Мышцы со всем усилием вытягивают машину из пике. В глазах темнеет от перегрузки, но я знаю, что это пройдет, стоит только ослабить давление на ручку. Еще небольшое усилие. Только бы выдержал «як»! Должен! Так мне хочется. И я тяну. Хотя в глазах ночь, но я чувствую, что все в порядке.«Як» молодец, выдержал. И я снимаю усилие с ручки. В глазах проясняется, вижу горизонт, небо, землю. Здесь где-то должна быть «Арада». И тут случилось то, чего я уже перестал опасаться. Раздался взрыв, что-то ударило по голове. Тугая волна взрыва ворвалась ко мне вовнутрь. Я захлебнулся от чего-то густого, холодного. В глазах опять темно. Сознание четко отметило: это последний полет. Разрыв в кабине… Но почему обдало холодом, а не жаром? Разорвало меня на кусочки?Одно мгновение, а сколько в такое мгновение всяких мыслей промелькнуло в голове! Но, какие бы они устрашающие и безысходные ни были, человек, пока чувствует и соображает, не перестает бороться за себя. Инстинкт жизни — самый могучий инстинкт. «Ни боли, ни палящего огня, значит, рассыпался самолет», — решил, я. Парашют? Единственное средство спасения!Хватаюсь левой рукой за замок привязных ремней. Однако передо мной небо и земля, горизонт и «Арада». И мой самолет цел. А взрыв, удар?.. Вот что — фонарь сорвало с кабины и воздух хлестнул меня. Скорей «Араду» на прицел!Эх, черт побери, уже далеко, могу не попасть. Стреляю. О-о! Великолепно. Шнуры трассирующих снарядов догнали противника и впились в его тело. Из «Арады» брызнули искры, огонь. Еще очередь, еще. «Арада» метнулась в сторону и вниз. Из нее повалил густой дым. Однако она, снизившись, быстро, как самолет от пешехода, удалилась от меня и скрылась в берлинском дыму.Жалко, досадно. Но, может, где споткнулся и врезался в землю?— Где реактивный фашист? — запрашиваю землю.— Не знаем. Куда-то пропал.Механик самолета техник-лейтенант Ефим Смоленский был встревожен, когда увидел, что я прилетел без фонаря. Да, очевидно, и мой вид насторожил его, и он прыгнул на крыло:— Что с вами, товарищ майор?— Со мной ничего, а вот с машиной непорядок.— Это дефект ЯК-3: фонари не выдерживают больших скоростей.«Какая пустячная недоделка, — про себя отметил я, снимая с головы шлемофон. — А сколько неприятностей принесла она!»А это что? Кожа шлемофона сверху разорвана. Вспомнил удар по голове. Это фонарь. А ведь он мог оглушить, убить. Я мог погибнуть из-за такого пустяка. Как правильно говорят, что в авиации нет мелочей.Солнечный день омрачился. На душе потяжелело, словно там дала о себе знать старая рана. Мысль о смерти так остро еще никогда не саднила меня. Очевидно, близость победы обостряет чувство жизни и опасности.
5 Красное знамя над рейхстагом — символ победы над фашистской Германией. О нем советские воины мечтали под Москвой и Сталинградом, о нем говорили в Курской битве и в битве за Днепр. В Берлинской, же операции все жили победой, поэтому в редкой части, наступающей на Берлин, не имелось такого знамени. Кто не мечтал его водрузить над рейхстагом!Кабинет командира 7-й гвардейской авиационной истребительной дивизии подполковника Георгия Агеевича Лобова. Сейчас он не сидит за письменным столом, как обычно. Он как-то растворился среди присутствующих офицеров штаба и нас, шестерых инструкторов из Главного штаба ВВС. Это располагает к непринужденной беседе. У всех настроение праздничное: завтра Первомай, вот-вот кончится война. Одно воспоминание сменяется другим.— Да, друзья, завтрашний день — особый день… — тихо, но с внутренним накалом, проговорил комдив.Потом Андрей Григорьевич Ткаченко заговорил о Знамени Победы над рейхстагом, которое будет водружено наземными войсками. В это время кто-то спросил:— А когда наше знамя, знамя авиации, появится над Берлином?Комдив прервал свое задумчивое молчание и, как бы обобщая наши мысли и советуясь, сказал:— Может, завтра… Все поддержали.Но истребители ЯК-3, которыми была вооружена дивизия, для этого не имели никакого приспособления. Конструировать не было времени. Предлагалось много способов, но ни один из них не гарантировал надежность. Остановились на двух вариантах: сбросить знамена из-под посадочных щитков ЯК-3 или же из кабины двухместного учебного истребителя. Но из-под щитков — от скорости знамя могло задержаться, и тогда бы оно упало не там, где надо; из кабины — была опасность, что полотнище захлестнется на хвостовом оперении машины. Для надежности решили использовать оба варианта одновременно. Один из двух должен сработать. Сработают оба — еще лучше: два знамени опустятся на Берлин.Выполнить эту почетную миссию должны были два полка: одно знамя поручалось сбросить 1-му гвардейскому ордена Ленина, Краснознаменному, ордена Кутузова третьей степени истребительному полку. Эта часть существует с 1914 года. Когда-то ею командовал Петр Николаевич Нестеров — основоположник высшего пилотажа, совершивший первый в мире воздушный таран. В этой части служили известные всему миру советские летчики: Валерий Чкалов и первый дважды Герой Советского Союза Сергей Грицевец. Эта часть участвовала в боях за Советскую власть в гражданской войне, первой в дни Великой Отечественной удостоена гвардейского наименования.Второе знамя поручалось сбросить 115-му гвардейскому полку.В 12 часов 1 мая 1945 года с аэродрома Альтено взлетели две группы истребителей Яковлева. Ведущими групп были командир 115-го гвардейского полка подполковник А. Ф. Косе и майор В. К. Ищенко. Знамена находились на самолетах командира 1-го гвардейского полка майора И, А. Малиновского, в задней кабине которого со знаменем сидел корреспондент армейской газеты капитан А. М. Хорунжий, и под посадочными щитками старшего лейтенанта К. В. Новоселова.Обе группы парадным красивым строем взяли курс на Берлин.День стоял солнечный, тихий. Однако сразу же многих охватило беспокойство — город закрыт гигантским темно-розовым колпаком войны. Более десяти суток по Берлину била артиллерия двух фронтов. Пыль от разбитых зданий и дым поднялись в небо до восьми километров. Увидит ли земля в этой мгле наши знамена?Но почему мгла с розовым кровавым оттенком? Неужели это все отблески пожаров?При подходе к городу видимость резко ухудшилась. Солнце и небо потускнели. Земля чуть просматривалась, словно через мутную воду. Найти на ней рейхстаг, над которым должны быть сброшены знамена, очень трудно. И вдруг мы врезались в солнце, в голубое небо. Глаза на мгновение ослеплены. Взгляд вниз — и сразу все стало ясно. Центр Берлина похож на кратер извергающегося вулкана. Лавина огня. В эти минуты по центру города били около двадцати, тысяч пушек и минометов. Закон физики — воздух от огня нагревался и, поднимаясь ввысь, разгонял всю копоть. Образовалась воронка чистого неба. В ней кумачом вспыхнули два шестиметровых знамени с надписью «Победа».На душе легко, словно со знаменами с плеч свалилась вся тяжесть войны. А знамена, рдея в лучах полуденного солнца, как символ торжества идей Великого Октября, как предвестники скорого мира, величественно колыхаясь, медленно опускались на почерневший от пожаров Берлин.
6 Но гитлеровцы не сложили оружия 1 мая, когда над рейхстагом и в небе Берлина взвились знамена победы; На наши мирные предложения ответили огнем. Нельзя было больше давать преступникам отсиживаться в Берлине и затягивать войну. Только огонь и железо могли заставить их сложить оружие. В 18 часов 30 минут Советская Армия начала завершающий штурм центра города. В 00 часов 40 минут 2 мая немцы по радио обратились с просьбой прекратить огонь. Так началась безоговорочная капитуляция фашистской Германии.Рано утром 2 мая, мы — Андрей Ткаченко, Петр Полоз, Павел Песков, Иван Лавейкин, Константин Трещев и я — на машине по автостраде подъезжали к поверженному Берлину. До этого мы на него смотрели только с неба через мглу войны, теперь решили посмотреть с земли.Восточный ветер рассеял над городом пыль и копоть штурма. Над нами чистое небо, прозрачный воздух. Солнце щедро заливает все весенним, ласковым теплом. Пригород встречает нас не запахом войны и развалинами, а ароматом цветущих садов. Все укутано бело-розовым покрывалом. Не верилось, что здесь только что прошел огненный смерч. Жизнь уже торжествовала. Такого мы не ожидали. Шофер остановился, и все спрыгнули на землю. Пожалуй, впервые за время войны мы ощутили полной грудью аромат цветущих яблонь, вишен, сирени… Одно дело видеть цветы и ощущать их запах, когда с тобой рядом стоит смерть, другое дело теперь.Миновали пригород. И вот обнаженные следы войны. В огненном вихре исчезли целые кварталы и улицы. Город — это камень и щебенка, щебенка и камень. Красный кирпич. Один красный. И мне только теперь стало ясно, почему расцвело берлинское небо: пылью от красного кирпича был пропитан воздух. В городе было разрушено четверть миллиона зданий. Всюду разбитые пушки, минометы, обгоревшие и исковерканные танки, машины, оборванные провода, кучи трофейного оружия и колонны пленных. В берлинской операции пленных насчитывалось до полумиллиона.То и дело встречались местные жители, занятые разделкой убитых лошадей, копанием в развалинах или же вереницей выстроившиеся у наших походных кухонь и у машин, с которых раздавали продовольствие. Теперь немецкое население не бежало в^ ужасе от советских бойцов, как это было в Восточной Пруссии, а само шло к нам за помощью. Особенно трогательно было смотреть на оборванных и изможденных ребятишек.На одной улице мы остановились. Нашу машину окружили советские люди, освобожденные из фашистского плена. Здесь и бывшие военнопленные, и гражданские, угнанные в рабство. Встреча радостная, но невольно снова вспомнилась Восточная Пруссия, где мне пришлось побывать на нашем репатриационном пункте.…Репатриантов было еще немного. Преимущественно русские и поляки. Несколько человек французов и англичан. Размещались по государственному подданству и состоянию здоровья, которое тщательно исследовалось врачами: враг мог через репатриированных распространить заразные заболевания.Дежурный по пункту проводил меня в небольшой домик. В комнате, куда мы вошли, были одни женщины, человек пятнадцать. И большинство молодые. Обстановка дорожная. За одним столом играли в карты, за другим писали, видимо, письма, остальные сидели и лежали на нарах, занимаясь кто чем — читали газеты, чинили одежду, ели, а кое-кто и дремал.— Здравствуйте, — в нерешительности поздоровался я, не зная, что попаду в такую обстановку. Немногие, равнодушно взглянув на меня, отозвались и снова занялись своим делом. Я растерялся, не ожидая такого приема. Потом понял, что такие посетители, как я, им уже примелькались. Каждому советскому солдату, впервые увидевшему своих соотечественников, только что вызволенных из фашистского рабства, хотелось с ними поговорить. Одет я был как заправский шофер. А звездочки на фронте носят почти все. Обдумывая, как удобнее вызвать женщин на откровенный разговор, я подошел к столу и стал смотреть на игру в дурачка. И… ба! Знакомое лицо.1939 год. Мы ехали в Монголию. Остановка в Забайкалье. Авиационный городок. Танцы в доме Красной Армии. Я вальсирую с молоденькой смуглолицей хорошенькой девушкой, впервые в таком большом зале. От этого-то я хорошо запомнил свою партнершу и был благодарен ей, что она мою скованность в танце как будто не замечала. Потом я проводил ее и сестру до дому. И вот встреча. Какая случайность! С годами исчезла былая свежесть старой знакомой, но выглядит она по-прежнему хорошо и одета со вкусом, куда лучше, чем все остальные. Однако как она попала сюда? Очевидно, работает здесь на пункте.— Зина?Она прижала карты к груди и повернула ко мне голову :— От Поля?— Да не жди ты своего француза. Его уже наверняка отправили к своим, — жалостливо сказала соседка. — Лучше подумай о своем муже настоящем. Может, жив.— Отвяжитесь вы все со своими советами! — зло отмахнулась Зина и снова обратилась ко мне: — Вы от Поля?Эта сцена сразу насторожила меня. Поль — француз и свой муж? Не ошибся ли? Та ли это Зина? Она. И уже другими глазами гляжу на нее. Располнела. На лице застыла тревога и раздражение. От упругого здорового тела несло какой-то противно-слащавой красивостью. И я отчужденно ответил:— Нет, не от Поля, а из… — и назвал тот военный городок в Забайкалье, где когда-то мы встретились. И тут у Зины из рук выпали карты и рассыпались по полу. Секунды две замешательства, и она, овладев собой, с подчеркнутой любезностью сказала мне:— Минуточку, — и суетливо начала собирать карты. Некоторое время в комнате стояла тишина. Все с откровенным любопытством уставились на меня. Потом посыпались вопросы: кто да откуда, какое дело имею к Зине?..Через полчаса я многое узнал о жизни в плену этих несчастных женщин. Судьба Зины заставила задуматься. Перед самой войной она вышла замуж за офицера и жила с ним под Минском. Муж 22 июня сорок первого поднялся по тревоге, и она его больше не видела. Оказалась в оккупации и была угнана в Восточную Пруссию. Здесь сначала гнула спину у какого-то старого фона в крупном поместье. Старик ее заметил и, приблизив к себе, сделал надсмотрщицей над порабощенными людьми. Потом он куда-то уехал, а она сошлась с французом, управляющим этим же имением, и так жила с ним до прихода Советской Армии.— Это мой муж, и я люблю его! Никто не имеет права разлучить нас! — заявила она, отбиваясь от гневно осуждающих ее женщин, половина которых батрачила в этом же имении, где была Зина. — Я дойду до самого Сталина…— Молчи, кошка! — с хрипом в голосе перебила ее лежащая на нарах женщина, с рукой в гипсе. — Не смей пачкать священное русское слово — любовь. Была бы моя власть — я тебя бы повесила на самом паршивом суку.Зина нервозно оправдывается и даже ищет защиту у меня:— Если я не любила своего первого мужа, то почему не имею права выйти замуж за другого. Мой Поль тоже хочет жить у нас, в России. И мы поженимся. Скажите, разве этого нельзя сделать? Почему нам здесь не дают возможности встретиться?Меня охватило презрение к этой женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54