Ее внимание привлекло скопление людей.С начала артиллерийского обстрела едва ли прошла и полминуты, а люди и носилки уже исчезли.
5 Выключив мотор, я посмотрел туда, где час назад стоял самолет Тимонова. Механик ожидал возвращения своего командира.— Как работала машина, приборы, вооружение? — услышал я привычные слова Дмитрия Мушкина. Я машинально, по привычке ответил:— Все в порядке. — Как не вязался этот ответ с действительностью.— Почему-то Тимохи все еще нет.— Не будет его: сбит Тимоха, — тихо проговорил я. Механик растерянно уставился на меня.— Как сбит?— Может, еще и вернется.Подошли Кустов и Лазарев. Я рассказал о приземлении Тимонова. Не зная зачем, вытащил из грудного-левого кармана гимнастерки свой партийный билет и вынул из него рекомендацию, написанную сегодня на КП, и начал читать вслух:— Тимонова Николая Архиповича, 1922 года рождения, уроженца Орловской области, Камаринского района, села Козинского, знаю по совместным боям с фашистскими захватчиками с сентября 1942 года по…— Почему у нас в полку не заведено, как в других частях, писать заявление, что в случае моей гибели считайте меня коммунистом? — спросил Лазарев.Кустов решительно рассек воздух рукой:— И правильно! От такого заявления пахнет обреченностью. Я против бумажных красований преданностью партии. Считаешь себя достойным — подавай заявление без всяких «если» и «в случае». Партия тебя поймет. На войне смерть не хитрая штука. Победа! Вот в чем суть нашей борьбы.— Правильно, Игорь. — Я разделял мнение товарища. — Коммунистом себя не объявляют, а доказывают это на деле, в бою.— Наверно, погиб, — подавленно проговорил Лазарев, понурив голову. Его высокая, сутуловатая фигура еще больше согнулась. На осунувшемся лице застыло выражение страдания. Очевидно, он понял, что поспешил с атакой на «фоккера». Мне хотелось обрушить на него весь свой гнев, но, вспомнив слова Тимонова: «Это дело нехитрое… Для нас сознание собственной вины — самое действенное наказание», я сдержался.Да и в чем виноват Лазарев? Задор молодости и ненависть к фашистам заставили его забыть об осторожности. И понятно, что как только он увидел перед собой хвост вражеского истребителя, сразу же кинулся на него. А что это была приманка, Лазарев просто не мог понять. В бою с этим тонким тактическим приемом ему еще не приходилось сталкиваться. Мы с Кустовым, хотя и знакомы были с этой хитростью, а тоже не сумели быстро разобраться во всей хорошо продуманной комбинации, поэтому, не раздумывая, бросились на защиту Лазарева.У нас взаимовыручка стала как бы инстинктом. На это фашистские летчики и рассчитывали, заранее предугадав наши действия. И у них получилось неплохо. Враг в своих целях сумел использовать против нас даже нашу силу — взаимовыручку. Сложна психология боя, и не так просто в ней разбираться.— Понимаешь ли ты свою ошибку? — спросил я Лазарева.— Теперь дошло, — выдавил он. — Лучше бы самому погибнуть, чем… Кустов оборвал его:— Выбрось глупости из головы! Состраданием Тимоху не воротишь. Погибнуть в бою легче всего.Нас окружили техники, летчики. Весь аэродром хотел знать, почему не возвратился с задания Тимонов.Смерть на фронте витает всюду. Очевидно, поэтому и говорят, что к ней можно привыкнуть. Но это только говорят. К смерти не привыкают. А несчастье с Тимоновым, любимцем полка, особенно больно задело нас. Его пытливый ум и острие, но доброжелательные шуточки, задушевность и чистота передавались всем, кто только с ним встречался И главное — он был настоящим товарищем в любых условиях.Все восприняли случившееся как личное горе. Тимонов молод, но он много сделал. Не раз этот рядовой авиации приносил победу в воздушных боях. И сегодня он один сумел разбить строй фашистских бомбардировщиков. Где появлялся Тимоха — там была победа. А ведь он был щупленький и, по сути дела, больной человек, не имеющий законного права по состоянию здоровья быть истребителем.— Надо бы сейчас слетать на У-2 и узнать, что с Тимохой? — предложил Кустов. — Может, чем-нибудь поможем?Я пошел на КП. Оттуда уже к нам бежал начальник штаба майор Матвеев. Федора Прокофьевича за седую голову (да и по годам в полку он был старше всех) мы звали стариком, хотя в работе и по темпераменту он не уступал молодым. «Старик», не дав мне доложить по форме о вылете, с тревогой спросил о Тимонове:— Как сбит? — вырвалось у него такое же восклицание, как и у техника Мушкина. — Ай, Тимоха, Тимоха, — сокрушался Федор Прокофьевич.Я попросил майора позвонить полковнику Герасимову, чтобы он выделил ПО-2 слетать на передовую.Мы спустились в землянку КП. Матвееву из дивизии ответили, что у них имеется только один самолет связи и его ни в коем случае нельзя использовать не по назначению.— Как так не по назначению? Слетать ведь к сбитому летчику! — вскипел Матвеев.Из трубки четко полилось спокойное назидание:— В наземных частях есть своя медицинская служба. Она обязана оказать сбитому пилоту всю необходимую помощь. Если потребуется самолет, врачи по заявке его получат. Для этой цели имеются специальные санитарные самолеты…Федор Прокофьевич, не дослушав, бросил трубку. Его руки дрожали, лицо побагровело. Он прохрипел:— Боже мой, какой непромокаемый обормот! Какой обормот! — У начальника штаба не нашлось более подходящего определения для чиновника, равнодушного, невозмутимого, как булыжник. Где-то я читал, что не надо бояться врага: он может только убить; не надо бояться друга: он может только предать. Но бойся равнодушия: оно порождает убийц, бандитов и всю человеческую подлость.— Нужно звонить Герасимову, — после паузы спохватился Матвеев.Комдив, узнав о несчастье с Тимоновым, прибыл к нам сам. К сожалению, дивизионный ПО-2 оказался неисправным. Николай Семенович позвонил в корпус. Оттуда прислали самолет связи.Тимонов в состоянии тяжелого шока, с перебитыми йогами и раздробленной левой рукой, со множеством глубоких ранений в грудь, живот и голову был доставлен в полевой госпиталь.Я вспомнил историю нашего знакомства. Это было на Калининском фронте. Тимонов впервые встретился с противником в воздухе и, забыв все на свете, без оглядки, со всем пылом молодости ринулся на фашиста. Опомнился только, когда противник скрылся из виду. Бензин был уже на исходе. Сел в лесу. Неудачно. Здорово повредил поясницу. Несколько суток выбирался из леса. Обмороженный, в бреду пришел в городок Старая Торопа. Отлежался в госпитале и, когда прибыл в эскадрилью, перво-наперво заявил: «Эх, скоростенка маловата на „ишачке“, а то бы не ушел от меня „мессершмитт“.О том, что больше месяца он не мог согнуться, — ни единого вздоха. Снова стал летать, но перегрузки сказывались. Часто ходил с «креном», как он называл свою скованность. Ему однажды посоветовали уйти с фронта в летную школу инструктором. Там легче, перегрузок таких не будет. Тимонов спокойно ответил: «Как потом я объясню своим детишкам этот поступок? Им одно будет ясно: отец во время войны искал работу полегче».Рядом со мной стоял Кустов. Игорь умел поразительно быстро погружаться в свои мысли. Задумавшись, он смотрел на багровый закат. Я легонько толкнул друга.— Что застыл? Тимоха еще придет в полк и будет воевать!Кустов очнулся и, чуть, подумав, убежденно ответил:— Должен!Начальник штаба полка пригласил нас в машину. В небе Киева 1 В эскадрилью пришли двое молодых летчиков. Иван Хохлов уже получил боевое крещение. Николай Априданидзе имел хорошую летную подготовку. Он два года служил в строевой части и много летал. Перегонял самолеты с Дальнего Востока на фронт.Априданидзе шел 21-й год. Грузин из Кутаиси. Комсомолец. Он сразу привлек внимание своей аккуратностью. Всегда до блеска начищенные хромовые сапоги, плотно облегавшие ноги, хорошо отглаженные брюки бриджи и гимнастерка, темно-синяя пилотка и гладко выбритое красивое лицо. Все это делало его маленькую фигуру какой-то легкой и изящной. Часто вместо «здравствуйте» он говорил «селям». И как-то незаметно для себя мы стали называть его Суламом. Он не возражал.После первого с ним знакомства я понял, что такая же аккуратность присуща ему и в жизни, и в суждениях. Он не любил лишних слов, но если уж говорил, то говорил горячо и смеялся до слез. По всем сведениям он был толковым летчиком. Требовалось в этом убедиться на деле.И я слетал с ним на учебном самолете.Априданидзе управлял самолетом тоже аккуратно и чисто. Я предложил ему летать со мной в паре. У него задорно засияли глаза:— Не подведу, товарищ капитан, будьте уверены!По всему видно: парень горяч. Нужно будет сдерживать, а то в первой же схватке станет жертвой своего темперамента. Горячность в бою иногда ослепляет летчика, превращает в мишень.И вот первый его боевой полет. Погода хорошая. Мы летим сопровождать бомбардировщиков, наносящих удар по танкам противника вблизи Киева.Прежде чем подняться в воздух, мы с Ацриданидзе подробно разобрали возможные варианты боя. Сулам жадно глотал каждое сое слово. Его доверчивость тронула меня. Когда-то я так же самозабвенно слушал Григория Кравченко, Сергея Грицевца, Николая Герасимова и других товарищей, сумевших заботливо передать нам, молодым летчикам, боевой опыт Испании и Китая.Теперь я в ответе за жизнь Сулама. Кажется, я все сделал и рассказал, чтобы Сулам мог успешно выполнить свое первое боевое задание. И все же напоследок говорю, как бы подчеркивая, на что ему нужно обратить особое внимание:— Для тебя сейчас главное — не оторваться от меня и все, что я скажу, выполнять мгновенно.Никаких вопросов Сулам не задал. Он только четко ответил: «Есть!» В его голосе хрипловатые, дребезжащие нотки, лицо побледнело. В глазах чуть заметна тревога. Нормально. Перец первым боевым вылетом все волнуются. И каждый по-своему. Некоторые даже улыбаются. Это признак беспечности. С улыбкой не ходят тушить пожар. Бывают люди, кокетничающие с опасностью, но это неразумно и противоестественно. Страх, как и радость, — нормальные чувства, и человек должен всегда оставаться самим собой. Сильный перед: опасностью не фальшивит. Ничего страшного, если перед вылетом слегка дрожат поджилки. Это признак напряжения.У Априданидзе плотно сжаты губы, и внешне он почти спокоен; он подавил, спрятал в себе чувство страха. А что, если страх в трудную минуту вырвется наружу? Возможно. В этом ничего пока опасного нет. Я буду с ним рядом. А самообладанию люди учатся друг у друга.После теплых дождей земля дышала испарениями, под нами висела сизая дымка. На небе — кучевые облака. Ниже облаков летели «петляковы», которых мы прикрывали, и четверка «яков». Сулам и я забрались выше всех и шли на отшибе. Отсюда нам хорошо видны все наши самолеты. Правда, временами их загораживали облака, но это не опасно. Истребители противника наверняка будут нападать на бомбардировщиков и сверху. Мы на фоне облаков не можем проглядеть врага. У нас с Суданом свобода маневра. Только вот высота — 7000 метров — очень большая, и я чувствую, как от кислородного голодания стучит в висках. Беспокоюсь за напарника:— Как, не задыхаешься?— Нет. Можно еще выше.Ох какой храбрый! На большой высоте обморок может наступить незаметно. Перед этим наступает блаженно-сонное состояние. Летчик не испытывает болезненных ощущений. И горе ему, если поддаться этому самообману. Поэтому спрашиваю:— Спать не хочется?И только в наушниках прозвучал бодрый ответ ведомого, как я увидел пару Фокке-Вульф-160, пробирающихся в облаках к бомбардировщикам.Истребители противника хотели подкрасться незаметно, но частые просветы в тучах выдали их. Враг нам сверху хорошо виден. А мы ему? Едва ли. Солнце надежно ослепляет врага.«Фоккеров» обоих сбить можно разом. Сделать это с Тимохой было бы просто. Нужно попробовать и с Суламом. Обстановка на редкость благоприятна. К тому же напарник заметил врага и сообщил мне. Глаз острый. Пускай тренирует его и при атаке. Правда, я не надеюсь, что Суламу удастся уничтожить вражеский самолет. Зато лучшего случая поучить молодого летчика стрельбе не придумаешь.Выбираю момент, когда удобнее всего обрушиться на вражеских истребителей. Нужно атаковать их при выходе из облаков. Выскочив из густой пелены, они на несколько секунд будут ослеплены солнцем.И как только оба вражеских самолета исчезли в длинной гряде обликов, мы круто спикировали, притормозив свои машины там, где должны были снова появиться «фоккеры»!Они выскочили из гряды одновременно и оказались перед нами, чуть ниже. Прекрасные мишени! Секунда-две на маневр — и самолет противника вписался в блестящие нити моего прицела. Снаряды и крупнокалиберные пули, ударившись о твердый металл, словно высекли из «фоккера» искры. Он вспыхнул и пошел вниз, оставляя за собой клубы дыма.Но куда делся Судам? Выше меня ни одного самолета. Может быть, где-нибудь в тучах или окнах? Не вижу. Сбить его не могли. Значит, внизу. Скорее всего под облаками. Ныряй в просвет.Так и есть. Сулам гонится за «фоккером», торопливо стреляя ему вслед. Красные, зеленые и оранжевые нити тают, не достигнув врага. Далеко. Сколько у Априданидзе задора, напористости! Сказывается-таки горячий темперамент. Видно, Сулам по характеру боец, и боец с крепкой волей. А эго главное. В первом бою не так важно сбить самолет, как суметь почувствовать свои слабости. Это убедительнее любых рассказов и инструкций.Гитлеровец удирал на полных парах, даже с копотью. Очевидно, с форсажем. Сулам мог бы его догнать. Я тоже сумел бы помочь, но неподходящее время: «петляковы» породят к лесу «Дачи Пуща Водица». Здесь где-то скопление фашистских танков. Их должны накрыть бомбардировщики. Сейчас самый ответственный участок полета. Если появятся другие вражеские истребители, они могут помешать «петляковым» выполнить задачу. Нам гнаться за «фоккерами» нельзя. Априданидзе, приняв мою команду, немедленно оставил преследование и пристроился ко мне.Мы снова над облаками. Бомбардировщики без всяких помех нанесли удар и пошли домой. Правее нас, окутанный темной пеленой, в безмолвии лежал Киев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54