В общих чертах даны инструкции, как в нем жить. А зачем — это пусть каждый сам догадывается, ну и… роль свою играет в соответствии.Декорации, конечно, мощные. Но только морок-то болотный в воздухе висит, огоньки какие-то блуждающие пляшут. Вот крыша у людей и едет. Навевают декорации эти самые… мизансцены, ну… небанальные какие-то, что ли. И вот, напрягается человек, силится соответствовать и противиться этому своему стремлению вовсе не может, ибо не от него оно. Просто чувствует, что надо что-то такое… этакое сделать со своей жизнью. Что нельзя, дескать, просто так существовать в этом великолепном свете рампы — камни ему это диктуют. Но диктуют (на манер лукавого суфлера, которому конфуз на сцене — первая радость) невнятно и невпопад. Вот и швыряет героя из фарса в трагедию и обратно.А народу-то во всем этом действе занято много. И ведь каждый себе пьесу по-своему видит. И громоздится нелепица на нелепицу. Входит, к примеру, гражданин в некую жизненную ситуацию (будучи совершенно уверенным в том, что это водевиль и что он — комик) и начинает вести себя в ней легкомысленно. А другие персонажи, которые в этой ситуации пребывают, драму разыгрывают. И что? Отпускает тот, вновь прибывший, реплику типа: «Явление второе! Те же и Никита с помоями!» И ждет, когда все вокруг смеяться станут. А ему, натурально — бац! — ногой по роже, и будь здоров. Очень даже просто.А иногда наоборот бывает. По-всякому бывает.В иных городах (автор был, видел) жизнь спокойная, размеренная. Все тихо-мирно. Живут себе люди в свое удовольствие, кушают да телевизор смотрят. Иные детишек тетешкают, а иные водочку потихоньку пьют. И все нормально.А тут… То умного государя-императора бомбисты из всеобщего человеколюбия грохнут, приняв его за тирана, то на благо населения этому же населению кровя передовые люди пускать примутся посредством революций, а то вдруг из-за кулис выходит некто и говорит: «А давайте воду нашу, на манер голландцев, дамбой запрудим? Вот тут. Посмотрим, чо будет…» И начинают жители дамбу городить. Но ведь у нас не Голландия. Кто ж ее до конца-то достраивать станет, а? Смешно сказать… Это ж долго и скучно. Да и деньги, вроде бы на строительство отведенные, как-то странным образом вдруг заканчиваются. Ну и бросают, разумеется. А недостроенная дамба тем не менее воду загораживает. Лишенная же привычного свободного протока, вода застаивается и по своему естественному обыкновению загнивать начинает, отравляя и так не сильно здоровую природную атмосферу. А того, кто это дело предложил, уж и не сыскать. И нет всему этому ни конца, ни края. Я же говорю, цирк, да и только. Ну да ладно, чего уж тут.Волков взглянул на часы, воткнул передачу и, отъехав от поребрика, развернулся."Что же это получается? — он выехал на Колокольную и повернул направо, к Владимирскому проспекту. — В «копейке», получается, Седов и связник. В тачке, которая в них въехала, двое непонятных. Может, «контора», а может, и правда, братва. Нам это неизвестно. Но… братва — это вроде как-то реальнее. Тому-то со страху везде измена катит. А они просто тупо впилились в какое-то корыто и пошли бабки снимать. Типа: «А кто виноват? Ну не мы же… Чо тут, в натуре, на каждом шагу всякий козлопастух свои „дрова“ расставляет?» Далее…Они хозяина «корыта» отпускают, а со связником остаются. Считать. Ну это понятно. С того-то что взять? А этот «лавэ» засветил. Ну… то да се… «фара у нас хрустальная, бампер платиновый, а крыло ва-аще…» Выставили они его на все бабки, что у того были (хорошо еще, если хватило) и уехали. А тот куда пошел? А куда бы ни пошел, но осколочек-то у Славы в доме на полу оказался. И значит, занести его на своей подметке мог только участник инцидента. Тот, кто на этом месте топтался. А случайный кто-нибудь? Сосед, например, домой шел, наступил нечаянно и пошел себе дальше. А потом уже к Славе заглянул. Пописать, например. У него дома, дескать, занято, а очень хочется. Могло так быть? Теоретически… да. Но обычно люди по проезжей части не ходят. Они все больше — по тротуару. То есть, ходят, конечно, и по мостовой, но… чаще все-таки по панели. Поэтому — отбросим, для простоты картины. Итак: кап-два уехал; от этих двоих связник откупился;. они тоже уехали. Ну? И что потом? А ничего. Домой он пошел. Слава — связник?! Вот только этого мне не хватало… Я тут, понимаешь, жопу рву, обыкновенных уголовных злодеев разыскиваю, а потом, в оконцовке, выяснится, что мой терпила — резидент вражеской разведки. И из сейфа у него вместе с бабками, на которые ему, по большому счету, глубоко наплевать, сперли какой-нибудь секретный план нашего укрепрайона. О, сюжет! Гурский обоссытся со смеху".Волков переехал Литейный мост, повернул направо, остановился, пропуская поток машин, встроился, нырнул в туннель, вынырнул и поехал по набережной.«Ну? — взглянул он налево, на застывший в серых водах реки революционный корабль. — Что тебе снится, крейсер „Аврора“? Матросы-морфинисты? Кумарит тебя? Небось шарахнуть из носового орудия так хочется, что силушек нет? Бедолага…»По Гренадерскому мосту он въехал на Аптекарский остров и покатил мимо Ботанического сада. Взглянул на часы.«Может, к Сан Санычу заглянугь? Слава этот явно приторговывал чем-то. Печать, накладные… На машинах что-то развозил. Свой-то магазин он навряд ли имел. Магазин — это магазин. Другой статус. Алиса бы знала. А так… раскидывать по точкам на реализацию — это самое то. У Сан Саныча — шмотки и всякое такое разное. У Димки Булочника — хавка. А с кем еще мы здесь, на Петроградской, дружим? А больше ни с кем мы здесь и не дружим. Ни к кому просто так с вопросами и не ввалишься. Попробуем к Сан Санычу».Минут через пять Петр Волков припарковал свой джип возле магазина на Сытнинской. Поднялся по ступенькам, прошел, кивнув продавщицам, через торговый зал и подошел к распахнутой двери директорского кабинета.— Петр Сергеич! — встал ему навстречу из-за стола высокий подтянутый мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротом.— Добрый день, Сан Саныч, — переступив порог кабинета, Волков протянул руку,— Здравствуйте, — улыбнулся директор, — сколько лет, сколько зим… Как здоровье ваше драгоценное?— Да ничего, спасибо. У вас-то как жизнь?— Да ебись она конем, любезнейший Петр Сергеич, — чуть нараспев, грустно сказал Сан Саныч. — Присаживайтесь… Вот вам стульчик.— А что так? — Петр присел к столу.— Да ну… — отмахнулся Сан Саныч, — ос-топиздело все, вы не поверите, сил моих больше нет, честное слово. Въябываешь как проклятый, ведь света Божьего не видишь, а все куда-то… как в прорву.На пороге кабинета, застегивая ширинку, появился очень грузный пожилой мужчина с налитым до малинового цвета лицом.— Вот, знакомьтесь, пожалуйста, господа, — Сан Саныч сделал жест рукой: — Петр Сергеич, Степан Иваныч…— Очень приятно, — сипло буркнул мужчина и протянул Петру руку.— Петр… Очень приятно.— Ну что, давай по последней? — Степан Иваныч, протиснувшись мимо Волкова, опустился на свой стул и, взяв в руки недопитую бутылку коньяку, взглянул на Сан Саныча.— Нет-нет, ну его в пизду, прошу покорно. Мне еще деньги считать, так что… извините великодушно. Вот, может быть, Петр Сергеич вам компанию составит.— Давай? — просипел мужчина, взглянув на Волкова. — Да я поеду.— Ну…— Давай-давай, — налил тот две рюмки и, поставив бутылку на стол, взял с тарелочки кусочек аккуратно нарезанной сырокопченой колбаски. — Ваше здоровье.— Ваше… — Петр выпил коньяк.— Ну что… — мужчина крепко хлопнул себя ладонями по ляжкам и встал. — Поеду я, Где ж ключи-то? — стал он рыться по карманам.— Да ну ёб же вашу мать, Степан Иваныч, вот же они, на столе лежат, — Сан Саныч указал на автомобильные ключи, прицепленные к большому черному брелоку с кнопками. — Только на хуя, позвольте поинтересоваться, вам за руль-то садиться? На свою жопу приключений искать? Вам идти-то тут пять минут пешком.— Думаешь? — взглянул на него мужчина.— Да хули тут думать-то, я вас умоляю? Оставьте ключи, мы во двор загоним, а на ночь ворота запрем. Завтра заберете.— Твоя правда, — глядя себе под ноги, Степан Иваныч пожал руку Петру, Сан Санычу, постоял и, тяжело ступая, направился к выходу. — Пошел я, значит.— Вот ведь, — печально посмотрел ему вслед Сан Саныч. — Мало мне зубной боли в жопе…Сан Саныча Волков знал давно. Познакомились они еще во времена Глобального Дефицита. Сан Саныч работал в винном магазине на Саблинской, ну… а Петр неподалеку жил.С первого же дня их знакомства Сан Саныч навсегда покорил Волкова своей способностью изъясняться. Для него не существовало понятия «бранное слово». В принципе. Была живая русская речь во всем ее многообразии. И все.Обладая артистическим складом натуры, Сан Саныч, как истинный мастер, совершенно свободно владел богатой лексической палитрой и использовал те краски, которые емко и наиболее адекватно выражали его мысли и настроение в настоящий момент времени.Иные люди сыплют ненормативными оборотами речи от скудости лексикона. И когда вдруг настает момент, на самом деле требующий по-настоящему крепкого словца, они оказываются банкротами. Им просто нечего в этой ситуации сказать, И от бессилия они начинают орать. А это уже скотство, ибо реветь и осел может.Сан Саныч же по природе своей был человеком тонким и очень мягким. И лишь однажды Петр был свидетелем того, как он употребил истинно «бранное выражение». Было это давно, когда вот этот вот магазин был еще «продовольственным». Они беседовали о чем-то в кабинете, и вдруг в торговом зале возник шум. Сан Саныч вышел к прилавкам, Петр тоже выглянул в дверной проем, и увидел, как жирный зарвавшийся хам орет на молоденькую продавщицу и, не слушая ее лепета, обвиняет во всех смертных грехах ее, дирекцию и всю торговую сеть в целом.— Ворье! — швырял он ей в лицо. — От ворье-о! Чо ты глаза вылупила, целку строишь, не так, что ли? Жируете, падлы, а на прилавке, вон, говно одно!.. Давай сюда директора, щ-щас я ему!.. Он у меня…Сан Саныч побледнел и сказал негромко, но так, что было слышно во всем магазине:— Пошел вон, свинья.Мужик поперхнулся, хлопнул глазами и открыл было рот.— Ты понял, что я тебе сказал? Пошел вон, — повторил Сан Саныч.Тот закрыл рот, повернулся и вышел из магазина, бормоча что-то себе под нос.Сан Санычу стало очень неловко за то, что он выругался.— Извините меня, пожалуйста, — сказал он, смутившись, всем присутствующим в торговом зале и вернулся в кабинет.— Вот, Петр… — расстроенно взглянул он на Волкова. — Ну не ёб твою мать, а?Однако вернемся в день сегодняшний.— А кто это такой? — взглянув вслед Степан Иванычу, Волков опять опустился на стул.— Пупков, — нервически тряхнув головой, Сан Саныч потянулся за сигаретой.— Пупков… кто таков?— Да тут вот какая история. Прихожу я в нашу налоговую месяца два назад, мне там кассовую книгу нужно было… херня, короче, всякая, обычно бухгалтер ездит, а тут — я, не суть, в общем. А очередь в кабине-ет… просто чудовищная. Ну, я сижу, как умная Маша, жду. Выходит вдруг из кабинета налоговый наш… с каким-то мужиком, и мужик этот мне и говорит:«О! А ты чего здесь сидишь?» Я ему: «Да вот… очередь». А он этому нашему: «Ну-ка немедленно его без очереди! Ты что? Это ж мой друг лучший». Я ему, конечно, — в ножки кланяюсь, дескать, что же не заглядываете и вообще… хуё-моё, короче. А сам знать не знаю, кто такой. Он мне: «Зайду, зайду…» И пошел. Ну, меня немедленно приняли, это ж, оказывается, начальник всей налоговой… А я и не знал, грешным делом. Я рад до жопы — такой блат!— Это ж здорово, — прикурил Петр сигарету.— Ага… хуёв-дров. Приходит он ко мне дня через два с бутылкой. Я пред ним ну просто шелками расстилаюсь, лепестками роз его осыпаю, а он сидит, коньяком насасывается, как клоп, и хмурый такой, чернее тучи. «Только вот тебя, — говорит, — и люблю. А остальных всех ненавижу».— А что ж вы их так, — говорю, — Степан Иваныч?— Да ну их всех на хер, — отвечает. — Надоели. Уволился я сегодня. На пенсию ушел.— Ух!.. — поперхнулся дымом Петр.— Ага… Вам смешно. А он, оказывается, живет здесь через квартал. И теперь, с того самого раза, приходит день через день. Дома жена пить не дает. Заснул вчера у нас тут в уборной прямо на горшке, вы представляете? Еле достучались. Я на коньяк этот смотреть уже не могу. Я вообще последнее время стараюсь не пить, а тут… И ведь на хуй не пошлешь, неловко как-то… А? Что делать-то?— Ну… — развел руки Петр. — Тут уж…— Вот и я говорю, — вздохнул Сан Саныч. — Жизнь прожить — не поле перейти.— Это верно, — согласился Петр.— Ну а… каким ветром? В наши-то палестины? И что это у вас на лице? У меня йод есть.— А что, заметно? — Петр тронул рукой щеку.— Царапина какая-то. Но опухает.— Вот ведь… А я и забыл. Ладно, дома намажу, спасибо.— Дело ваше, было бы предложено. Так какими судьбами?— Да нет, — Волков стряхнул пепел в пепельницу, — мимо просто проезжал, дай, думаю, загляну. Н-но… вот что… раз уж свиделись, — Петр достал бумажник и вынул из него фотографию, которую прихватил из Славиной квартиры. — Сан Саныч, вы никого тут не знаете случайно?Сан Саныч надел очки, взял в руки небольшой цветной снимок и внимательно в него всмотрелся.— Нет, — протянул он фотографию Петру. — Но девки хорошенькие. Я бы вот этой вот запердолил, черненькой. А что?— Меня, вообще-то, парень вот этот интересует, — Волков указал на Славу.— Ну-ка, ну-ка, — Сан Саныч опять всмотрелся в снимок. — Ну что ж… на вкус и цвет, так сказать…— Грохнули его намедни. А он вроде как с торговлей был завязан. Ну, и мне интересно, мало ли кто чего знает?— Так вы же, Петр, по слухам, из органов ушли?— Да ушел я, ушел. Тут другое.— Личное?— Не совсем, но… личная, можно сказать, заинтересованность есть.— А что значит «с торговлей был завязан»?— Да я и сам толком не знаю. Просто, похоже, что поставщиком он был, мелким.— А что возил?— Черт его знает. Может, вообще, продукты.— Ну уж тут…— Да это понятно.— Всегда рад помочь. А как звали… усопшего?— Слава. Я даже фамилии его, если честно, не знаю.— Нет, — Сан Саныч еще раз всмотрелся в фотоснимок. — Нет, не встречал. Точно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25