Перестарались. Но… — и я хотел было сказать, что сейчас разговорами делу не поможешь. Лучше мне и Хохлову немедленно вылететь снова туда: может, еще успеем помочь товарищам. Однако Василяка перебил. В его руке взметнулся флажок, рассекая воздух.— Никаких оправданий! Если сейчас не вернутся несколько наших машин, тогда попробуй докажи, что ты не верблюд… — и уже мягче предложил: — Давай лучше вместе обмозгуем: лететь полкам или нет?Только теперь дошло до меня, что вопрос Владимира Степановича нужно понимать в прямом смысле.— Простите, я сразу не понял…— Ладно. — Командир примирительно опустил флажок. Летчики — народ отходчивый. — Сейчас времени на извинения у нас нет. Надо решать. Вы своей штурмовкой расшевелили осиное гнездо. Осы остервенели. К ним в такой момент не подходи. Может, подождать, когда снова они заберутся в гнездо, тогда их там и придавить?— Значит, возвратить оба полка?— Да, да! — с раздражением подтвердил Василяка. — Возвращать или пусть летят?Бывает, человек колеблется. Он взвешивает все за и против, но решить не может. Стоит ему в такой момент услышать какой-нибудь совет — и все может решиться. Какая нужна осторожность в таких советах!Штурмовики и истребители, собравшись в один боевой порядок, уже взяли курс на. Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном полете группы чувствовалась сила и; хорошая выучка летчиков. Там лучшие асы полка: Сачков, Выборное, Лазарев. Командует истребителями штурман полка капитан Николай Игнатьев. С ним в паре начальник воздушно-стрелковой службы капитан Василий Рогачев. Этих тертых в боях командиров не может застать врасплох никакая случайность. Они в любой обстановке сумеют организовать воздушное сражение по всем правилам военной науки.— Что молчишь? — крикнул на меня Василяка. — Ты же заварил кашу, так ты и думай, как теперь быть.— Пускай летят, — уверенно посоветовал я и посмотрел на часы. С момента нашего обстрела аэродрома прошло уже минут двадцать. Да осталось еще минут двадцать лететь нашим до Винницы. У немецких истребителей, с которыми мы встретились, горючее уже на исходе. Но на всякий случай Игнатьеву нужно передать, чтобы группа забралась выше, до предела.— Да-а, — в раздумье протянул командир полка. — Если немцы приняли вас за разведчиков, наверняка еще увеличат патруль… Впрочем, чего гадать? — Флажок Василяки, как бы отметая все сомнения, со свистом снова рассек воздух. Командир полка передал, чтобы истребители увеличили высоту полета до предела. — Разрешите нам с Хохловым снова туда лететь? — спросил я Владимира Степановича.— Правильно. Только быстрей!Механик самолета Дмитрий Мушкин снял капоты с мотора моего «яка» и усердно в нем копался. Дмитрий — неутомимый труженик и после полета всегда внимательно осматривает самолет. Я постоянно был доволен его работой. Сейчас же… Как некстати его старания.— Дима! Скорей заканчивай. Полечу!— Минуточку — и все закрою! — с готовностью отозвался Мушкин, вылезая из-под мотора.Через минуту, действительно, все капоты стояли на своих местах.Моторов не жалели. Спешили.Первое, что показалось на фоне белесого горизонта еще задолго до подхода к фашистскому аэродрому, — это столбы черного дыма, высоко поднимавшиеся в небо. Дым, как мне сначала показалось, выходил из торчащих красных труб, и я даже на миг усомнился — уж не сбились ли мы с курса и не вышли ли на какой-нибудь неизвестный нам завод. Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднеются не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так могут говеть только самолеты. Но почему они горят вне аэродрома? Значит, это сбитые. Среди них, наверное, есть и наши. Был бой, и мы пришли к шапочному разбору.Лечу на центр аэродрома, где уже виднеются черные пятна воронок от только что разорвавшихся бомб и бушует пламя на стоянке самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Все испортили костры вне аэродрома. Вдруг передо мной сверкнули огненные нити. «Зазевался, и вражеский истребитель ударил по мне?» Догадка ожгла, и испугала. Инстинктивно, уклоняясь от противника, круто рванул «як» влево и тут только увидел, что впереди меня, словно рой пчел, крутятся самолеты. Я словно ожил. Мы с Хохловым еще не опоздали. У нас высота больше всех. Мы можем с ходу атаковать любую цель.Глаза быстро обшаривают пространство. Но… я вижу всего два истребителя противника, в отчаянии вырывающихся из смертельных объятий «яков». Один «фоккер», точно бензиновая бочка, взорвался огнем, забрызгав небо; другой камнем пошел вниз. А еще? Не верится, что противника больше нет. Видимо, бой прошел удачно. Однако догорающие сбитые самолеты не дают покоя: среди них могут быть и наши.«Илы», сделав последний заход, пошли домой. Все ли? Их легко сосчитать: они летят шестерками. Все. А истребители? Эти, как и подобает отряду охранения, последовали за штурмовиками. Сколько же «яков»? Раз, два, три… пять… Сбился: непоседы после боя еще никак не утихомирятся. Наконец и они уже не порхают. Начинаю снова считать. Но это невозможно. Одна или две пары скользят где-то у самой земли со штурмовиками, часть летит выше, остальные где-то растворились в небе и на солнце.Садились все неторопливо, с чувством собственного достоинства. И рулили спокойно, как ходят домашние гуси, переваливаясь с боку на бок. Такая картина может быть только после большого, но удачного боя. Я уже не считаю, сколько прилетело самолетов. Возвратились все. Об этом мне сообщил Мушкин, когда я еще вылезал из кабины. Техники всегда, как только замаячат вдали самолеты, могут без ошибки сказать, сколько летит. Хозяйской их зоркости в такие минуты может позавидовать любой истребитель.А лучше всего об удачном вылете говорил вид летчиков. Довольные, улыбающиеся. Перебивая друг друга, они спешили поделиться впечатлениями о бое.Марков, всегда уравновешенный, сейчас до неузнаваемости радостно возбужден. Маленькие глаза горят. Он в этом бою сразил два самолета. Редкая удача. И он, очевидно, опьянен ею. А кого не опьянит такая первая победа? Я от души поздравил его.— Любое дело начинать надо с азов — тогда наверняка добьешься успеха! Не зря я полетал ведомым, — уверенно, пожалуй излишне самоуверенно, ответил он мне.Бой был простой. Наши летчики пришли на аэродром значительно выше восьмерки фашистских патрульных истребителей. Количественное и тактическое преимущество было на нашей стороне, поэтому все так гладко и прошло. Надо об этом напомнить Маркову, но я не хотел омрачать радость первой победы.Истребители в этом вылете уничтожили шесть вражеских самолетов. Миша Сачков сбил ФВ-190. На фюзеляже его «яка» техник нарисовал. пятнадцатую звездочку. Командир полка обещал сегодня же дать указания, чтобы на Сачкова подготовили все документы на представление к званию Героя Советского Союза. За 15 лично сбитых самолетов положено представлять к Герою. Правда, Василяка редко с охотой представляет летчиков к награждению. Он обычно с этим делом не торопится, а то и совсем «забывает». Недавно его за это крепко поругал комдив. Очевидно, этим можно объяснить сегодняшнюю щедрость командира.Теперь все довольны: удачи всегда заглаживают ошибки.
5 Странно — ночь, пурга, а нас подняли по тревоге. Во тьме-тьмущей через снежные сугробы пешком с трудом добираемся до аэродрома. Зачем, никто не знает. В такую непроглядь и зверь не высовывает носа из своего пристанища. Вот уже несколько дней мы не летаем из-за непогоды.— А может, немцы под вой метели улизнули из котла и теперь прут прямо на нас? — высказался Хохлов.Лазарев, перекричав пургу, не без тревоги бросил:— Ты еще не проснулся? Бредишь?— Иван Андреевич языку утреннюю разминку делает, — пошутил кто-то.— А вы зря подтруниваете над стариком, — заступился за Хохлова Коваленко. — Не могут же они без конца сидеть в окружении. В конце концов на что-то должны решиться.Ночь, снег, подъем по тревоге — все это волновало летчиков, не любивших неопределенность, и вызывало разные кривотолки. Аэродром только усилил тревогу. На всех самолетных стоянках — и у истребителей, и у штурмовиков — в темноте, точно светлячки, таинственно мерцали огоньки. Техники прибыли раньше нас и уже, подсвечивая машины лампочками от аккумуляторов, готовили их к полетам. Вот где-то вдали капризно зачихал промерзший мотор. Он явно не хотел запускаться. Ему, фыркая, отозвался другой, третий… Один из моторов, словно прочистив горло, легонько загудел. Его голос постепенно начал крепнуть. К нему пристроилось еще несколько голосов. Гул нарастал, усиливался, а когда мы подошли к командному пункту, все — воздух, ночь, земля — уже содрогалось от металлического рева сотни машин. От их винтов снег вихрился, будто над аэродромом стоял смерч. Ни говорить, ни идти. Как бы пугая, в ночи всюду носились снопы огня, похожие на какие-то сказочные помела бабы-яги. Это из моторов выскакивали языки пламени. Они нет-нет да вырывали из темноты силуэты людей, бока машин, причудливые вихри метели.Наконец перед нами вырос снежный бугор. Это занесенная землянка КП. Кто-то из летчиков отыскал вход, распахнул дверь. Блеснул тусклый свет. Стряхивая с себя снег, мы спустились на огонек. Здесь топится печка. Тепло и тихо. Нас встречает оперативный дежурный по полку капитан Плясун. Тихон Семенович пытается шутить:— Без потерь обошлось или кого дорогой занесло?— Что случилось? — спрашиваем его, продолжая очищать себя от снега.— Приказано всем быть в готовности.Когда рассвело, Василяка поднял меня с нар и пригласил на улицу. Здесь по-прежнему властвовал ветер и снег. В десяти метрах самолета не видно.— Нет желания слетать в разведку? — спросил командир полка. Я удивленно пожал плечами.Мы пришли на КП. Василяка, облизывая обветренные губы, сел на топчан и, взяв телефонную трубку, кого-то спросил:— Вы, наверное, изволили пошутить насчет полета в разведку? В такую погоду даже не взлетишь: гробанешься.Сквозь вой пурги Васисяка, видимо, ничего не слышал и, дуя в микрофон, «овне он засорился, напрягал слух. Через минуту уже спокойно повторил:— Понятно! Понятно! — и, облегченно вздохнув, положил трубку. — Да, выше себя не прыгнешь. А жаль… — Он молчал. Я токе. Слышно было, как потрескивал на столе горящий фитиль лампы. В нее наливался бензин с солью. Соль предохраняет бензин от взрыва. Из стекла лампы словно из трубы котельной, валила копоть. Василяка, увертывая фитиль, говорил:— Видно, рехнулись фрицы или в отчаянии перепились. Из Корсунь-Шевченковского котла валом прут на наши окопы и пушки. Вот на эту картину с воздуха и требовалось взглянуть.— А зачем привели в готовность все три полка на нашем аэродроме, погод-то явно нелетная? — спросил я.— Да не только на нашем, всю авиацию привели в готовность. Очевидно, на случай улучшения погоды… — После паузы Василяка дополнил: — А черт знает, может, отдельные танки немцев и прорвались к нам в тыл. Ночь ведь, пурга…Две недели шло сражение по уничтожению окруженных десяти фашистских давизий и одной бригады в районе Корсунь-Шевченковского. Намертво охваченные силами 1-го и 2-го Украинских фронтов, фашисты сражались поистине со звериным ожесточением. Даже тогда, когда вся территория, занимаемая ими, уже простреливалась нашей артиллерией и надежды на выход из окружения не стало никакой, они ответили огнем на гуманное предложение советского командования сложить оружие.Безумие. Впрочем, не только безумие, но и дисциплина, жестокая, фанатичная.Снова начались ожесточенные бои. Наконец, видя, что остается одно — умереть или сдаться, гитлеровские генералы и старшие офицеры, так любившие хвалиться воинской честью, пошли на невиданное в истории воинское бесчестие. Они, пользуясь разыгравшейся снежной пургой, в ночь на 17, февраля сели в бронированные машины и, окружив себя колоннами из танков и пехоты, бросились напролом. Конечно, никто из пеших не смог вырваться из котла. Лишь нескольким танкам и бронетранспортерам с гитлеровскими главарями удалось проскользнуть через боевые порядки наших войск.Так предательски, постыдно фашистское командование, бросив свои войска на произвол судьбы, бежало с поля боя. Весь день 17 февраля добивались остатки вражеской группировки. К вечеру с ней было покончено.Корсунь-Шевченковская авантюра обошлась немцам потерей 73-тысячной армии и более 450 самолетов. Из них около двухсот машин было уничтожено на аэродромах.После такого побоища на нашем фронте напряжение боев спало. Установилось, как говорится, затишье. Войска для продолжения наступления производили перегруппировку. Нашему полку было приказано перебазироваться в Ровно, но мы из-за непогоды задержались. Затишье 1 Строй полка застыл перед стоянкой самолетов. Хотя над нами висят тяжелые тучи и порошит мокрый снег, лица у всех светлые и торжественные. Начальник штаба майор Матвеев с правого фланга еще раз пристально оглядывает шеренги. Убедившись в безукоризненности равнения, он протяжно, как делал раньше, когда служил в кавалерии, подает команду:— Во-о-ль-но-о! — и, опасаясь, чтобы снова не пришлось выравнивать полк, предупреждает: — С мест не сходить!Ряды людей, словно от дуновения ветерка, волнисто заколебались. Послышался легкий, веселый говорок. Кто-то спросил:— Курить можно? Федор Прокофьевич посмотрел на дорогу, ведущую от ворот аэродрома, и не разрешил.— Смир-но. Равнение на знамя!Приближался знаменный взвод. Впереди него развевалось красное полотнище. Четко отбивая шаг по только что укатанному, как асфальт, снегу, проходят перед строем знаменосцы. Тишина. Напряженная торжественная тишина. Перед глазами алое, как кровь, боевое знамя. Под ним мы сражались в Подмосковье и на Калининском фронте, в курской небе и над Днепром, принимали участие в освобождении Киева и теперь ведем битву за Правобережье Украины. Под ним мы уничтожили 330 самолетов врага. Оно обагрено кровью и стоящих в строю и погибших наших товарищей. Под ним я четыреста раз поднимался в небо войны, участвовал в пятидесяти воздушных боях и сбил 33 фашистских самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54