– Ты же знаешь, что это они не пускали тебя ко мне, – бормотал он. – Я так хотел, чтобы ты был со мной, в моей библиотеке. Но они меня вынуждают. – Я попытался выдернуть руку, но герцог вцепился в нее мертвой хваткой. – Они не способны на доброту.
Проворные помощники окружили нас, пытаясь загородить герцога. Джонатан Нотт попытался поддержать его за локоть, но Альбрехт Рудольфус стряхнул его руку.
– Не тяни меня. Я и сам могу встать.
На глазах у придворной знати Джонатану Нотту не оставалось другого выхода, кроме как отступить.
Герцог с трудом поднялся на ноги. Он и меня попытался поднять – позабыв, что я и так уже стоял во весь свой данный мне Богом (или Дьяволом) рост.
– Вставай, вставай же, – бубнил он. Залившись краской, я приподнялся на цыпочки. Герцог вновь взял меня за руку и, почти овладев собой, отогнал от себя ноттовских помощников.
– Синьор Грилли, – решительно объявил он, – будет стоять рядом со мной.
Якоб Шнойбер стоял чуть поодаль, сосредоточенно изучая свои ногти. В отличие от помощников, одетых в черные одеяния, чтобы оттенить магическую белизну своего хозяина, Якоб Шнойбер выбрал огненно-алый. Его камзол и чулки были кроваво-красными, рубашка в прорезах рукавов багровела, как обнаженные мускулы; даже сквозь его черный бархатный жилет как будто просвечивали пятна страшных кровоподтеков, оттенявшие янтарную (раньше я ее не замечал) бороду.
– А, Шнойбер.
– Ваша светлость.
– Вы знакомы с синьором Грилли, моим… э… замечательным художником?
Якоб Шнойберг ответил едва заметным кивком. Я тоже кивнул – с саркастически преувеличенным усердием.
– Мы уже имели удовольствие видеться, ваша светлость, – сказал я после того, как моя рука, описав в воздухе короткую арабеску, опустилась вниз.
– Герр Грилли, помнится, был главным библиотекарем?
– Его светлость нашел применения моим талантам в других областях.
– Правда? И каково ваше теперешнее звание: главный придворный гомункулус?
Раздался напряженный, гнусавый смех придворных. Я же, против желания, попытался изобразить улыбку. От меня не ускользнул косой, заговорщический взгляд, которым обменялись Шнойбер и Нотт.
– Синьор Грилли – мой архивариус, – сказал Альбрехт Рудольфус. – Он занимается составлением иллюстрированного каталога моего музея. Разве не так?
Джонатан Нотт согласно кивнул из-за спин помощников. – Да, – сказал я. – Очень важно, ради славы коллекции, задокументировать ее полностью. Иллюстрированный каталог связывает экспонаты в единое целое и гарантирует их сохранность для потомков.
Герцог одобрительно хмыкнул и принялся аплодировать, вернее, шлепать тыльной стороной пальцев правой руки по основанию левой. Это были вялые, невнятные хлопки, которые не нашли отклика у окружающих. Я продолжал улыбаться, несмотря на очередное унижение, пока герцог, сконфуженный молчанием придворных, не произнес:
– Ну, пора начинать… гм… кунстмайстер, прошу вас. Джонатан Нотт отделился от вороной массы помощников.
– Ваша светлость, – сказал он. – Дамы и господа. Сейчас герр Якоб Шнойбер откроет выставку. Его открытие, сделанное во время странствий по Империи, тронет самые черствые сердца. Это пример великой красоты и странности: образчик того, что природа не устает нас изумлять.
Любопытная толпа ринулась вперед. Лакеи пытались, без особого, впрочем, успеха, удержать людей на расстоянии от витрины, которую уже открывал Якоб Шнойдер – медленно убирая ковер дразнящими рывками.
И вот наконец ковер плавно сполз на пол.
– Благородные дамы и господа, я дарю вам… миниатюрную Венеру.
Сперва мне показалось, что там было тело ребенка: маленькой девочки, повисшей в соленом перламутре. На плечах, светящихся белесым светом, лежали длинные светлые волосы, убранные с лица. Заплетенные косы обрамляли маленькие, но оформившиеся груди.
– Как красиво, – прошептал герцог. Он протянул пальцы к подсвеченному стеклу. – Совсем как живая, не правда ли?
– Вы так любезны, – сказал Якоб Шнойбер. Придворные пытались подойти ближе, сминая цепь лакеев. Находясь вне их рядов, я с ужасом видел, как их взгляды мечутся между экспонатом и живым образчиком.
– Я изобрел новый способ сохранения капилляров. Особая комбинация воска, смолы и киновари…
– Глаза – какого цвета у нее глаза?
– Голубые, ваша светлость.
У карлы были короткие ноги. Ее тяжелые выбеленные ягодицы начинались сразу же над коленями, но туловище, выше уродливых ног, имело правильные пропорции. Даже после внимательного осмотра я не заметил швов или тщательно скрытых стежков. Эти детские ножки принадлежали взрослой красавице, были частью этого целомудренного женского тела. Ее интимное место, в предвкушении будущих демонстраций, было стыдливо прикрыто эдемским фиговым листком.
Герцог смотрел на безмятежное, отстраненное лицо. Он прижался носом к стеклу, словно умоляя создание в витрине открыть глаза. Его губы изогнулись в бессознательном подражании засоленной гостье.
– Возможно, вас заинтересует, как я нашел это существо? – Якоб Шнойдер не стал дожидаться ответа герцога и продолжил: – В качестве собирателя чудес для их европейских величеств я был проездом в Дрездене, когда узнал о существовании этого карлика. Один мой знакомый заметил ее в лесах к северу от города. Заинтригованный, я, по его совету, разыскал деревню – небольшое скопище хибар, – где принялся наводить справки.
По дороге из Богемии в этих местах побывали имперские войска. Поэтому мне, увы, пришлось давать взятки и доказывать свои благие намерения. Я все же добился доверия местных. И выяснилось, что – да, создание действительно существовало. История была печальной и весьма темной. Она была дочерью одной крестьянки, чье потомство несло на себе проклятие уродства.
– Ее прокляли? – вмешался герцог. – А кто?
– Ведьма. За ее отказ сойтись с ведьминым знакомцем, нечистым.
– И в каком он был обличье?
– Прикинулся волком, ваша светлость.
Среди впечатленных слушателей пронесся шорох. Это был даже не шепот, а только явственный выдох, как будто все гости разом переступили с ноги на ногу.
– После этого, – продолжал Шнойбер, – найти искомое существо оказалось нетрудно. Жители деревни завели привычку оставлять объедки на опушке леса, чтобы держать ее подальше от своих домов. Мне нужно было лишь дождаться его появления. Потом, когда наступила ночь, я проследил за ней до ее логова. Чудовище жило в пещере, под небольшим скальным выступом в чаще леса. Оно пило озерную воду, собирало ягоды и не гнушалось падалью. Оно находилось на грани одичания – и все же было почти прекрасным, с таким лицом и волосами. – Якоб Шнойбер ухмыльнулся. – Если бы я показал вам одну голову – обрамленную этими светлыми косами, – ваша светлость, должно быть, стала бы допытываться, что за принцессу я засолил. (Эта шутка была принята на удивление хорошо. Дамы хихикали, закрывшись веерами, мужчины хмыкали, чтобы показать свое чувство юмора, и пялились на соски экспоната.) Приблизиться к карле было невозможно. Легче приручить оленя. Поэтому я связался с гарнизоном в Мейссене, с небольшим отрядом, собиравшим налоги в той местности. Я перехватил парочку офицеров на пути к деревне и с их помощью заполучил экспонат.
Засим последовала длинная скучная лекция бальзамировщика о его революционных методах сохранения трупов. Никто не обращал на него внимания, всех занимал только монстр, плававший в своем саркофаге. Разговоры на эту тему не прекращались потом еще несколько дней. Пышно завитые дамы дрожали от удовольствия, вспоминая неподвижную куклу, ее льняные косы, бледные конечности и невидящие глаза, застывшие в безжизненной жидкости. Теперь они сообщали своим трепещущим веерам, каким странным казалось поведение герцога – странным и непристойным. Он что, действительно собрался вернуть в фавор тосканца? Их передергивало при одном только упоминании этого жуткого гнома: как герцог взъерошил его отвратительные волосы и (ой, фу!) поцеловал его руку. Все они согласились с тем, что это было самым отталкивающим проявлением привязанности. Что сделал этот ужасный карла, чтобы заслужить такую любовь?
Одурманенный парами ноттовских экспериментов герцог вроде бы возвращался к своим прежним интересам. Хотя внешне все выглядело иначе, его супружество стало тоскливым, бесплодным времяпрепровождением: Элизабета заполняла его беседами со своим иезуитским духовником, а верные Винкельбахи использовали для собственного усиления. Стоит ли удивляться, что окруженный фальшивой любовью герцог стремился к нашему прежнему взаимопониманию? Разве не я много лет назад освободил его от мучительной девственности? Не я ли снабдил его мифологией, путеводной звездой для одинокого корабля его власти? После слезливой сцены в Риттерштубе я был осыпан подарками – деньгами и серебром, – которые доставил перепуганный паж в нарушение приказов взбешенного англичанина. Я начал мечтать о восстановлении своей власти. Хотя в душе герцога уже не было прежнего тепла, наши беседы были сердечными и поучительными. Моя ложь насчет императора Рудольфа стала всего лишь преувеличением, приукрашиванием некоторых фактов, чтобы сделать их более притягательными. Кто обвинит любящего отца, что он пытается потакать сыновнему воображению? А для этого иногда надо и умолчать о не слишком приятных противоречиях. Обратите внимание, господа присяжные, какие реальные достижения родились из герцогских иллюзий. Современный дворец там, где раньше дождю сопротивлялся дырявый навес! Великолепная птица на месте драной вороны! Чтобы поддержать свое укрепившееся положение, я спешно изготовил для герцога несколько новых рисунков, не забывая и про свои конторские задачи. За какой-то месяц он получил две «Головы Христа» Дюрера, дьявольскую «Вальпургиеву ночь» Ганса Бальдунга Грина и «Страсти» Леонардо со вздыбившейся землей и яростным ветром, отмечавшими мгновение Господнего самопожертвования.
За прошедший год мое положение значительно укрепилось; в этот год власть Нотта существенно поутратила в своем блеске, потускнев из-за отсутствия триумфальных свершений. Якоб Шнойбер оставил нас на несколько месяцев и должен был вскоре вернуться – как я понял из щебета дам в покоях герцогини. Скромные положительные сдвиги в моих отношениях с герцогом, которые, если и не вернули мне прежний статус, все же сумели вернуть былое благодушие; поэтому я ничего не заподозрил, когда грязнуля Курт, один из моих прежних учеников, а теперь ухмыляющийся любимчик Нотта, протянул мне приглашение от обергофмейстера – явиться к герцогу в приемную для аудиенций.
Пока мы шли через двор, я заговорил с Куртом:
– Ну что? Шнойбер вернулся?
Курт еле заметно кивнул.
– Ты уже видел его новых чудищ?
Курт покачал головой.
– Нравится новая жизнь?
– А вам?
Однако я твердо намеревался сохранить доброе расположение духа и всю дорогу до библиотеки мурлыкал старую флорентийскую песенку. Все значительные люди замка уже собрались в Риттерштубе: Мориц и Максимилиан, новый казначей по имени Шаффнер, Мартин Грюненфельдер и даже шериф со своими гримасничающими гориллами. Герцогиню окружали ее фрейлины, а герцог сидел мрачнее тучи – с Джонатаном Ноттом под боком – и старался не встречаться со мной взглядом. Я поклонился, получил в ответ едва заметный кивок и взял предложенную слугой миску темных блестящих вишен.
Якоб Шнойбер стоял у своих новых экспонатов. Он еще не снял дорожный костюм, от него пахло седлом, и я украдкой взглянул на его сапоги, почти ожидая, что они будут вымазаны лошадиным дерьмом.
– И давно он вернулся?
– Тише, – сказал Курт.
– Ваша светлость, миледи, обергофмейстер и вы, господа. – Якоб Шнойбер говорил тихо, уверенный во внимании своих слушателей. – Поставщик чудес королевских величеств всей Европы вернулся из своего путешествия к темным сторонам человеческой натуры. Мир за пределами этих счастливых гор полон раздоров, но я не знал устали в своих поисках. Я искал доказательств того, что фантазия Господа нашего не оскудела.
Нотт и его помощники захлопали. Я едва не подавился вишневой косточкой, таким внезапным был шквал громких аплодисментов.
– Спасибо, – сказал Шнойбер. – В Тюрингии, неподалеку от Эрфурта – в самом сердце земель сатанинского Лютера, – я обнаружил вот этот ужасный знак Божьего гнева. – Он сдернул малиновую ткань со стеклянного яйца, и то, что было внутри, заставило присутствующих отпрянуть в испуге. – Мать, дамы и господа, умерла при родах. Одни утверждают, что ее разорвало до самого пупка, другие – что вид этих все еще живых голов довел ее до сумасшествия и самоубийства. Заметьте, ваша светлость, с каким тщанием сохранены вены… как они просвечивают сквозь плоть, словно оно… словно они… еще живы.
– Э… да, – выдавил побледневший герцог. – Великолепная сохранность.
– А теперь, милорд, – еще одно покрывало упало на пол, – свинья, появившаяся на ферме у безбожников в тюрингских лесах. Едва выбравшись из материнской утробы, это чудовище сбежало в лес. Оно нападало на детей, собиравших ягоды. И поймать его не могли очень долго. Говорят, у него развился вкус к человеческой плоти.
– А как оно бегало? – спросил Мориц фон Винкельбах.
– На этих четырех ногах, милорд. Остальные просто торчали из спины подобно перьям.
Придворные окружили витрину, все придворные звания и взаимную неприязнь переборол общий для всех интерес к омерзительному. Я остался на месте, наблюдая за растерянным герцогом и отдавая должное сочной вишне.
– И, наконец, – сказал Шнойбер, – я приготовил аллегорию – небольшую фантазию моего собственного изготовления, – которая символизирует наше общее возмущение безбожием и разложением, царящим в лютеранских странах.
Это был череп, женский череп, по словам Шнойбера, с клочками рыжих волос, все еще цеплявшихся за обрывки кожи на голове, с сильно раздробленным носом и хрупким небом, съеденным сифилисом. Подвешенная в консервирующей жидкости пухлая детская ножка словно намеревалась пнуть сгнивший череп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60