Они сидели за столом и водили карандашом по карте. Значит, предстоит важный полет, подумал я и, едва затворив за собой дверь, поперхнулся жарким, спертым воздухом.— Что с тобой? — Герасимов встал из-за стола.— С мороза тут и задохнуться можно, — ответил я и хотел было доложить о прибытии, но он перебил:— Есть желание слетать со мной на разведку?Такой форме — обращения я не удивился. Николай Семенович при полете на боевое задание никогда ведомого себе не назначал. Он просил летчика слетать с ним. И это имело смысл. Ведомых, как и друзей, по приказу себе не выбирают.— Близко к аэродрому подходить не будем, — ставя задачу, говорит Герасимов. — Посмотрим на него со стороны. И посмотрим так, чтобы немцы и следа нашего не заметили, и звука не услышали! А то еще догадаются в чем дело, — тогда уж луч:ше не летать.Подчеркивая важность боевой задачи, Герасимов частенько прибегал к образным выражениям. И все же его уверенность, что два самолета-истребителя могут незамеченными разведать фашистскую авиационную базу, непроизвольно вызвала у меня улыбку.— Над чем смеешься? — видимо поняв в чем дело, c досадой упрекнул комдив. — Разве мы не должны к этому стремиться?— Должны. Но мы же не святые духи, чтобы стать невидимками?— Да ну-у? — На лице Николая Семеновича ирония. — Вот не знал. Спасибо за открытие… Ну, задача тебе ясна?— Ясна.— Ну, раз ясна, вот-и лети ведущим, а я с тобой пойду ведомым, — теперь уже официально приказал комдив.Не было еще случая в дивизии, чтобы Герасимов летал за ведомого, поэтому я и хотел было спросить: «А почему не вы?» Но он не позволил:— Ты уже над Винницким аэродромом бывал, а я еще не успел. Вот и дай мне провозного. Согласен?С нами из КП вышел и командир полка. Хорошо на морозе после душной комнаты, Под ногами хрустит ледок, образовавшийся от вчерашней оттепели. Не успели дойти до своих самолетов, как нас догнала легковая машина. Герасимова срочно вызывали в штаб дивизии. Там кто-то из командования ждал его. Комдив не скрыл своего возмущения:— Слетать спокойно не дадут! — И, глядя на меня, пожал плечами:— Как видишь, рад бы в рай, да грехи не пускают. Лети со своим Иваном Андреевичем. Результаты разведки передай по радио еще до посадки. — Он показал на штурмовики, уже стоящие на старте. — А то они со взлетом задержатся.— Понятно, — отозвался я. — Но от Винницы наш аэродром не услышит: далеко.— Передай на обратном пути, приблизительно с линии фронта.— А как? Открытым текстом нельзя… Герасимов кивнул на Василяку:— Поговори с ним, — и, сев в машину, уехал.— Наши позывные наверняка немцы уже знают, — начал командир полка. — Теперь пользоваться ими нельзя. Давай придумаем свой код. — У Василяки в лукавых глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то оригинальное. — Если на аэродроме в Виннице будет для вас подходящий куш и ничто не помешает вашему вылету, то спой первую строчку из «Катюши» — «Расцветали яблони и груши», прошлый раз кто-то из вас над Винницей это пел. Потом спроси: «Ну как, цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»Линию фронта мы с Хохловым пролетели на высоте 7000 метров. С такой высоты трудно разобрать, кто летит, свои или чужие. Чтобы ввести противника в заблуждение, мы взяли курс на Литин, километров сорок западнее Винницы. От Литина развернулись на малом газу, почти бесшумно пошли к аэродрому, рассчитывая обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как хотел командир дивизии.На — маршруте была хорошая видимость. Но в районе Винницы появилась какая-то пелена, похожая на дым, и аэродром издали невозможно было разглядеть. Нельзя также было и определить, прикрывается он или нет патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой внимательностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.И вот прорезается ближний угол аэродрома, а пока — взгляд в небо. Там синева, но впереди, в дымке, темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна внезапно, словно их спрыснули особым проявителем, оформились в самолеты. Мы врезались в них.— «Мессершмитты» и «фоккеры»! — крикнул Хохлов.«Мессершмитты», с которыми мы встретились, сразу же шарахнулись вправо, в строй «фоккеров». Эти же, очевидно испугавшись столкновения со своими самолетами, метнулись в нашу сторону. Мы разом попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что мы заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага явно случаен. У нас уже все было на взводе. В голове сразу созрело решение. Пока противник опомнится и будет готов к активным действиям, мы должны оторваться от него. Но как же разведка? Попутно.— Уходим вниз, — передал я Хохлову.Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли. Они как бы едины и действуют стремительно и властно. Едва ли прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а там — Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас выручат быстрота и решительность.Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару «фоккеров», и то она была пока не опасна. Остальные истребители противника остались на высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, и потеряли нас в дымке. Но скоро, эта пара «фоккеров» передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся на нас. Нужно быть к этому готовым.Видимость внизу снова улучшилась. Аэродром перед нами как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители. Должно быть, дежурные. Штурмануть? Помешать никто не может. К тому же нам теперь нет необходимости прятаться: все равно немцы уже видели нас. Такая мысль казалась разумной.Мое внимание привлек снежный бурун на самолетной стоянке. Кто-то взлетает? Нет. Я отчетливо вижу, что снежный шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она, наверное, только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Это транспортный самолет. Может, он собирается везти боеприпасы в Корсунь-Шевченковский котел? Важная цель. Уничтожить?Через полминуты самолет уже пылал.А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах вон что! Он снизился и поливает огнем дежурные истребители, стоящие на старте. Хорошо! Но… Он далеко отстал от меня, а сверху уже сыплется остальная свора истребителей противника. Два «фоккера» в хвосте у Хохлова, и он разворотом уклоняется от атаки…Теперь избежать боя не удастся. Хохлову немедленно требуется моя помощь. А Скоморохи? Они ждут результатов разведки. После боя. Но он наверняка будет тяжелым, и я могу не вернуться. Оставить Хохлова, а самому мчаться домой и передать, чтобы наши вылетали на штурмовку? Нет. Так нельзя! Хохлов может погибнуть. Наверняка погибнет, потому что он в ловушке. И к тому же глубоко в тылу врага.— Улетай, а их я задержу. Любой ценой, а задержу, — поняв мои колебания, передал Хохлов.Голос друга. Он все решил. «Любой ценой!» Жизнью в бою не торгуют. Жизнь защищают боем. И защищают с наименьшей кровью.Сила любого бойца в убеждении, что за ним армия, она выручит его. И люди, много людей рискуют, выручая одного, как и один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. Часто приходится слышать: бьемся не на жизнь, а на смерть. Нет, нет и нет! Бьемся-то именно за жизнь.— Старик! Будем драться вместе! А пока подержись один, — приказал я Хохлову и пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать. И тут только вспомнил, что, передавая, я должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться и с тобой, петь невозможно. А петь нужно! И я запел: «Расцветали яблони и груши…»Не знаю, было это пение или стон, но слова выдавил из себя и спросил:— Ну как, алый цветочек, хорошо пою? — и, не дождавшись ответа, бросил свой «як» на выручку товарищу, дерущемуся с парой «фоккеров».Увидев меня, оба истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту других истребителей, подоспевших на помощь. Они, выйдя из пикирования, спокойно занимали над нами удобную позицию для нападения, прекрасно понимая: мы в их руках. Нам сейчас нельзя было уходить домой: это означало бы поставить себя под расстрел. Нам молено только драться. Меня пугало спокойствие противника. Хохлов пристроился ко мне и с какой-то разудалой радостью сказал:— А ведь вдвоем-то веселей…— Очень весело, старик! — ответил я ему, нацеливаясь напасть на одного «фоккера», находящегося в самом центре фашистов. Удастся сразу сбить его — враг выйдет из равновесия. Он будет торопиться поскорее прикончить нас.Мы приготовились к бою. И тут случилось непредвиденное. Вражеский аэродром, то ли по нашим самолетам, то ли ошибочно приняв свои за наши, открыл огонь такой сильный, что перед нами выросла целая стена черных и белых бутонов, переплетенных сетью из трассирующих нитей зенитных пулеметов. Огненная стена отгородила нас от фашистских истребителей, и мы немедленно повернули домой, в Скоморохи.Оказавшись в безопасности, я на случай, если командир полка почему-то не принял мою передачу, снова пропел — теперь, наверно, лучше — первую строку «Катюши».— Что распелся? — услышал я голос, басил яки…— От удачи! — крикнул я в полный голос.
4 Небо — родная стихия летчика. Так иногда говорят. На самом деле небо, тем более фронтовое, никогда не может быть родным. Это стихия, правда, знакомая, но все же стихия, суровая и беспощадная. Родной летчику, как и всем людям, остается земля. Только здесь он может чувствовать себя по-домашнему и в безопасности. Из неба, хоть он в нем и частый «гость», всегда хочется снова вернуться на землю. Все это накладывает специфику на мышление летчика в полете.Казалось бы, что нам с Хохловым не радоваться? Боевая задача выполнена, мы невредимы.Но, ступив на землю, мы сразу почувствовали себя виноватыми. А металлический, до предела натужный рев взлетающих «илов» и «яков» заставил нас встревожиться.С докладом на КП полка о выполнении полета шли молча. Хохлов, хотя и не отличался словоохотливостью, но сейчас не выдержал и, кусая свои пухлые губы, словно про себя, как всегда при волнении, чуть заикаясь, высказал опасения:— Зря мы штурмовали. Попадет…— Поздно каяться, — перебил я его. — Будем держать ответ.Часто обстановка в небе не дает истребителю времени на обдумывание своего решения. Она властно требует немедленных действий. В таких случаях, как правило, вся сила ума сосредоточивается на зримых ощущениях и опасностях, поэтому иногда решение принимается с учетом только конкретной обстановки.Главная особенность таких решений — мгновенность, мысль — импульсная вспышка. Летчик в такие моменты, кроме врага, ничего не видит и действует по принципу : замахнулся — так ударь, и ударь без оглядки, с полным накалом. При такой стремительности от скоростного напора машины и воли человека возрастает разящая, непреоборимая сила атаки. Она не только физически, но и морально разит противника.В этом вылете обстановка не давала нам времени на обдумывание. Мы действовали быстро и решительно. И действовали правильно в интересах своей непосредственной задачи. Но потому, что все наши мысли и силы были направлены только на разведку, мы не успели подумать: к каким последствиям может привести наш огонь по фашистскому аэродрому. Мы фактически нанесли по нему штурмовой удар, в результате которого сожгли один самолет и несколько самолетов повредили. В воздухе штурмовка казалась нам разумной. Непростительно не бить врага, когда он попал тебе на мушку. Но теперь на земле, в спокойных условиях, возникло опасение: не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника, стоящих на старте? А их было около десятка. Да столько же находилось в воздухе. Все эти самолеты немцы могут направить на перехват нашей взлетающей группы, в которой только двенадцать «яков».. Допустим даже, гитлеровцы почему-либо не пошлют своих «фоккеров» и «мессершмиттов» на перехват, а встретят наших на подходе к Виннице. И зтот вариант ничего хорошего не сулит: численный перевес в истребителях будет на стороне противника, что наверняка затруднит удар штурмовиков по аэродрому, а то и совсем сорвет.Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей терзала меня. Хорошо, если взлет минут на двадцать растянется. Тогда половина фашистских истребителей, израсходовав бензин, сядет на аэродром. А может, они к прилету наших штурмовиков и сядут?— Полетим и мы снова, — предлагает Хохлов, — можем успеть помочь!— Надо доложить » разведке.Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Командир полка, постукивая древком стартового флажка, выслушал меня и неожиданно спокойно спросил:— Может, возвратить полки?Я не понял, что означает вопрос, но меня поразило показавшееся равнодушие командира. Я ожидал всего — упреков, ругани, угроз, только не равнодушия. Несколько минут я растерянно стоял и хлопал глазами. Потом с обидой бросил:— Это не в моей масти! Это в вашей власти! Как хотите, так и делайте, а мы свою задачу выполнили, как сумели.Василяка взорвался:— Так зачем же доложил мне все свои пакости? Нашкодничал, ну и выкручивался бы сам, без меня! Что я могу теперь сделать?Действительно, я юг бы сейчас и не докладывать командиру о штурмовке. Зачем его вмешивать в это дело и заставлять терзаться? Надо бы только попросить разрешение снова на вылет.— Герасимов ясно давал тебе указания, — продолжал Василяка, — близко к аэродрому не подходить, разведать его со стороны, чтобы немцы не заметили. А вы, ухарцы, вздумали штурмовать! Не выполнили приказа комдива. Ваше самовольство может привести к срыву боевой задачи и большим жертвам.— Погода и немецкие истребители все нам напортили, — не знаю зачем, вырвались у меня слова оправдания. У Василяки гневно сверкнули глаза:— Выходит, погода и противник заставили вас штурмовать аэродром?— Нет. В этом только мы виноваты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54