А она из Прибалтики. Но у нее это явно посттравматическое. Слышите, как говорит заторможенно, будто слова припоминает? И язык плохо слушается.— Бедная девочка. А это обратимо?— Скорее всего, да. Только время нужно.— А память?— С этим сложнее. Мозг, он ведь вообще… «черный ящик». Известны случаи, когда после черепно-мозговой травмы человек вдруг начинал абсолютно свободно говорить на совершенно неизвестном ему до этого языке, а свой родной напрочь забывал. Такие случаи описаны. Так что… — Леон развел руки.— Ну что ж, — Гурский достал сигарету, — придется вам на ней жениться. Как человеку порядочному.— Думаете?— А что? Можно, конечно, и удочерить, но… вон какая хорошенькая. И у нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.— М-да… Вообще-то, с моей точки зрения, инцест пикантнее.— Безусловно. А если учесть тот факт, что она будет являться вашей приемной дочерью, а не родной…— Мы это скроем. Я буду говорить, что она — мой внебрачный ребенок. От ранней половой близости с пионервожатой в спортивном лагере.— От первой половой близости.— Да! На груди ее матери я потерял невинность. В четырнадцать лет.— А она от вас свою беременность скрыла.— Ну конечно, а как же иначе.— А теперь вот она вдруг умерла.— Погибла. В автокатастрофе.— Нет. Покончила с собой.— Да. И оставила записку, в которой перед смертью открылась перед дочерью.— Конечно. Поэтому дочь к вам и приехала. Жить. У нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.— Но после травмы она все забыла. И только я один теперь владею этой тайной.— А перед Господом вы чисты, поскольку мы-то с вами знаем, что дочь приемная и кровосмешения нет.— Жалко…— Что?— Жалко, что вы это знаете.— Я никому не скажу.— Обещаете?— Слово даю. Я стану распускать слухи, что вы сожительствуете с собственной красавицей дочерью.— Родной дочерью.— Ну разумеется.— Спасибо, Саша. Пойдем выпьем? — Леон повернулся и пошел на кухню.— Да нет, — вошел следом за ним Гурский, — спасибо, Леон. Я не пью.— Да?— Я тут выпил, пару дней назад, и со мной казус такой приключился…— Что, — вскинул голову сидящий за столом Анатолий, — застала врасплох диарея?— Угу, — кивнул, прикуривая сигарету, Гурский, — гонорея.— Гонорея бывает у бабы, — веско сказала крупная брюнетка Людмила. — А у мужика должен быть триппер.— Логично, — согласился Анатолий и выпил рюмку.— А вот у меня был случай, в Верхоянске… — Рослый мужчина с густыми пшеничными усами потянулся к бутылке.— Да знаем, знаем, — перебила его Людмила.— Да это же другой…— И тот тоже знаем, слышали уже. Ты уже по кругу ходишь. По два раза уже рассказал все, что знаешь. Дай другим хоть слово-то сказать.— Хорошо, — неожиданно легко согласился мужчина. — Я тогда про это лучше напишу. За деньги. Но все равно первым ее мужчиной был Иосиф Кобзон. В городе Салехарде.— Вот-вот, ты напиши лучше, а мы прочтем. Ведь тебя когда читаешь, это чем удобнее? В любой момент книжку можно закрыть. А когда ты рассказываешь…— А вот что касаемо акцента, — Леон, наполняя рюмку, взглянул на Александра, — то был у меня когда-то приятель такой, Рафаэль его звали. Он сейчас в Швеции живет. Уж не знаю, что он там делает, но здесь был балетным, у Якобсона. Так вот… Сам он был родом из Казани. Мама — татарка, отел — венгр. Ну и мама с папой дома по-русски, естественно, разговаривали, поскольку ни тот, ни другая родных языков друг друга не знали. Отец его из Венгрии в Союз приехал комбинат какой-то строить, г. потом женился на простой татарской девушке и там же работать остался, главным инженером.И вот этот-то их русский язык Рафик с первых дней и слышал. Его и выучил. Только его и знал. Сынка главного инженера родители не очень-то во двор к уличным мальчишкам выпускали. Так вот вы можете себе представить, Саша, как он говорил? На каком языке и с каким акцентом?— С татаро-венгерским! — восторженно констатировал Анатолий. — Колоссально!— Да, — кивнул Леон, — с каким-то и вовсе уж не существующим. Так что «родной язык» это такое понятие…Девушка Даша выпила рюмку, шмыгнула носом и, утерев слезы, поднялась из-за стола.— Минуточку, Дашенька, — встрепенулся Адашев-Гурский, — мне срочно звонок необходимо сделать. Я быстро.Он вышел из кухни, прошел по коридору в гостиную, взял телефонную трубку и набрал номер.— Да, — раздался в трубке преувеличенно бодрый голос. — Докладывайте.— Привет, Герка.— Привет. А ты кто?— Это Гурский.— О, здорово! Ты как, не сдох?— Нет, я в порядке. Слушай, ты там у себя ключей моих от квартиры не находил?— А я и не искал.— Может, я подъеду, поищем?— Подъезжай.— Ну хорошо, я сейчас.— Давай.— Ну пока, — Александр повесил трубку, вышел в коридор и стал надевать куртку.— Ты чего, уходишь? — крикнул ему в открытую дверь с кухни Анатолий.— Да, я… — Адашев-Гурский вошел на кухню, — вынужден откланяться. Прошу прощения, господа.— Пойдемте, я вас провожу, — Леон поднялся со стула. 18 Петр Волков сделал правый поворот, проехал мимо здания городской ГАИ (или уж как там она теперь сама себя называет), что находится на улице профессора Попова, и, миновав автобусную остановку, притормозил, пропуская встречный транспорт.Затем он повернул налево, переехал через невысокий бордюрный камень и остановился напротив широкого крыльца продовольственного магазина.— Добрый день. А Дмитрий Евгения на месте? — спросил он у молоденькой продавщицы хлебного отдела.— Да.— Спасибо, — кивнул Петр девушке и, пройдя между прилавками, вошел в служебное помещение. Там, вполоборота к нему, сидел за рабочим столом рослый молодой мужчина, одетый в модную полосатую рубашку и черные джинсы.— Привет, — поздоровался Волков. — Как жизнь?— Что? — мужчина обернулся, попытался приподняться, но болезненно поморщился и опустился обратно на стул. — А! Мин херц!.. Заходи.Петр подошел к столу и сел на второй стул.— Прости, что не встаю, — громко сказал мужчина и протянул Волкову руку. — Очень больно.— А что с тобой?— Ой… Ты просто не поверишь…— Тебе поверю.— Я очень, о-очень болен.— А что такое-то?— У меня, — мужчина тронул рукой свою короткую ухоженную бороду и сдержанно хихикнул, — ты, конечно, будешь смеяться… но у меня подагра…— Подагра? — изумился Петр.— По… подагра, — прыснул Дима.— Слушай, а ты не слишком о себе мнишь? Ну… геморрой, там, это я понимаю. Но подагра… Не слишком кучеряво?— Нет, — мотнул головой мужчина.— А… а как это — подагра?— Сейчас. — Дима привстал, вынул из кармана джинсов стограммовый шкалик коньяку и разлил его в две стоящие на столе чайные чашки. Пустую бутылочку спрятал под стол, чем-то там звякнув. — Давай.— Ну… твое здоровье. — Волков приподнял свою чашку.— Ага. — Дима придвинул поближе к Петру пакетик с солеными орешками и выпил.— Ну? — Петр достал сигареты. — А чего ты орешь-то?— А… — опять захихикал Дима. — Это… Сейчас расскажу.Он вынул из лежащей на столе пачки сигарету и тоже закурил.— Значит, так, рассказываю тебе… — Он выпустил дым. — Хожу я тут, понимаешь, хожу… ну и побаливает у меня большой палец. На ноге. Вот тут, — он указал на правую ногу. — В суставе. Я думаю, ну, старая травма. Может, ушиб где-нибудь и не заметил. А она все болт и болит. И болит и болит, с-сука. Ой! Господи! Слова-то какие говорю… Прости меня, великодушный наш Господи! Прости, меня, Милостивый! Прости ра-аба Твоего-о!… — Дима покаянно уронил голову на стол.— А на колени бухнуться слабо? И лбом об пол?— Слабо… — беззвучно хохотал Дима. — Больно очень. Господи-и! За что кара-аешь? — запрокинул он голову, обратив лицо к потолку.— Ну и?.. — улыбнулся Волков.— Так вот, мин херц… И пошел я к доктору. «Доктор, — говорю, — а что это у меня так болит? Вот здесь вот?» А у меня суставчик-то мой бедненький весь распух уже. Шагу же не ступить. Спать же уже не могу. Жить уже нет никакой возможности. Ну, он мне — рентген, анализы всевозможные. И говорит: «Нет, молодой человек. Это у вас не травма. Это у вас самая настоящая подагра. Отложение…»— Так это типа…— Остеохондроз там всякий, артрит — это все соли. А это… это отложение, пардон, моче-уксусной кислоты. У нее кристаллы такие… такие… ну как ежи, острые очень. И вот, когда они живут у тебя в хрящах…— Да, очень больно, наверное.— Не то слово, мин херц. Это просто не то слово! — Дима достал из большого нагрудного кармана рубашки еще один шкалик, разлил коньяк по чашкам, аккуратно завинтил маленькую пробку и убрал пустую бутылочку под стол, опять чем-то звякнув.Петр наклонился, заглянул под стол и увидел там четыре пустые стограммовые бутылочки.— И ты вот таким вот образом лечишься? — распрямившись, взглянул он в раскрасневшееся бородатое лицо, на котором гримаса страдания сменила на секунду улыбку и вновь исчезла.— Нет, — мотнул головой Дима. — Доктор мне говорит: «Значит, так, записывайте. Вам нельзя: мясных и рыбных отваров. Соленого, маринованного, жирного, жареного. Салатов-помидоров. Жирных сортов мяса и рыбы…» Короче, вообще ничего.— Так, а что же…— Да! — Дима вскинул вверх палец, а потом повел им по столу, будто бы подчеркивая некие строчки. — Вот еще: «Внутренние органы животных и птиц». А?..— А красное вино? Оно же вроде способствует…— Значит, так, объясняю тебе еще раз. Доступно, чтобы понятно было, — он опять заскользил пальцем по поверхности стола. — Ни в коем случае нельзя кушать никакого пива и никаких вин, — он поставил воображаемую точку.— Меня вот про внутренние органы птиц очень впечатляет.— Ага… — опять беззвучно захохотал Дима, смахнул слезу и продолжил: — «А это вот, — доктор бумажку мне протягивает, — это лекарство. Поищите в аптеках, должно быть. Оно очень дорогое, но другого от подагры нету».— И что?— Я купил, — пожал плечами Дима.— Ну и как?— Видишь ли, Петя… У этого лекарства есть три побочных действия. Меня доктор сразу предупредил, чтобы я знал заранее. Значит, так, перечисляю, — Дима вскинул руку и стал загибать пальцы: — во-первых, от него выпадают волосы. Во-вторых — очень, ну очень болит желудок…— … ох! — согнулся от смеха Волков.— …по… погоди…— сотрясался от хохота Дима, — и за… за…— …что?— …закладывает уши!!!— Ой, Господи, мама дорогая… — выдавил из себя Волков, утирая слезы. — Так поэтому ты и орешь?— Ну да, — кивнул Дима. — Плохо слышу.— А волосы?— Насчет этого пока непонятно. — Он провел ладонью по волосам, а потом прижал к животу обе руки и склонился над столом. — Но желудок, ты знаешь, на самом деле, ну та-ак боли-ит…— А палец?— Тоже болит, — кивнул Дима. — А как же. Но лекарство очень дорогое. Ну о-очень… Неделю уже его пью.— А другого-то на самом деле, что ли, нету? Ты бы к другому доктору сходил.— Уже ходил.— Ну, и что говорит?— То же самое.— Ох… — тяжело отдышался, успокаиваясь, Волков. — Так они же все сговорились наверняка. А аптекари им долю отстегивают.— Не иначе, — Дима привстал и достал из другого кармана джинсов еще один шкалик. — И вот я и решил… сегодня. — Он разливал коньяк по чашкам. — Да пусть я лучше от подагры этой самой сдохну, чем так мучиться.— А она что, чревата летальным исходом?— А ка-ак же?.. — Он приподнял свою чашку. — Давай?— Ну давай. — Петр выпил и зажевал орешками. Затем достал глянцевую фотографию и протянул ее Диме. — Слушай, ты парня вот этого, случайно, не знаешь?— Которого? Вот этого? — Дима указал пальцем на Славу.— Да. Он тебе ничего не возил?— Нет, — покачал головой Дима. — Нет, не знаю такого. А что?— Да нет, ничего. Просто, его грохнули на днях, а я пытаюсь разобраться что к чему. Может, у него по бизнесу заморочки какие были… Деньги, там, или еще что. Может, кто что знает.— Нет. — Дима еще раз всмотрелся в снимок. — Мне он ничего не возил.— Ну нет так нет. — Волков поднялся из-за стола.— Погоди, мин херц. — Дима вынул из нагрудного кармана рубашки еще один шкалик. — А посошок? На ход ноги?— Слушай, Димка, а что это за игры такие хитрые со шкаликами? — Петр с любопытством взглянул на очередную маленькую бутылочку.— А это, видишь ли… от лекарства-то я на денек-другой отказался, решил передышку устроить, но в остальном… диета, там, и всякое такое прочее… Короче говоря, режим питания мне доктор прописал — дробный. Пять-шесть раз в день и небольшими порциями. А в промежутках между приемами пищи — питье…— Вот ведь оно как.— Ну да. А что делать?— Ну тогда давай, раз уж доктор прописал… таким вот образом. За твое здоровье!— Ну… — кивнул со смехом Дима, отвинчивая крышечку. — А то ведь можем больше и не свидеться. 19 "Опять мимо, — подумал Волков, подъезжая к Вяземскому проспекту и поворачивая направо, к Карповке. — Можно, конечно, базы еще наудачу пошерстить, может, там его кто вспомнит.А если он все-таки шмотками торговал? Может, он челноком был. Да и вообще, что мне его связи дают? Если он связник шпионский и… в связи с этим обстоятельством безвременно и усоп, ни фига мне его связи торговые не дают. Ну выясню я, что торговал он курами замороженными или, к примеру, мануфактурой… и что? Ну, допустим, были у парня деньги. Ну и что? Нет… По всей логике вещей, со шпионскими запутками ранняя его кончина связана. Связана… А эта самая Элис, которая из морской пехоты, тоже с ним связана. И притащила нас в его дом именно она.А что? Чтобы самой не светиться, передала через парня посылочку (может, он и не знал вовсе, что в ней), использовала его втемную, а потом сама же и грохнула, концы обрубила.И инсценировала ограбление. Благо, что парень крутился на чем-то, и, значит, могли на него злодеи наехать. Так менты думать и должны.И еще нас туда же носом и сунула. Ой, дескать, мазе моя родная! Терибел какой! А? Возможно… А Гурский и слюни распустил. Подружку ейную ему, видите ли, искать нужно.А кто сказал, что Жаклин эта самая вообще там должна была быть? Сама же Элис и сказала. Мы сейчас бросимся Жаклин искать, Элис у нас как бы за спиной уже окажется, в тени. А Джеки сама в понедельник и объявится. Может, она трахается где-нибудь за городом, на даче. А может, и здесь, на квартире какой-нибудь бултыхается. Выходные же. А потом Элис на нее глаза и вытаращит: «А куда же ты девалась? Мы же с тобой у Славы встретиться договаривались. Разве нет? Не договаривались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25