— Чем занят?— С Аленой выпиваю Ваулиной.— Да? — Петр удивленно вскинул брови. — Ну-ка… — Он переступил порог, прошел через переднюю, заглянул в гостиную и растерянно обвел взглядом пустую комнату. — А где Алена?— Так вот же она, — Александр указал на лежащую на столе телефонную трубку.— А-а…— разочарованно протянул Волков. — Ты в этом смысле.— Поболтай с ней, у нее похмелье и тоска. Я пока в туалет схожу.— Алена? — Петр взял трубку. — Привет, это Волков.— Петька! Приве-ет… — услышал он радостный голос, чуть нараспев, тягуче произносящий слова. — Давай выпьем?— А чего это ты с утра пораньше? Сколько там у вас?— А хер их знает… часов десять, наверное. Тузик, падла! Куда? Урою!..— Эй-эй! Это ты с кем там?— Да собака у меня, левретка, точнее леврет, мне тут подарили. Тузик. Красивы-ый… Цвета маренго.— Ну и за что ты его так?— Да ты понимаешь, Борюсик в отъезде, а этот в его отсутствие вообразил себя вожаком стаи, со мной ругаться вздумал. Ты представляешь? Я его прищучила, так он обиделся, взял, гад, и на постель насрал. Не на нашу, правда, а в гостевой комнате. Ну, я его в угол загнала и ремнем так отпиздила… Теперь вроде все понял, но все равно мне назло по грядкам шастает. Давай выпьем, а?— Ну давай… — Волков взял рюмку Гурского, налил из стоящей рядом на столике бутылки в нее водки и потюкал ею о трубку. — Слышишь?— Ага! — засмеялась в далекой Канаде Алена и тоже чокнулась чем-то о свою трубку. — Поехали?— Твое здоровье.Волков выпил и, подцепив вилкой из стеклянной миски квашеной капусты, закусил.— Алло, ты где? — спросил он в трубку.— Да здесь я… Я вот смотрю, почему у меня чеснок упал? Ты не знаешь? Может, палочки поставить? Тузик! Зараза…— А ты что, в огороде, что ли?— Ну да… — засмеялась Алена. — Мы же дом купили, ну, в кредит, конечно, полчаса от Монреаля, я Гурскому говорила. Тут рай просто — речка течет недалеко, бассейн во дворе. Ну, я на лужайке грядки и вскопала. Помидорки посадила, редиску, укропчик… Чеснок вот. Он у меня взошел, подрос, но что-то упал. Почему? Спроси у Гурского, он все знает.— Гурский, — повернулся Петр к вошедшему в комнату Александру, — почему у Алены чеснок взошел, а потом упал?— Поливать надо… — пожал плечами Адашев-Гурский.— Слышишь?— Ага-а… — донеслось из трубки. — Слушай, а ведь верно… А я думала — так вырастет. Ну что, еще треснем?— А ты не разоришься?— Да нет, девятнадцать центов минута. Канадских центов. Ерунда. Сейчас, я только в дом вернусь, а-то у меня уже стакан пустой, а выпивка — там.— Ну давай… — Волков налил себе еще рюмку.— Ты там как?— Готов. А ты?— Аналогично.— Ура?— Ура.Петр выпил и закусил капустой.— Слушай, мать, давай прощаться, а?— Ну ладно, давай. Я посплю, а потом еще позвоню.— Счастливо.— Ну пока.Волков повесил трубку.— Слушай, — он посмотрел на капусту, — а у тебя другой закуски нет, что ли?— Так ведь пост, Петя.— И ты все посты блюдешь? — скептически взглянул на друга Петр.— Только Великий. К сожалению.— Все сорок дней?— Так есть-то только первую неделю хочется, а потом втягиваешься, и ничего.— И рыбу не ешь?— Ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молочного.— А что же ты ешь?— Все остальное.— Гордыня это все.— В смысле?— Ну… вот, мол, я какой! Воззри на меня, Господи! Видишь, дескать, насколько я в полном самоотвержении неимоверно крут?— А монашествующие? — заинтересовался позицией друга Александр.— Ну… у каждого своя судьба, конечно. Если уж в миру греху противостоять силенок не хватает…— Так они же не только ради себя. Они за всех молятся.— Дело хозяйское, конечно, только за всех бы не надо.— Ну поня-атно. За нас с тобой еще туда-сюда, а вот за гниду всякую…— Именно.— А это ты решать будешь — кто гнида, а кто нет?— Гнида, она и есть гнида.— Да пошел ты…— беззлобно сказал Гурский.— А водку пьешь.— Во-первых, винопитие в пост не запрещается, а лишь не благословляется. И значит, немножко, для укрепления духа и возвеселения души, можно. А во-вторых, Алене там одиноко, она звонит раз в полгода, просит выпить с ней и поболтать. Я что, обманывать ее должен, пустым стаканом чокаться? Я вот тут намедни в дом один зашел, по делу, меня там люди котлетками угощали. Вкусненьким от всей души потчевали. Так я, опять же, что, по-твоему, нос должен был воротить? Дескать, мол, как же так, что вы себе в Великий пост позволяете… Я ел. И нахваливал. Потом, правда, с горшка сутки не слезал — организм-то на растительный рацион уже перестроился — но… Короче, гордыня не гордыня, может, ты и прав, но до Пасхи всего три дня осталось. — Гурский закрыл пробкой водочную бутылку и отнес ее в холодильник.— Ты чего хотел-то? — вернулся он в комнату.— Да… Тут вот что. — Волков вышел в переднюю, раскрыл стоящую под зеркалом кожаную сумку и вынул из нее небольшой, но увесистый сверток, плотно упакованный в черный пластиковый пакет и перетянутый скотчем. — Здесь — все твои деньги. Ну, твоя половина от всего.— А…— И брюлик твой тоже. Я его в пакетик запечатал, все аккуратно, не сомневайся.— Да я не о том. Чего это вдруг? У тебя и сейф дома в стенке, и волына… Куда мне их девать-то? Меня же обнесут. И грохнут.— Это если кто узнает.— Да все узнают. Моментально.— А ты не трепли. Есть куда схоронить-то?— Куда… — задумался Гурский. — Ты же говорил, что мы их вложим. Я бы на проценты жил. Мне достаточно, я аскет, ты же знаешь.— Ладно, это все потом. Просто у меня, понимаешь, ситуация сейчас сложилась такая, что… всякое может быть. Лучше, чтобы твои деньги у тебя пока полежали. На всякий случай.— Так давай и свои тогда.— Да ладно. Не нужно. Это мои проблемы. И… ну, в общем, так надо. Есть там момент один… короче, это мои заморочки, я сам решу.— Ну надо так надо. — Гурский взял пакет и обвел взглядом комнату.— Только в белье не прячь, как все.— Ага… Ты еще про сливной бачок в сортире вспомни. — Александр подошел к массивному, темного резного дерева, секретеру и положил на него сверток. Из верхнего отделения вынул длинный узкий ящичек и поставил его рядом. Затем запустил руку куда-то в глубину оставшейся от верхнего ящичка пустоты и чем-то щелкнул. В нижней части секретера, прямо под дверцами, чуть отошла глухая панель. Александр присел на корточки и, потянув ее на себя, выдвинул потайной ящик.— Ни фига себе, — удивился Волков. — И чего, много туда помещается?— Петя… — снисходительно улыбнулся Гурский. — Туда тебя поместить можно будет, если что. Только по частям, конечно…Он взял сверток, сунул его в секретное отделение и задвинул ящик. Панель, мягко щелкнув, встала на свое место.— Умели же делать… Откуда у тебя раритет такой?— Я здесь ружье хранил, ну то самое, которое потом тебе подарил. А в детстве вообще такое засовывал, что…— Так это твой, что ли? В смысле, еще от родителей, из той квартиры?— Ну да. Это дедов. А может, еще и от прадеда. Я только его и забрал, когда мы… ну, в общем, когда после развода сюда перебрался. — Александр распрямился и вставил на место узкий ящичек. — Ну вот. Теперь, если только целиком его вынести… Но это вряд ли, в нем весу, как в рояле.— Вот и хорошо. Пусть полежат. Я потом опять заберу.— Хотелось бы. Чего им лежать? Они работать должны как-то… Только я в этом ничего не понимаю.— Придумаем. Есть мысли кое-какие. — Петр достал сигарету. — У тебя вообще какие планы?— Относительно вложения денег?— Да нет, тут с тобой все ясно. Я имею в виду на сегодня? — он откинул, динькнув, крышку «Зиппы» и прикурил.— К Герману надо зайти. Васька Морозов звонил, на рыбалку зовет к себе в Лимовку. Если у Герки дел важных нет, может съездим, он на тачке.— А она далеко?— Лимовка? Не очень. Но места там… Васька говорит, сижу, мол, в лодке с удочками, а на берег из кустов медведица вдруг выходит, да еще с медвежатами. Вышла, посмотрела эдак вот, а потом — плюх в воду, и ко мне. Представляешь?— Ну и?..— Потом передумала, вернулась обратно. Вылезла, отряхнулась как собака и обратно в лес. И медвежата за ней.— Васька не обосрался?— Да говорит — почти. Но она маленькая была с виду, метр с чем-то в холке.— Ему бы хватило.— В общем, да.— А потому что не фиг на рыбалку без карабина ходить.— Логично. — Александр взял со стола пустую рюмку, миску с капустой и пошел на кухню.— И надолго ты планируешь? — Волков вышел вслед за ним из комнаты.— Да я вообще ничего не планирую. Может, я еще и не поеду никуда. Может, у Герки дела. — Гурский ополоснул под краном рюмку, вытер ее полотенцем и поставил в буфет. Капусту накрыл тарелочкой и убрал миску в холодильник. — А тебе не терпится, чтобы меня медведь сожрал? Деньги мои тебе покоя не дают? Заграбастать хочешь? Бери, бери… — Гурский тщательно тер мыльной губкой вилку. — Все бери, пей мою кровь…— А Герман дома?— Да уже, наверное, должен. Я со Светкой разговаривал, она там салаты строгает, а он к семи подъехать обещал. Что-то они там празднуют сегодня. Пошли?— Да неудобно как-то, я его тыщу лет не видел.— Тем более.— Там гости небось будут, я никого не знаю…— Никого там не будет, мне Светка евон-ная сказала. Они с Германом да Алиса.— Что за Алиса?— Алиса? Элис Раен. Сержант морской пехоты США.— Иди ты?— Натурально. — Александр бросил вилку в ящик кухонного стола, присел на краешек мойки и прикурил сигарету. — У них же там армия добровольная, на профессиональной, тэс-скать, основе. Подписал контракт, и вперед. Бабы тоже служат. Возможность бесплатно получить образование какое-никакое, профессию. Вот она и служила. В морской пехоте. Уж не знаю, сколько и кем конкретно, но звание имеет — сержант. А теперь приехала к нам сюда русский изучать. Группа их целая у нас в университете. Она там у них старшая, что ли, а может, и нет, я не в курсе. Короче, они живут — кто как. Кто в общежитии, а кто у знакомых. Вот она у Герки со Светкой и живет. Очень хорошенькая. Как куколка.— Сержант морской пехоты — куколка?— Как ни странно. Стройная такая, миниатюрная. Я сам сначала не поверил. «Как же ты, — говорю, — справлялась?» Ведь у них там сержант — это… А она улыбнулась так это вот, легла на пол, левую руку за спину, и на одной руке — на кулаке, заметь! — как стала отжиматься… Как швейная машинка, ей-богу, просто туши свет. Там не то, чтобы считать, мол, сколько раз, там время засекать впору. Пять минут, десять, полчаса… Сколько нужно. Я не выдержал, прекратил это дело от греха подальше, а она встает, улыбается и не запыхалась вроде даже. «Веришь?» — говорит. Ну я, честь-честью, во фрунт вытянулся: «Йес, сэр!» А она так это чуть ссутулилась, подошла ко мне вразвалочку, встала вплотную, палец указательный чуть не в самый мой нос уперла и ка-ак рявкнет: «„Йес, мэм!“ говорить надо!» И хохочет.— Так как же ты в гости пойдешь, если пост?— Я же по делу.— Ну да, сержантика клеить.— Не-ет. У нее жених там где-то.— Ну-у… Это ж эвона аж где… На той стороне планеты. Оттуда не видно.— Я тоже так думал. А она мне: «Ми такой лыванский лу-уди… Еслы ми сказал свой жиних: „Лублу. Ты и толка ты“, то всо, всо! Айм сори, Саша…»— Клинья, выходит, подбивал уже.— А что ж…— А почему «лыванский лу-уди»?— Семья ее происхождением из Ливана, предки. Они это чтят. Это только считается, что в Америке национальностей нет. Все, мол, американцы, и все тут. А на самом деле ирландцы, итальянцы, евреи, китайцы — все сами про себя помнят, кто есть кто.— И это правильно.— Наверное.— Ладно… — Волков погасил сигарету в пепельнице и взглянул на часы. — Уже начало восьмого, давай я тебя к Герману закину.— Да здесь недалеко. Я и пешком дойду. В магазин еще заглянуть надо, неловко с пустыми руками.— Заглянем.— Да? Ну давай.Адашев-Гурский накинул на себя кожаную куртку, вынул бумажник, заглянул в него и опять убрал в карман.— А у тебя что, дела еще сегодня? — спросил он у Волкова, выходя из квартиры.— Да так… ничего важного, в общем, — пожал тот плечами.— Так и пошли.— Думаешь, удобно?— Думаю — да. Мы же ненадолго. — Гурский запирал дверь.— Ну… — Петр в раздумьи склонил голову на бок.— Пошли-пошли, — Александр стал спускаться по лестнице.— А лифт так и не работает? — саркастически улыбаясь, спросил Волков, шагая вслед за ним.— Не-а.— А пункт этот, приема металлов, который тут рядом, так и процветает?— Ага.— Ждешь, когда я его взорву?— Ага.— Не дождес-ся. Хочешь — подыхай на этой лестнице. Пятый этаж, едрена шишка!.. Туда-сюда, туда-сюда, и так каждый день. И это вместо того, чтобы пойти и разнести его к едрене фене. Дурак ты, Гурский, малахольный, а не реальный пацан.— Ага.— Чего ты лыбись-ся?— Мама, ешьте рыбу…— Жареных карликов?— Жареных карпиков.— Так их же нету.— Тогда сидите и… не квакайте. 4 — Слушай, а чем там Алена занимается? — Выехав со двора, Волков вырулил на Малый проспект Васильевского острова.— По-моему, ничем. — Адашев-Гурский приоткрыл окно и потянулся за сигаретой. — Там ее Борюсик бабки заколачивает, в основном. По ее словам.— А ты с ним знаком?— Нет. Она его уже там, в Канаде, встретила.— Она ведь искусствовед?— Вроде. Ну… уроки, говорит, давала фортепьянные, частным образом. А теперь гороскопы составляет, за символическую плату.— Совсем опупела.— Так скучно же.— Эт-то понятно. Это мы понимать можем. — Петр сделал левый поворот, проехал по Пятнадцатой линии до перекрестка со Средним проспектом, повернул направо и остановил машину напротив магазина «Джинн».— Пошли, — сказал он, открывая дверь. — Здесь, по-моему, все есть.Выйдя из лифта, Гурский и Волков подошли к обитой дерматином двери. Александр позвонил в звонок. Из квартиры донеслось отчаянное звонкое тявканье, потом послышались тяжелые шаги, и дверь распахнулась. На пороге, заслоняя собою почти все пространство дверного проема, стоял Герман.— О! — сказал он, глядя на гостей и широко улыбаясь. — А мы не ждали вас, а вы приперлися… Шмонька, тубо! — Он наклонился, сграбастал огромной ладонью крохотного чихуахуа и засунул его в широкий карман фартука пестрой расцветки. — Служебно-розыскной пес, — кивнул он на крохотные бусинки влажных глаз, выглядывающих из кармана, — злобы необыкновенной. Только жутко невоспитанный. Надо бы на площадку с ним ходить, но все как-то руки не доходят. Чего стоите-то? Забоялись? За-аходи!..— Здравствуй, Гера, — сказал Петр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25