Неужели я перепутала? На-адо же…»А зачем она нас к Славе потащила? А… а затем, чтобы свидетели были, что она в доме-то этом была, отсюда и пальчики ее там поналяпаны, но уже… после того, как. Менты же у нас тоже не самые глупые на свете, головные мозги имеют. Соседи что-нибудь брякнут, то-се… дескать, бывали тут иностранные девушки, уж студентки, не студентки не знаем, но бывали. Одну вроде Алиса звали, или уж как там их, нерусских, зовут…А может, она и обронила там что-нибудь непозволительное, и ей забрать это «что-нибудь» непременно нужно было. Я же, пока в комнате осматривался, не видел, чего она там делала. А Гурский и вовсе за ней не смотрел небось. А могла, наоборот, что-нибудь подбросить. Черт ее знает".Петр переехал Карповку и покатил по Чкаловскому проспекту в сторону своего дома.«Короче, нет тут, скорее всего, никакой связи с моим конкретным делом. А все эти шпионские страсти не по моей части проходят. И нечего мне в них соваться. Хорошо еще, кавторанг мои пальцы вместе со своими собственными с аппаратуры этой шпионской стер. Возьмут его наши доблестные органы, пусть сами с ним и разбираются, а меня там не было. Знать ничего не знаю. И все. И Гурскому нужно сказать, чтобы возле Элис этой не отирался. От греха подальше».Запиликала трубка сотового телефона. Петр взял ее с «торпеды» и нажал на кнопку:— Алло, слушаю, Волков…— Есть контакт, Петр Сергеич.— Ага!.. — Волков хищно оскалился. — Лешенька, родной, только ты их на выходе бери. Чтобы они с добром уже были, упакованные. А то нам их не прищемить будет. Не в ментовку же их волочить.— Что ж мы, не понимаем?..— Все, дорогой, лечу, сейчас буду. Отбой. — Петр сунул трубку в карман и проскочил перекресток на желтый свет светофора.«Опаньки! Вот это дело… Стрельнуло все-таки! Ну какой же я умный, Господи! Ну просто сам на себя не нарадуюсь».Подъехав по адресу, Волков прижался к поребрику и остановил машину. Он увидел, как знакомый «мерседес», микроавтобус с затененными стеклами, задним ходом въехал в подворотню.Петр вышел из своего автомобиля и заглянул во двор.Фургон остановился точно напротив конкретной парадной, боковая дверь его легко съехала назад. Одновременно с этим распахнулась дверь парадной, и из нее очень быстро, почти бегом, вышли два неброско одетых рослых и крепких мужика. Между ними на заплетающихся ногах болтался парень со спортивной сумкой в руках, которого они быстро затолкали в автобус и исчезли там сами. Следом из парадной появились еще двое, практически несущие на себе третьего, очень крупного, чьи ноги волочились по асфальту. Эта троица в мгновение ока загрузилась в автомобиль, и через несколько секунд «мерседес» уже выезжал со двора.Волков вернулся в машину, завел двигатель и тоже тронулся с места.«Хоп, муха! — сказал он сам себе. — Теперь разберемся».«Мерседес», грузно переваливаясь на колдобинах заросшей лесной дороги, мягко урчал мощным мотором. Наконец он остановился. Боковая дверь скользнула назад, из нее ьышел небольшого роста, но очень широкий в плечах мужчина и неторопливо осмотрелся вокруг. Обернувшись, он сказал куда-то в глубь салона:— Ну что… Давай, выводи, — и пошел через кусты к небольшой полянке.Следом за ним из машины вышли еще двое — очень похожие друг на друга своей неприметностью крепкие парни. Они обернулись и помогли выбраться наружу двум «пассажирам», руки которых были скованы за спиной наручниками. Один из пассажиров, тот, что был помельче и с нездоровым цветом лица, быстро зыркнул по сторонам глазами и, угрюмо уставившись под ноги, придерживаемый за предплечье железной рукой провожатого. Другой, очень крупный молодой парень с заплывающим глазом и громадным синяком на скуле, запнулся о порог и чуть не упал. Его поддержали и подтолкнули в сторону кустов. Он шел между двух сопровождающих, крутил головой в разные стороны и постоянно спотыкался.Возле «мерседеса» остановился черный джип. Из него вышел Петр Волков и подошел к автобусу.— Ну как? — спросил он у водителя, который захлопнул широкую дверь салона, держа в одной руке две большие, но легкие лопаты, а в другой небольшую спортивную сумку.— Да как обычно… — ответил тот, пожав одним плечом и протянув Петру сумку.— Ну ладно, пошли.На небольшой полянке, в стороне от глухой лесной дороги, трое мужчин стояли отдельно, курили и негромко о чем-то разговаривали. Чуть поодаль стояли двое со скованными за спиной руками. Рядом с ними, поглядывая на кроны деревьев, курил мужчина небольшого роста.Шофер прошел к дальнему краю поляны, легко воткнул лопаты в дерн и, сняв с себя куртку, бросил ее на ветви куста. Затем он засучил рукава, обнажив мощные жилистые руки, взял лопату и стал подрубать дерн.— Да там же корни, — сказал ему один из тех, кто курил в сторонке.— Ага… — буркнул себе под нос водитель. — Поучи ученого.— Ну ладно. — Тот, кто сказал про корни, бросил докуренную сигарету себе под ноги, глубоко вздохнул тоже снял с себя куртку и выдернул из земли вторую лопату. — Тебе видней.— Эй… Вы чего это? — Закованный в наручники верзила изменился в лице и с явным испугом в глазах переводил взгляд с одного на другого. Затем, признав в Петре старшего, повернулся к нему:— Вы чего это, говорю, в натуре? Вы чьи? Волков молча расстегнул сумку, подошел к тому, что был помельче, и, держа двумя руками за ручки, раскрыл ее перед его лицом.— Это что? — спросил он негромко. Парень вблизи оказался молодым мужчиной лет тридцати с землистым цветом лица. Он сухо кашлянул и отвел взгляд в сторону.— Права не имеете! — сорвавшимся голосом всхлипнул молодой.— Это пусть ментов доказательная база заботит, — вновь негромко сказал Петр. — Мне она без надобности, я тебя с поличным взял.— Да ты кто, в натуре?..— Пробивать надо скрупулезнее, кого обносите. К чьему добру руки свои поганые тянете.— А тут и правда корни, — сказал водитель и обернулся к Волкову. — А это… под двоих копать?Петр бросил сумку на землю, вынул из плечевой кобуры пистолет и передернул затвор.— Копай пока, — спокойно сказал он, глядя на того, что был постарше и все так же смотрел куда-то в сторону. — Там видно будет. С одним мы еще поговорить попробуем. Вот с этим. Сразу видно, человек серьезный. Только при этом баклане он нам ничего не скажет. Это ж себя ронять… А тот нам только и нужен, чтоб показать, что не шутки мы тут шутим.— На колени! — бросил он молодому. Повинуясь команде, тот рухнул как подкошенный. Волков приставил взведенный пистолет к его лбу.— С… с… с-суки… — Парень закрыл глаза. Вдруг Петр отвел руку чуть в сторону, дважды с грохотом выстрелил над самым его ухом, сильно ткнул пистолетом под нос и, склонившись к самому его лицу, заорал:— Кто на хату навел?! Ну?! Быстро!!! Кто?!! Оглушенный выстрелами, бугай, хватанув носом пороховой гари, слизывал кровь с разбитой, обожженной раскаленным стволом губы. Он ошалело таращил на побледневшее, бешеное лицо Волкова выкаченные от ужаса глаза и беззвучно хватал ртом воздух.— Кто?! — орал Петр. — Кто навел?!!— Я… я все скажу, — лепетал здоровяк. — Все-все скажу… Это не я… я только за рулем должен был сидеть… я вообще…— Быстро!!! — орал Волков. — Порву!!!— Да-да, — послушно кивал парень. — Сейчас…Слова посыпались из него, как сухой горох из вспоротого мешка. Он выплескивал информацию, захлебываясь, перебивая сам себя на полуслове, задыхаясь. Наконец закончил и опустошенно замолчал.— Все?! — яростно выкрикнул Петр, держа в руках волыну. Парень кивнул.— Ну вот и хорошо, — совершенно спокойно сказал Волков и, аккуратно придержав большим пальцем курок, снял пистолет с боевого взвода.В долю мгновения с ним произошла разительная перемена. Проведя ладонью по лицу, он будто бы содрал с него некую маску. Чудовище с искаженными белоглазой яростью чертами, от которого несло ужасом и смертью, бесследно исчезло. На его месте вновь стоял обычный, чуть усталый человек, в самой глубине глаз которого, казалось, навсегда застыло выражение чуть ироничного любопытства, словно все происходящее вокруг было давно наскучившей ему игрой, в которой он, волею судьбы, был вынужден принимать участие. Но… Был ли этот шквал инфернального черного пламени, который, на короткий миг, опалил рассудок и сокрушил волю противника, лишь психологическим приемом и только? Мог бы, на самом деле, Петр, шарахнув злодею пулю в брюхо, рвать его затем руками на куски, выдавливая вместе с остатками медленно и мучительно угасающей жизни необходимую для торжества справедливости правду?Трудно сказать.Даже сам Волков наверняка не смог бы ответить на этот вопрос определенно, ибо никто не знает всего себя. Не дошло до этого, и слава Богу…Петр знал лишь одно — зло наказуемо. И уничтожаться оно должно беспощадно.Любое зло, пусть даже самое незначительное, которое встречалось ему на пути, было для него Злом. Ошибкой в процессе бытия. Из-за этой неправильности естественный ход вещей и явлений мог нарушиться, и мироздание — рухнуть. Со стихийными бедствиями (ураганами или, к примеру, наводнениями) Петр, к своему большому огорчению, ничего поделать был не в силах. Но, когда жизнь сталкивала его с «неправильностью» персонифицированной, да еще если она своекорыстная, да жестокая, да хамит… Тут уж — извиняйте!И происходила эта позиция не из каких-то там соображений абстрактной законности, а из самой сущности его природы. Физиологического неприятия им всего подлого, лживого и злобного.Он никогда не взвешивал, не просчитывал своих действий, связанных с уничтожением ненавистного ему порока, соотнося их с возможной опасностью последствий, равно как и не искал встречи с ним намеренно. Просто он так был устроен. Когда Зло встречалось на его пути; да еще, не приведи Господи, загораживало дорогу, он превращался в зверя, в того самого Волчару, которого, из несколько опасливого уважения, таким образом прозвали его бывшие сослуживцы по убойному отделу.Это был его личный Армагеддон, и поделать с этим ничего было нельзя.Именно поэтому, еще в юности, он так привязался к Адашеву-Гурскому, хоть чисто внешне, казалось, были они людьми совершенно разными. Гурский был натурой иногда слишком рассудочной, несколько расслабленной и, на первый взгляд, даже циничной. Но, в действительности, были они одной породы. С той лишь разницей, что Адашев-Гурский, также безошибочно чувствуя нутром всякую скверну, в какие бы одежды она ни рядилась, лишь брезгливо ее сторонился. Если, конечно, ситуация позволяла. Что бывало не всегда.Ну да ладно. Об этом как-нибудь потом.— Давайте, грузите их обратно, ребята, — убрав пистолет в кобуру, Волков поднял с земли спортивную сумку и застегнул ее. — И поехали. А то жрать уже охота, сил никаких нет. 20 Апрель в этом году выдался в Санкт-Петербурге необычно жарким. Но в последние дни стало несколько прохладнее, и Адашев-Гурский, оставив веселую компанию, которая «заколбасилась» в доме у Леона, с удовольствием шел пешком по Большому проспекту Васильевского острова.Великий пост, который Александр, по обыкновению своему, держал каждый год, чтобы затем полнее ощутить всю глубину Пасхальных праздников, обострил все чувства. Он шел, с наслаждением вдыхая весенний воздух, и пребывал в прекрасном расположении духа.Дойдя до Пятнадцатой линии, он перешел проспект и хотел было зайти в кафе, но потом передумал и решил перекусить дома у Германа, где можно было бы самому приготовить что-нибудь вкусное, но не нарушающее постный рацион.— Привет! — открыв дверь, Герман посторонился и впустил Гурского.— Привет.— Выжил?— Да вроде бы да. — Александр разделся и повесил в прихожей свою куртку на вешалку.— Ну, проходи. А что с тобой было-то?— Бог его знает.— А врачи что говорят?— Сорок баксов в день. Вот и все, что они говорят. Капельницы, укол вчера какой-то сделали. Я весь день проспал. Сегодня совершенно нормально себя чувствую.— Может, сердце?— Да нет вроде. Просто, поплыл я как-то… совершенно непонятно почему.— Ладно, проходи давай, — Герман подтолкнул Гурского к кухне. — Знакомься вот — Вениамин. Он доктор.— Александр, — Гурский протянул руку привставшему из-за стола худощавому мужчине. — Очень приятно.— Веня, — пожал его руку мужчина. — Мне тоже.— Веня, вы доктор? А вот скажите, — Гурский присел к столу, на котором стояли открытая бутылка водки, рюмки и миска с остатками салата, — мог со мной обморок случиться… ну чисто нервический, что ли?— А как это было? — Вениамин закурил сигарету.— Да он собачий доктор. — Открыв холодильник, Герман чем-то в нем звякал. — У меня Шмонька что-то прихворнул, он ему уколы делает, Вот если бы у тебя была чумка…— Ах вот оно что, — улыбнулся Вене Александр. — Ну, нос у меня вроде холодный.— Уже хорошо, — кивнул ветеринар. — А как со стулом?— Ух ты! — Гурский наклонился и взял в руки стоящий на полу саквояж из толстой натуральной кожи, запертый на блестящие замки. — Это ваш?— Ты осторожнее, — Герман вынул из холодильника банку с маринованными огурцами. — Вещь старинная, цены немалой.— Мой, — опять кивнул Вениамин. — Очень удобно на визиты ходить.— Теперь таких не делают, — уважительно сказал Александр и бережно поставил саквояж на место.— Это от деда остался. Он у меня земским доктором был.— Угу, — кивнул Гурский. — Герка, а у тебя картошка есть?— Должна быть.— Можно я поджарю? На постном масле?— Хочешь — жарь. Только на всех. А чистить я тебе помогу.— Давай.Герман достал картошку, высыпал ее в большую миску, выдал Гурскому нож и сам тоже стал ее чистить.— Слушай, а может, это у тебя с голодухи?— И вовсе даже я не голодаю. — Александр быстро и ловко срезал с картофелины тоненькую стружку. — Просто я скоромного не ем.— И тебе оно надо? — скептически взглянул на него Герман.— Ну, Гера… Я же крест на себе не просто в качестве украшения ношу.— Неслабый, кстати, крест, — Герман бросил взгляд на небольшой, но массивный старинный серебряный крест на черном шелковом шнурке, который, вывалившись через расстегнутый ворот рубашки, висел у Адашева-Гурско-го на шее.— Ну вот… я и говорю. — Александр отложил очищенную картофелину и взял следующую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25