– Уберите его отсюда, – сказал новый шериф. Пыхтя от натуги, сильнейший из двух тюремщиков посадил меня к себе на плечи и потащил в библиотеку. Мы прошли через разоренный вестибюль и Камергалери, где когда-то висели портреты герцогов. Одурев от голода, я забыл пригнуть голову в дверях. Последовал оглушающий удар, и в Длинный коридор я въехал, окруженный искрящимися созвездиями.
Герцогиню окружали какие-то люди, которых я раньше не видел. Они держались подчеркнуто официозно. Оторвавшись от своих бумажных каталогов, они уставились на моего «скакуна», но потом подняли глаза чуть выше.
– Ах, – вздохнула герцогиня и улыбнулась сквозь черную вуаль. – Разрешите представить вам библиотекаря моего мужа.
Видимо, столкновение с притолокой оглушило меня неслабо, потому что сперва я подумал, что эти люди – бродячие актеры в сценических костюмах. Мне в жизни не приходилось встречать таких фатов. Один из них заявил:
– Может быть, этому господину стоит спешиться, прежде чем мы начнем разговор?
Остальные хлыщи рассмеялись, невзирая на траур хозяйки.
Герцогиня решила объяснить происходящее. Судя по ее тону, меня вызвали из уютного кабинета, а не отскребли от тюремного пола.
– Эти господа, герр Грилли, прибыли издалека, чтобы осмотреть нашу коллекцию предметов искусства…
Я попытался отвесить поклон, но потерялся где-то на пути вниз и в итоге сел на пол. Кто-то из гостей с римским акцентом спросил у соседа:
– Это что, придворный шут?
– Господа, – нетерпеливо проговорила герцогиня, – перейдем к делу.
Присутствующие поднялись с кресел и направились к мою сторону.
– Господа, – мой хриплый голос был почти неслышен, – вы из Академии? – Все еще не придя в себя после удара, я решил, что от меня снова требуется демонстрация моих возможностей; но академики прошли мимо и обступили столы, где были выставлены мои подделки и герцогская коллекция гравюр. С привычной ловкостью они принялись рыться в своих каталогах и крутить усы, разглядывая экспонаты, как голодные цапли – лягушек. Я уцепился за пальцы своего надзирателя.
– Отстань.
– Ну пожалуйста, что мне делать?
– Откуда я знаю – это твой мусор, вот сам и думай.
Я, конечно, все понял. Эти люди – они были не из Академии. Они не были творцами искусства, они на нем зарабатывали – не художники, а агенты. Без сомнения, предполагалось, что я помогу герцогине идентифицировать картины или прояснить их происхождение. Я заметил, как она взмахом веера велела тюремщику отвести меня в сторону. Видимо, я оказался бесполезен и зазря сидел в тюрьме.
Агенты рассматривали мои подделки. Я видел, как они переглядывались, ища подтверждения своим подозрениям. Читатель, в своем желании угодить я срезал слишком много углов. Меня не особенно беспокоила судьба моих имитаций, пока был жив заказчик. Но мне даже в голову не приходило, что герцогиня в своем неведении попытается их продать.
– Смотрите, – сказал один из скупщиков, переворачивая «Рождество Христово» Дюрера. – Нет меток гильдий или братства краснодеревщиков.
– А червоточины! – подхватил второй.
– Высверлены.
– Или наколоты шилом.
Агенты пыхтели и сдерживали нарастающее недовольство.
– Нет штампов мастерских!
– А посмотрите на эти вымученные штрихи. Герцогиня потребовала объяснить, о чем они тут толкуют.
– Вот, – откликнулся агент из Рима, бросая на меня быстрый пренебрежительный взгляд, – этот образчик Ганса Бургкмайра, «Любовники в страхе перед Смертью».
– Вам нравится?
– Нравится, мадам? Это подделка. Герцогиня моргнула. Ее рот открылся.
– Имитатор, миледи, купил гравюру и просто раскрасил ее. Потом он наклеил ее на доску.
Ох! Судорога скрутила мне руку – совокупная боль двадцатилетнего труда. Может быть, мое сердце сейчас разорвется? Неужели Господь вдруг решил проявить милосердие?
– Этот набросок сделан карандашом. Даже гений Леонардо не мог настолько опередить свое время.
– Гм… – сказал другой, поглаживая бороду. – И сделан чересчур усердно.
– Как это?
– Видите ли, миледи, рисунку недостает свежести и естественности. Только имитатор может быть столь скрупулезным и скованным в своих движениях.
Я смотрел из своего позорного угла, как агенты подбавляли жару к моему унижению. Поскольку герцогиня, вполне очевидно, была непричастна к изготовлению фальшивок, они с радостью громили ее иллюзии. Они были похожи на детей, которые хотят одновременно и впечатлить, и помучить свою няню. Я чувствовал, как трещат кости моей сломленной гордости. Боль в руке продолжала неистовствовать – не утихая, но и не лишая меня сознания.
Впрочем, нельзя сказать, что все закончилось разоблачением и позором. Элизабета, желая пополнить казну, приказала слугам собрать все остатки мужниной коллекции, даже выброшенные черновики. Таким образом, мои растушеванные зародыши и трехголовые монстры предстали взгляду приезжих скупщиков в надежде, что один или два ценных наброска все-таки смогут избегнуть незаслуженного бесчестия. Здесь были все мои произведения, даже одна приснопамятная картина, которая так не понравилась герцогу и легла, как в могилу, в сундук под лестницей в южной башне. Агенты увидели «Библиотекаря», мою имитацию Арчимбольдо, в которой герцогиня, если бы она соизволила присмотреться, увидела бы аллегорию на своего убиенного мужа.
Агенты созерцали картину, я – агентов. Они шептались и прикусывали кончики пальцев. Толстый баварец выразил общее мнение.
– Эта, кажется, подлинник. Джозефо Арчимбольдус, фантазии которого некогда считались забавными.
Услышав про это единственное подтверждение моего таланта, герцогиня воспряла духом.
– Муж вам показывал эту картину, миледи?
– Нет. То есть да. Думаю, да.
– Не припомните, он говорил, где он ее приобрел?
Элизабета вполне недвусмысленно посмотрела на меня, ожидая подсказки. (А как я покажу ей жестами, что в Милане?)
– Он только сказал, что это Арчимбольдус.
Агенты столпились и принялись совещаться. Герцогиня украдкой подошла к ним поближе.
– Если полотно подлинное, – спросила она, – может быть, кто-нибудь его купит?
– Благородная госпожа, оно исполнено не без изящества.
– Не без…
– В нем есть некая меланхолия. Но кто в наше время интересуется такими каприче? Кто сейчас помнит Арчимбольдо?
Таким образом, эта подделка, по ошибке принятая за оригинал, была продана за сущие гроши, к сожалению скаредной герцогини. Мои же надежды рухнули в одночасье.
Меня допросили в Камергалери. Допрос был милосердно коротким и ненасильственным – если не считать применением силы тычки пальцем. К тому времени агенты уже ушли, дав слово чести (вещи столь невесомой, что с ней очень легко расстаться) не распространяться насчет «ошибок» герцога. Элизабета как-то умудрилась тронуть сердца этих хлыщей – то ли морщинами на мученическом лбу, то ли бледностью человека, изнуренного молитвами. Даже я, в бездне своего позора, почувствовал что-то похоже на скорбь по ее скорбям. Именно выражение ее лица и заставило меня сознаться, хотя я был достаточно осторожен и приплел тень своего патрона. Это означало, что по возвращении к Винкельбаху и его казначею герцогиня сохранит в тайне факт подделки, стыдясь поведения покойного мужа и собственного неведения. Возможно, она меня пожалела, ибо догадывалась, какую кровавую кару я – немощный сатир, рыдающий над первыми плодами презрения, – понесу по приказу Винкельбаха, если ему станут известны масштабы моего обмана. Что заставило ее молчать: гордость или жалость? Но как бы там ни было, она соврала этому немигающему ящеру, нашему будущему герцогу: сказала ему, что коллекция Альбрехта, немодная и устаревшая по сегодняшним меркам, не стоит сколько-нибудь ощутимых денег. Может быть, она даже посчитала себя обязанной тайком вынести из замка, при посредничестве своей толстой камеристки, часть своих драгоценностей, продать их и выдать вырученные деньги за доходы от продажи картин? Ее милосердие пошло даже дальше простого молчания. Она прилюдно спасла меня от возвращения в камеру, где я, без сомнения, вскоре угас бы. По ее приказу меня накормили, одели и позволили восстановить здоровье в кладовой при одной из комнат для прислуги.
Тешил ли я себя мыслями о прощении? Нет: мне просто дали какое-то время, чтобы я смирился с грядущим изгнанием, «под страхом неминуемой смерти (так статс-дама Мария передала мне слова герцогини), если ты хотя бы попытаешься снова сунуться в герцогство». То есть меня пощадили. А что же мои подделки, непроштампованные полотна и вымученные рисунки? Элизабета приказала их сжечь – все, кроме тех, что я сумею спасти от огня.
Вот так, без особенных церемоний, в холодный час перед рассветом, когда вершины гор еще дремали под облачными шапками и лишь самый забитый из слуг выползал на работу, я попрощался с замком Фельсенгрюнде. Ко мне приставили одного из людей нового шерифа, чтобы он присмотрел за моим отъездом, что он и делал слипающимися от недосыпа глазами, пока я проверял, хорошо ли закреплена поклажа на двух древних ослах, которых мне выделили для путешествия.
– Ну вот, – сказал я.
– Ara.
– Вот и все. – Я уставился на крепостные стены, сырые от утреннего тумана. Несчастные стражники, завернувшиеся в одеяла, клевали носом в ожидании смены караула. Уже через несколько дней, самое большее – недель, здесь все забудут о моем существовании. Я искал подходящие слова прощания.
– Э-э… Желаю хорошо повеселиться на свадьбе. – Амбал поежился от холода. Это плохо: очень плохо. Я попробовал еще раз. – Надеюсь, вы будете процветать при новом герцоге…
– Слушай, отвалишь ты или нет?
Примирительно кивая, я зажал под мышкой ореховую палку и взял под уздцы первого осла. К моему облегчению, эти создания оказались менее упрямыми, чем большинство их собратьев, и мы неспешно двинулись вперед. Мы уже миновали тихо дремлющих часовых, и тут меня нагнал подручный шерифа.
– У меня для тебя есть послание, – сказал он, – от обергофмейстера.
– Морица?
– Его брата. Если он тебя поймает в Фельсенгрюнде, то выколет глаза. – Передав эту угрозу, головорез с неподдельной заботой продолжил: – Так что двигай отсюда быстрее. Пойдешь по южной дороге, через Винкельбах, к порогам. И не оглядывайся, мой тебе добрый совет.
От этого дружеского совета я засомневался в крепости своего мочевого пузыря. Подгоняя осликов, я пересек подъемный мост и по дороге в город справил нужду под деревом. Может быть, кто-то шел за мной по пятам, прячась в канаве, как кошка? Вопреки советам молодого Лота я то и дело оглядывался назад. На Мильхштрассе я с облегчением увидел людей, уже приступивших к своим обычным занятиям, хотя рассвет только-только забрезжил над хребтом Святого Андрея. Пекарь в облаке муки награждал свое тесто звонкими шлепками; кузнец, издавая рулады шумных зевков, скреб черные гнезда своих подмышек. Они смотрели на меня со злобой и издевкой, но худшее в их душах пока еще спало. Как и ожидалось (учитывая мою репутацию), те немногие крестьяне, что попадались мне навстречу, награждали меня недобрыми взглядами; но их неодобрение казалось сущим пустяком по сравнению со страхом погони, с ощущением, что чьи-то холодные глаза буквально впиваются мне в спину. В самом городе я не заметил слежки (когда я достиг городских окраин, там уже было достаточно людей, чтобы преследователь мог смешаться с толпой), но я ее чувствовал – как, наверное, мышь в своей норке чует голодную лису. Кто он, этот невидимый соглядатай? Вор, охотник до моих ослов и фальшивок в седельных сумках? В этих мешках были и другие ценные вещи, включая кое-какие книги, которые можно было обменять на еду, и автомат Бреннера, Терциус, сейчас, правда, испорченный, но тем не менее вполне способный в один прекрасный день исполнить судорожный танец и заработать несколько монет, чтобы его приемный отец мог наполнить пустой желудок. Я ведь не знал, куда мне идти и чем добывать пропитание. Кто знает, вдруг мои полузабытые навыки еще кому-нибудь пригодятся? Хотя многочисленные агенты, предупредившие своих покупателей о моих фокусах, обрекли меня на жалкое полуголодное существование на задворках Европы. Обратив лицо к темным склонам Фельсенгрюндише-Швейц и тирольским пикам за ними, я побрел по глинистой дороге в сторону Винкельбаха. В какой-то момент я заметил метнувшегося в заросли человека в клобуке – и с замиранием сердца остановил ослов. Надо было выбирать. Остаться на виду, на дороге, вроде было безопаснее; но я шел через южный Вайделанд, где люди были озлоблены голодом и недавним подавлением беспорядков, так что вряд ли бы местные стали мне помогать. Разве мог я надеяться на спокойное путешествие по пепелищам сожженных селений, через выжженные поля – моих рук дело, по мнению здешних жителей?!
– Господи, – сказал я ослам. – Надо сойти с дороги.
К югу от города, в гранитных предгорьях над спокойными водами Тифенвассер, разоренные поля превратились в болота и лес шелестящего тростника. Я пересек речку по дрожащим камням и направился к горам. Вместо ожидаемой тропки, заросшей крапивой, я обнаружил широкую просеку, вырубленную баварскими войсками на пути в Винтерталь прошлым летом. Если католические солдаты (включая Джованни и его зятя) хотя бы наполовину столь же яростно напали и на кальвинистов, то население Винтерталя восстановится лишь через несколько поколений.
Но я и без всякого скошенного тростника помнил о грозящей мне опасности. Совершенно беззащитный посреди широкого тракта, я шел вдоль реки, скрытой зарослями, и к полудню добрался до отрогов Фельсенгрюнде-Швайц.
На путешествие, которое на торной дороге заняло бы всего день, у меня ушло трое суток. Все это время я практически не спал, останавливаясь только когда ослы отказывались идти дальше. Тогда я усаживался у валуна или забивался между корнями поваленного дерева, держал наготове посох и высматривал врага, притаившегося за деревьями. Я уже начал надеяться, что преследование прекратилось – а то и вообще померещилось мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60