовался тобой. Не удивляюсь, что вы подружились. Макс говорит, что вы оба осколки холодной войны.— Да, действительно. Я, как кусок мрамора, который нашли в древних руинах. Подняли, повертели в руках и спрашивают: «Что бы это могло быть? Осколок лошадиного копыта или часть торса Аполлона?» Хочу кое-что тебе показать, — он достал конверт, открыл его и показал ей листок бумаги с нацарапанным на ней единственным словом.— Мое имя? — удивилась она.— Это почерк моего отца. Много лет я не имел от него вестей. А это, должно быть, последнее, что он сделал перед смертью. Ты в самом деле говорила с ним?— Мне хотелось найти тебя, не причинив вреда, поэтому я обратилась к твоему отцу.Аркадий пробовал представить себе эту картину. Все равно что голубка, летящая в открытую печь. Правда, отец в свои последние годы изрядно поостыл.— Он рассказывал мне, как геройски ты держался, как они пробовали тебя сломить, но ты заставил их вернуть тебя в прокуратуру, рассказывал, что тебе поручали самые трудные дела, и ты никогда не терпел неудач. Он очень гордился тобой и говорил без конца. Хвалился, что часто с тобой видится, и обещал, что ты мне напишешь.— Что еще?— Что ты слишком занят, чтобы обращать внимание на женщин, но что у тебя нет от них отбою.— И все это звучало вполне правдоподобно?— Он говорил, что единственная трудность в том, что ты фанатик и порой ставишь себя слишком высоко. Что только Богу, мол, судить о некоторых вещах.— На месте генерала Кирилла Ренко я бы не стремился предстать перед Божьим ликом.— Он говорил, что все больше думает о тебе. У тебя были женщины?— Нет. Некоторое время я провел в психиатрических лечебницах, потом был отправлен этапом по Сибири, потом Камчатка, плавбаза. Возможности небогатые.Она его прервала.— Погоди. Я помню Россию. Там всегда есть возможности. Когда вернулся в Москву, небось сразу завел женщину.— Я любил. И женщин не искал.— Любил меня?— Да.— Ты фанатик.Они шли вдоль покрытого белым туманом пруда. Крошечные капли дождя жемчужинками падали на воду. Неужели это все то же озеро?..— Аркаша, что нам делать?
Выйдя из парка, они зашли в университетское кафе с шипевшими кофеварками из нержавеющей стали и украшавшими стены плакатами с видами Италии — снежными склонами Доломитовых Альп и живописными кварталами Неаполя. Остальными посетителями были студенты, склонившиеся над раскрытыми книгами, с огромными чашками кофе в руках.Аркадий и Ирина сели за столик у окна.Аркадий рассказывал о своих странствиях по Сибири — от Иркутска до Норильска — и о годах, проведенных на Камчатке.Ирина говорила о Нью-Йорке, Лондоне, Берлине.— В Нью-Йорке работа в театре была неплохой, но я не могла вступить в профсоюз. Они что советские профсоюзы, только хуже. Была официанткой. В Нью-Йорке потрясающие официантки. До того выносливые и до того старые, что можно подумать, что служили еще при Александре Македонском. Трудяги… Потом картинная галерея. Им нужен был кто-нибудь с европейским произношением. Я была частью колорита галереи. Стала снова заниматься искусством. Тогда никто еще не интересовался русским авангардом. Знаешь, ты ждал увидеть меня в России, а я представляла, как ты входишь в художественную галерею на Мэдисон-авеню, в приличном костюме, хороших ботинках, при галстуке.— В другой раз нужно согласовывать мечты.— Как бы то ни было, но в нью-йоркское отделение «Свободы» приезжал Макс. Он делал программу о русском искусстве, и мы случайно разговорились. Он сказал, что если я буду в Мюнхене и мне понадобится работа, то можно обратиться к нему. Через год я так и сделала. Я все еще делаю кое-что для берлинских картинных галерей. Они все время ищут произведения революционного искусства, потому что цены на них необычайно высоки.— Ты имеешь в виду искусство нашей погибшей и опозоренной революции?— Их продают на аукционах «Сотби» и «Кристи». Коллекционеры никак не могут насытиться. У тебя неприятности?— Были неприятности. Теперь нет.— Я имею в виду работу.— На работе бывают трудные моменты. Хорошие люди погибают, а плохие греют руки. Сейчас у меня, судя по всему, не самое удачное время, но я думаю взять отпуск, на время отойти от своей деятельности.— И чем заняться?— Мог бы стать немцем. Разумеется, не сразу. Сначала стал бы поляком, потом восточным немцем и наконец чистокровным баварцем.— Ты серьезно?— Серьезно. Каждый день я буду одеваться в новый костюм и входить в твою жизнь, пока ты не скажешь: «Вот так должен выглядеть Аркадий Ренко».— И не отпустишь?— На этот раз нет.Аркадий рассказывал, как дыхание северных оленей превращалось в падающие звездочки снега, говорил о ходе лосося на Сахалине, о белоголовых орлах на Алеутских островах и о водяных смерчах, поднимающихся в Беринговом море. Он никогда раньше не думал, сколько впечатлений дала ему ссылка, как большинство из них неповторимы и прекрасны. Воистину нет худа без добра!На обед они взяли пиццу, приготовленную в микроволновой печи. Фантастика!Он рассказывал ей, как первый порыв утреннего ветра в тайге шумно, словно взлетевшая стая скворцов, раскачивает миллионы деревьев. Рассказывал о горящих круглый год нефтяных факелах (оказывается, их видно даже с Луны); о том, как переходил с траулера на траулер по арктическому льду; о звуках и картинах, недоступных ни уху ни глазу большинства следователей.Им подали красное вино.Он рассказывал о рабочих на «склизкой линии» — темном трюме, в котором на плавбазе разделывали рыбу, говорил, что каждый из них думал по-своему, обладал фантазией, которую не сдержать никакой Сибири, никакой Камчатке.Каждый из них высвечивался как личность, как отдельный мир…Покончив с вином, они заказали коньяк.Аркадий говорил о Москве, о том, какой он ее увидел по возвращении. На главной сцене — полный драматизма бой между военщиной и наиболее активной частью населения, а на заднем плане — неподвижные, словно рисованные, декорации, очереди из восьми миллионов людей. Случались, правда, моменты — редкая утренняя заря, например, когда солнце еще достаточно низко для того, чтобы высветить золотом реку и зажечь золотые купола церквей. Тогда весь город казался не таким уж и безнадежным.От тепла посетителей и пара кофеварок окна запотели, рассеивая уличный свет и искажая цвета. Что-то привлекло внимание Ирины, и она протерла стекло. За окном стоял Макс. Давно ли он здесь?— Вы похожи на пару заговорщиков, — сказал он, входя.— Присоединяйтесь к нам, — предложил Аркадий.— Где ты была? — спросил Макс Ирину. На лице быстро менялось выражение тревоги, облегчения, снова тревоги. — Ты весь день не была на радио. Люди беспокоятся, мы пошли тебя искать. Нам же с тобой нужно ехать в Берлин!— Разговаривала с Аркадием, — ответила Ирина.Макс спросил:— Кончили?— Нет, — Ирина с беззаботным видом взяла у Аркадия сигарету и закурила. — Макс, если торопишься, поезжай в Берлин. Я знаю, что у тебя дела.— У нас обоих там дела.— Мое дело может подождать, — возразила Ирина.Макс на мгновение окаменел, оценивающе глядя на Ирину и Аркадия, потом стряхнул с себя бесцеремонно-грубоватую манеру с такой же легкостью, как до этого стряхнул со шляпы капли дождя. Аркадию припомнилось слышанное от Стаса сравнение. Он сравнивал Макса с жидкостью, говоря о его умении мастерски перестраиваться в зависимости от обстановки.Пододвинув третий стул, Макс улыбнулся, сел и доброжелательно кивнул Аркадию.— Ренко, поражен, что вы еще здесь.В разговор вступила Ирина:— Аркадий рассказывал мне, что он делал в последние годы. Совсем не то, что мне говорили.Макс отпарировал:— Это он, возможно, из скромности. Говорят, что он любимец партии. Уверен, определение вполне заслуженное. Кто знает, чему верить?— Я знаю, — сказала Ирина, выдохнув дым в сторону Макса.Он отмахнул его в сторону, посмотрел на руку, словно она была в паутине, и поднял глаза на Аркадия.— Итак, как движется ваше расследование?— Неважно.— Аресты не предвидятся?— До этого далеко.— А время, должно быть, истекает.— Думаю отказаться от всего этого дела.— И?..— Остаться.— Правда? — переспросила Ирина.— Шутите, — не поверил Макс. — Ехать в такую даль, в Мюнхен, чтобы все бросить. Где же ваш патриотический долг, чувство собственного достоинства, наконец?— Аркадий не обязан последним покидать Россию, — вмешалась Ирина.— Знаете ли, некоторые возвращаются и видят для себя перспективы, — с ударением ответил Макс. — Теперь время вносить свой вклад, а не убегать.Ирина заметила:— Интересно слышать это от того, кто уже дважды бегал.— А здесь весело, — раздался голос Стаса. Он закрыл за собой дверь и, весь вымокший, прислонился к стене, изображая изнеможение. — Ирина, когда исчезнешь в следующий раз, оставь адрес, куда пересылать почту. Я не бегал столько с тех пор, как учил Лайку приносить поноску.Казалось, что его выжали вместе с одеждой, но он твердо держался на ногах и не сводил глаз с Макса.— Как ты себя чувствуешь? — спросила Ирина.— Может быть, все брошу. Или лучше выпью пивка. Макс, ты тут читал лекцию о политической морали? Жаль, что я пропустил. Короткая была лекция?Заговорил Макс:— Стас не прощает мне возвращения домой. Он не признает, что мир изменился. Жалко. Бывает, умные люди цепляются за легкие ответы. Даже сам факт, что вы в Мюнхене, служит доказательством того, как изменились дела. Вы же не претендуете на политическое убежище, не так ли? — он наклонился к Ирине: — Пускай Ренко приезжает и уезжает. Не понимаю, какое отношение это имеет к нам.Ирина промолчала. Чувствуя, что пропасть между ними растет, он придвинул поближе стул и понизил голос.— Интересно, какими страшными историями развлекал он тебя? Ни с того ни с сего собрал здесь целую аудиторию.— Возможно, без нас им было лучше, — заметил Стас.— Я только хочу напомнить, что Ренко не такой уж безупречный герой. Он остается, когда надо уезжать, и уезжает, когда нужно оставаться. Не в ладах со временем.— В отличие от тебя, — вставила Ирина.— Кроме того, хочу обратить внимание, — сказал Макс, — что твой герой явился к тебе, потому что перепугался.— Чего бы ему пугаться? — спросила Ирина.— Спроси его, — ответил Макс. — Ренко, не вы ли были с Томми, когда он погиб в аварии? Не вы ли были с ним как раз перед несчастным случаем?— Это правда? — спросила Ирина Аркадия.— Правда.Макс продолжал:— Ни Стас, ни Ирина, ни я не имеем ни малейшего представления, с какими нечистыми делами вы связаны. Но разве не исключено, что Томми погиб из-за того, что вы втянули и его? Вы действительно думаете, что нужно втягивать в них и Ирину?— Нет, не думаю, — ответил Аркадий.— Я только высказываю предположение, — обратился к Аркадию Макс, останавливая рукой протестующего Стаса. — Я лишь предполагаю, что вы явились к Ирине, потому что хотите укрыться.Стас сказал:— Макс, а ты действительно дерьмо.— Я хочу услышать ответ, — настаивал Макс.С подбородка Стаса капала вода. Макс выглядел невозмутимым. Тишину нарушали только звон посуды на прилавке да тихое шипение пара.Аркадий сказал:— Я услышал Ирину по радио в Москве. Поэтому и приехал.— Вы преданный поклонник. Возьмите автограф, возвращайтесь в Москву и слушайте ее хоть пять раз в день, — издевательски заметил Макс.— Мы можем взять его с собой в Берлин, — сказала Ирина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54