— Давай, что ли…Тот вышел на кухню, вернулся с двумя табуретами, подошел к стулу, на котором сидел связанный хозяин, и поставил их рядом, плотно сдвинув один с другим. Затем он, щелкнув замками, раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на пол наполовину пустую литровую бутылку водки. Вслед за ней вынул из саквояжа кусок светло-коричневой прорезиненной клеенки и такой же фартук. Клеенкой накрыл табуретки, фартук надел на себя. Убрал бутылку обратно в саквояж и вынул из него большую блестящую металлическую коробку. Поставил ее на один из табуретов, снял крышку, положил, перевернув так, что получилась кювета, рядом и стал, вынимая из коробки, выкладывать на нее хирургические инструменты.— Надо бы подстелить под него что-нибудь, — не поворачивая головы и холодно звякая инструментами, сказал он Герману. — Обоссытся.— Да и наорать, — пожал плечами Герман. — А ты не забрызгаешься?— Так у меня же фартук…— Ну смотри.— Штаны надо снять. А рубашку не обязательно, ее просто расстегнуть можно.— Подержи-ка его, — кивнул Герман Гурскому.Тот подошел и, тяжело опустив мужику руки на плечи, крепко прижал его к спинке стула. Герман положил обрез на пол, наклонился и стал расстегивать на сидящем брючный ремень.— Да вы!.. — судорожно дернулся хозяин дома. — Да вы это…— Что? — вскинул на него глаза Герман. — Может, так скажешь? Пока не калека…— Да что говорить-то?!— Повторяю свой вопрос: «Где девка?»— Да не знаю я никакой девки! Что вы все, на самом-то деле… Те вломились с автоматами, теперь вы… Какая девка?!— Та самая.— Да не знаю я ничего!Неожиданно, дважды тренькнув, раздался звонок в дверь.Хозяин дома с отчаянной надеждой бросил взгляд в сторону прихожей. Гурский предупреждающе вскинул руку. Вениамин, в одну секунду отхватив скальпелем кусок пластыря, залепил мужику рот.Звонок повторился.Гурский поднес палец к губам. Герман, осторожно наклонившись, поднял с пола обрез и уткнул стволы сидящему на стуле в пах.Все замерли. 24 — Лиза, — Леон отставил в сторону рюмку, нетрезво пошатнувшись, поднялся со стула и недвусмысленно на нее посмотрел. — Пойдем. Я прошу прощения, господа, но мы с Лизой вынуждены вас ненадолго оставить. Пойдем, детка, я… я должен сказать тебе нечто очень важное.Лиза подняла на Леона тревожный взгляд громадных синих глаз, встала из-за стола, запахнула поплотнее просторный мужской халат и вышла вслед за ним из кухни.В гостиной она опустилась в кресло возле стеклянного журнального столика. Леон сел напротив на широкий мягкий диван.— Лиза, девочка моя, — начал он, глядя на ее голые розовые коленки, — ты должна это знать, иначе будет несправедливо. Видишь ли… 25 Спустя минуту Адашев-Гурский очень осторожно вышел на кухню и, чуть отодвинув грязную занавеску, выглянул в окно. Из парадной вышла какая-то пожилая женщина и тихонько пошла по тротуару прочь.К Гурскому подошел Герман.— На кладбище к нам его надо везти, — вполголоса, чтобы его не было слышно из комнаты, сказал он. — Там расколем. Не резать же его, на самом-то деле.— Думаешь?— А кто, ты резать будешь?— Зачем же? Доктор. Ветеринары, по-моему, вообще клятву Гиппократа не дают.— Ладно, пока он нам верит, надо его на кладбище везти и там дожимать. Сюда в любой момент кто-нибудь припереться может. Он уже чуть не обосрался со страху, а тут звонок этот. Здесь он постоянно отвлекаться будет. Да и нам стремно, — Герман машинальным движением открыл и вновь защелкнул стволы обреза.— А что у тебя там? — кивнул на оружие Гурский.— Там? — взглянул на него Герман. — Картечь. А что?— Да нет, ничего.Герман ушел в комнату, а вместо него на кухню вошел доктор Вениамин в клеенчатом фартуке и с большой водочной бутылкой в руках.— Вы тут, случайно, стаканчика чистого не видели? — спросил он у Гурского.— Веня, а как нам типа этого, — Александр кивнул в сторону комнаты, — до Южного клад-' бища довезти, и чтобы он вел себя смирно?— Очень просто, — Вениамин открыл створку обшарпанного кухонного стола и, наклонившись, вынул оттуда два мутных граненых стакана. Поставив бутылку и один стакан на стол, подошел к водопроводному крану.— Интересно, — сказал он в раздумьи, скептически глядя на грязную раковину, — а вода здесь не вонючая?Затем налил в стакан воды, вернулся к столу, плеснул во второй немного водки, выпил ее и запил водой.— Сколько туда добираться отсюда? По времени?— Ну… — прикинул в уме Гурский, — что-то около часа.— Сейчас, — кивнул Веня. — Сделаем. Он наполнил стакан водкой, с сожалением взглянул на него, вздохнул и, взяв в руки, вышел из кухни.— Пей, — донеслось из комнаты. — Да пей, не бойся, это водка. Хорошая. Это вот этот вот у нас на тебя злой. А тот, который на кухне, — добрый. Он тебя угощает. Что ж ты, не человек, что ли? Разберемся, может, ты и правду говоришь.Гурский вошел в комнату.Вениамин чуть наклонился над сидящим на стуле мужиком и медленно вливал ему в рот водку. Тот послушно глотал.— Давай-давай, до дна… вот так. Закурить хочешь? — он достал две сигареты, прикурил их и одну вставил мужику в рот. — Кури пока. Отдыхай.— Что там? — Герман взглянул на вышедшую из соседней комнаты Элис. Та пожала плечами:— Ничего.Вениамин наклонился над саквояжем, вынул из него какую-то небольшую ампулу, приподнял на уровень глаз, пощелкал по ней ногтем, надломил и всосал содержимое в шприц.— Мне вена его нужна, — сказал он, выпустив из шприца тоненькую струйку. — Развяжите.Герман освободил мужику руки и крепко взял его за плечи.— Давай правую, — сказал мужчине Веня, — не бойся. Никто убивать тебя не собирается. Пока. Только учти — дернешься, игла обломается, тебе же хуже будет. Понял?Мужик кивнул и покорно протянул руку.— Ну вот. И молодец.Сделав инъекцию, Вениамин аккуратно сложил все свои причиндалы обратно в саквояж и защелкнул на нем замки.— Подождем немного.Гурский поднял на него вопросительный взгляд.— Ну… минут пять-десять, — посмотрел на часы Веня.— Пойду, машину подгоню поближе, — Герман пошел к выходу. — Пойдем, Элис.Они ушли.Гурский вставил в брюки и застегнул ремень, которым был связан хозяин дома. Потом вернулся на кухню и, протерев не очень чистым полотенцем оба стакана, убрал их на место, в стол. Взял бутылку с оставшейся водкой, вернулся в комнату и протянул ее Вене. Тот спрятал бутылку в саквояж. Александр закурил сигарету.Через какое-то время глаза у мужика осоловели, он стал клевать носом, и, наконец, голова его упала на грудь. Тяжело посапывая, он глубоко спал.— Слушай, Веня, — спросил Гурский, — а стакан водки в него обязательно вливать нужно было? Он не откинется?— Не-а. Так надо. Да и амбре от него нам на руку, мало ли соседей встретим. Или менты тормознут. Ничего объяснять не надо. А то еще решат, что мы труп везем. А так…Вернулся Герман.Вдвоем с Гурским они подняли мужика со стула, закинув его руки себе на плечи, и, имитируя подгулявшую компанию, вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Веня плотно притворил за собой входную дверь квартиры. На улице они загрузили мужика на заднее сиденье автомобиля, где он уютно устроился между Александром и доктором. Элис села впереди.— Ты по Волхонке езжай, огородами, — сказал Герману Гурский.— Ну не через Московский же… — ответил тот. 26 Тяжело переваливаясь и хрюкая задними амортизаторами на рытвинах разбитой дороги, белая «восьмерка» с помятым передним крылом въехала наконец на территорию Южного кладбища.Вздрагивая корпусом на стыках уложенных в землю бетонных плит, она докатилась до «Яблоневых» участков, повернула направо и остановилась у стоящего на пригорке рагончика-бытовки.Двери машины открылись, и все, кроме спящего на заднем сиденьи мужика, выбрались наружу.На крыльцо вагончика вышел высокий мужчина с пышными усами. Он был одет в рабочую одежду и широкополую соломенную шляпу.— О-о… — вскинул он руки. — Какие люди!— Здорово, — приветствовал его Герман. — Федор здесь?— Да был где-то давеча…— Здравствуй, Леня, — Адашев-Гурский протянул мужчине руку.— Алексан Васи-илич! Уважа-аемый… — расплываясь в улыбке, Леонид снял с себя шляпу и шутливо поклонился Гурскому в пояс. — Какими судьбами? На работку к нам опять? Или так, в гости пожаловали?— По делу, Ленечка.— А что за дело такое, дозвольте полюбопытствовать? Подсобить, может, чем? Мы же завсегда, с превеликим нашим удовольствием. Вы нам только на «красненькую», а уж мы для ва-ас…Вениамин тем временем, открыв притертую пробку, сунул спящему в машине мужику под нос какую-то склянку. Тот дернул головой, открыл глаза и стал озираться.— Вылезай давай, — сказал ему Веня. — Приехали.Мужик выбрался из автомобиля, пошатываясь, оперся о капот и ошарашенно посмотрел вокруг.— А что за товарыш-ша такого привезли вы с собой за кумпанию?— Лень, у нас яма свободная есть? — негромко, но так, чтобы его вопрос явственно был слышен «товарыш-шу», повернулся к Леониду Герман.— Так ведь как не быть-то, это ж, чай, клад-биш-ше… А если и нету, так мы в момент отроем. А что, гражданину время приспело? То-то я и смотрю, плох он совсем. До сумерек-то дотянет?— Открой контейнер. Пусть он там посидит пока.— Это нам легко. — Леонид вошел в вагончик и, вернувшись с ключами, пошел к стоящему рядом железному контейнеру.Герман с Гурским, подхватив мужика с двух сторон, поволокли его к открывшейся со скрежетом двери. Ноги у того подгибались и совсем не слушались.— Там место-то есть? — спросил Герман.— Да есть чуток, — Леонид заглянул внутрь, — ему хватит. Только чтобы он тут пысаться не вздумал. Все ж таки цемент у нас тута хранится.— Да я ж… не знаю я ничего… — слабо лепетал мужик.— Ничего. Посиди, подумай, — Герман втолкнул его в контейнер. — Может, и вспомнишь чего. Ну а не вспомнишь — дело твое, тут тебя и закопают.Леонид закрыл дверь, навесил на нее замок и запер на ключ.Втроем они вернулись к вагончику.— Ну что жа… — Леня сдвинул соломенную шляпу на затылок. — Надо ба, как говорится, со свиданьицем да за здоровице…Он подошел к стоящей неподалеку серебристой «вольво», вынул из салона большую сумку, захлопнул дверь и, нажав кнопку на брелоке ключей, запер машину.— Твоя? — кивнул на нее Гурский.— А чья жа? — весело взглянул на него Леня. — Обижаете, уважаемый. Что ж мы, хуже людей?..— Я глоточек буквально, — Адашев-Гурский, войдя в вагончик, усаживался на скамью возле стола.— А у нас никто никого не неволит. — Леня доставал из сумки свертки с едой. — У нас каждый сам себе наливает. Обычай такой. У нас и стакан на всех один только. А, нет… вот и второй, пожалте.— А Федор сегодня дежурит, что ли? — Герман наливал себе в стакан водку.— Вроде того, — Леня разворачивал на столе свертки. — Завтра ж Пасха.— Да… — Гурский вскинул брови. — Сегодня же суббота уже…— Что, Сань? — взглянул на него Леня. — Не тянет к нам обратно? Тишина, свежий воздух.— Тянет, — кивнул головой Гурский. — Честное слово.— Так поговори с Федором. Тебя он возьмет. Как раз и сезон начинается. От Пасхи до Троицы самая работа.— Пашка-то живой еще?— Заглядывал как-то. Что ему сделается…— Помнишь, как он лямки потерял? — повернулся Гурский к Герману.— Чего ж не помнить. Мы их так и не нашли. Хорошие были лямки, финские. — Он выпил водку и потянулся к бутерброду с колбасой.— Федор тут как-то сухой закон объявил, — стал рассказывать Гурский доктору Вениамину, который раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на стол оставшуюся водку. — Дескать, в рабочее время — ни глотка. А Пашка с самого утра нажрался. Ну и Федор на него наорал при всех. Лопнуло, дескать, мое терпение, все, мол, пошел на хер, ты уволен. А они же приятели старые, Федор с Пашкой, и того такая обида заела… Что ж это, мол, он с ним в таком тоне? И пошел он спьяну вешаться от такой непереносимой обиды. Лямки взял, на которых гроб в яму опускают, и — во-он там раньше лесок был — туда и пошел. Ходил-ходил, нашел дерево с суком подходящим, лямки закинул, петлю спроворил. Сейчас, дескать, я у вас тут повешусь, будете тогда знать… Присел под деревом, закурил, задумался о жизни своей, которая не задалась, и заснул. Просыпается — глядь, а напротив него гриб стоит белый. Ну… вот такого, наверное, размера. Он на него посмотрел с удивлением, сорвал и думает: «Повеситься, это я всегда успею. Надо бы мужикам гриб показать. Они ж такого никогда небось и не видели…» И вваливается к нам в вагончик с грибом этим. «Во, — говорит, — видали?» А его долго не было, мы думали, он домой уехал.— Ты где был-то? — спрашиваем.— Там, — он рукой в сторону леса, — вешался.— Охренел, что ли? — мы ему говорим. Видим же, что не шутит. Короче, налили ему еще водки, он в вагончике так опять и заснул.А уже в конце дня мы инструменты складываем и спрашиваем его:— Пашка, а ты на чем вешался?— На лямках, — отвечает.— А где они?— Там остались.Искали мы это место, где он их привязал, искали, так и не нашли. И он вспомнить не может.— Ну вот, — кивнул Герман. — Так они и потерялись. А хорошие лямки были, финские.— Герман вот тоже очень строгий был командир, — Гурский плеснул на донышко стакана водки, выпил и закурил сигарету. — У такого не забалуешь. Помню — самое начало дня, я сижу, в рабочее переодеваюсь. А он в вагончик вплывает, так это, за притолоку придерживаясь, и к зеркалу. Меня при том при всем в упор не видит. Смотрит на самого себя в зеркало и говорит, строго так: «Это что? Запой? Буду наказывать. Буду бить рублем!»— А что… — пожал плечами Герман. — Закон один для всех.— А барышня наша чегой-то у нас не выпивает? — посмотрел на Элис Леня. — У нас здесь все стерильно, не сомневайтеся…— Выпьешь глоточек? — взглянул на нее Герман.— Чуть-чуть…— Ну вот, а то не по-людски как-то, — Леня пододвинул ей соль и помидоры. — А вы гражданина-то мучить будете или просто так закопать решили, без затей?— Да Господь с тобой, Леня, — взглянул на него Гурский. — Может, он и так все расскажет. Мы же, чекисты, не звери.— Ну, дело ваше, конечно. Я это к тому, что если только лишь на психику давить, так и сумерек дожидаться нечего. Сейчас все равно уж ни души, почитай, вокруг нету. А яма свободная у нас тут рядом, на четвертом участке. Я провожу.— А? — вопросительно взглянул Александр на Германа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25