.. — седой сделал короткий умелый выпад.— …перед говном…— А!.. А!.. — противник Петра ловко взмахнул ножом крест накрест и слегка зацепил его левую щеку, из которой проступила кровь.— …перед всяким, — Волков, не опуская глаз и все так же мягко отступая, провел большим пальцем левой руки по царапине на щеке и, слизнув с него кровь, оскалился:— Смерти моей хочешь? Я правильно понимаю?— Да ты ж… — Седой непростительно далеко выставил вперед длинную руку с ножом.Мгновенно, неуловимым движением, Петр чуть отвел ее в сторону, одновременно мет-нувшись вперед, и нанес страшный удар правой снизу, в подбородок. Пожилой рухнул на землю.— Так вот что я всем вам скажу… — Волков отшвырнул ногой нож, глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и посмотрел на лежащее перед ним тело. — В очередь, сукины дети. Если по этому делу, то в очередь.Он достал сигарету и закурил. Потом сделал несколько шагов, наклонился, поднял нож, рассмотрел его и, сложив, убрал в карман куртки. Затем вернулся к лежащему мужику с заросшим клочковатой седой щетиной лицом, присел на корточки и, склонившись над ним, похлопал его по щекам.— Ой, Господи, надо же, человеку плохо! — закудахтала проходившая мимо пожилая женщина. — Это ваш товарищ?— Да как вам сказать, — распрямился Петр. — Я его и знаю-то только… здрасте, там, да до свидания. Ну… тут, по двору. Но с виду весьма приличный человек. Очень любит рассказывать, как замечательно жил в Златоусте до войны.— Так, может, я «скорую»? — женщина как-то странно посмотрела на Волкова. — Может, у него сердце?— Думаете? — Волков покачал головой. — Нет. Вряд ли. Может, вот разве с головой что… Вы не волнуйтесь, я сам позабочусь.— А… вон там еще один. Лежит.— Я в курсе. Вы ступайте. Я-то же ведь здесь.— Да, действительно. Так я пойду? — робко спросила женщина.— Конечно. Ступайте.— Ага. Хорошо. — Женщина торопливыми шагами вернулась на тротуар и исчезла, не оборачиваясь.Петр опять склонился над телом, стал растирать ему уши, хлопать по щекам. Реакции — ноль. Расстегнул пуговицы на толстом вязаном джемпере, затем расстегнул рубашку и увидел на груди двойной профиль — Ленин и Сталин, а немного выше, чуть ли не от плеча и до плеча, синела фраза: «Все на выбора!»«Тишкин корень! — подумал Петр. — С кем воевать-то доводится…»— Ну давай, отец, просыпайся…— он стал растирать ему грудь, мять уши и хлопать по щекам. — Ну давай, давай! Да живи ж ты, еж твою туда-сюда!..Мужик вдруг открыл глаза, взглянул на Волкова и очень строго спросил: «А где все?»— Так ведь…— улыбнулся Петр, — жизнь, она ответов не дает. Она только вопросы задает.— Какие?— ДТП тут было, помнишь?— Помню.— Когда?— Вчера вечером.— Кто с кем?— Тачка фирменная в «копейку» въехала.— Цвет?— Черно-белый.— Как это «черно-белый»?— Тачка черная, «копейка» белая.— Номера помнишь?— Только копейки. Семь, семь, семь. И буквы еще — ОХ.— Уверен?— Так… Это ж портвейн такой, «три семерки». Как же не запомнить… А где все?Волков оглянулся через плечо. Второе тело вроде тоже уже начинало ворочаться.— Вон, там Витяй, — сказал он мужику, поднялся, вышел из сквера, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.— Алло, Виталич? — Волков, держа в руке трубку сотового телефона, повернул с Троицкого моста направо и невольно засмотрелся на противоположный берег, где вздымала свои бастионы Петропавловская крепость.«А ведь и на самом деле непогано, а? Надо же, и на душе любезно делается. Нет, правда…»— Я. Ты, что ли, Волчара?— Узнал?— Сто лет жить будешь, о тебе сейчас говорили.— Иди ты?— Ага. Говорили, что тебя грохнули.— Вранье.— Не скажи. Всяко может быть.— Думаешь?— Конечно. А, нет… Говорили, что это ты опять кого-то грохнул, я перепутал.— Ты за семафорами бы лучше следил, если уж тебе за это жалованье платят. А то я тут, третева дни, еду по Ленина, а на перекрестке с Большим он опять не работает. И ДТП поэтому, и пробка. Вы это специально делаете?— Естес-стнно. Чтоб бабки снимать. Ты ж понимаешь.— Ладно, не об том речь. Номерок пробить можешь?— А она не Ленина, чтоб тебе известно было, а уже Широкая опять давно.— Можешь?— Сколько?— Пузырь. Как всегда.— Не могу. Инфляция.— Не говнись, уважать перестану.— А ты не марамойничай. Это тебе не ГАИ какое-нибудь. У нас здесь теперь — все. С коррупцией покончено. Мы теперь совершенно другая структура. Мы теперь Ги-Бэ-Дэ-Дэ. Понял разницу? Ощутил?— Литр.— Диктуй.— Белая «копейка», три семерки в номерах.— И все?— Буквы еще знаю — ОХ.— И все?— Ну, наша она, похоже, питерская. Семьдесят восьмой регион меня интересует.— И все?— А тебе еще и телефон его любовницы?— Это ты сострил?— По-моему, да. А что?— Да нет, ничего. Смешно. Короче, кто кому звонить будет?— Ну… а чего я тебя дергать буду? Номер трубы моей запиши.— Давай.— Волков продиктовал номер телефона.— Звони, когда будет что сказать.— Ну бывай.— Отбой. 8 — Ну что ж, — Леон поднялся с кухонного табурета, — полюбопытствуем. А вы ешьте пока, Лиза, ешьте.Он вышел из кухни, заглянул на всякий случай в туалет, пошел далее через переднюю, заглянул в кабинет — никого, направился в гостиную и споткнулся оттого, что идущий по пятам Анатолий сделал ему легкую подсечку.— Толя, вы чего, охренели? — совершенно искренне удивился Леон.— Так ить не странен кто ж? А потом, мало ли кого мы здесь встретим? Вам необходима охрана. Вот я ее, собственно, и осуществляю. Отрабатываю, так-скть, свое пребывание в вашем доме. Это моя плата за постой.— Спасибо, конечно, но… ловчее вы бы не могли?— А я вот тебе другую историю расскажу… Леон открыл дверь гостиной, оглядел комнату с порога и только затем переступил порог.— Так вот, — продолжал Анатолий, — подымаемся мы с Шурой вчера посредством механического эскалатора из-под земли на поверхность. Выходим — оба-на! — оказывается станция метро «Горьковская», вы можете себе это представить? А ведь добрались мы туда, оказывается, посредством электрического тока. Ну? Это вас не удивляет?— А что конкретно. Толя, меня, собственно, должно удивлять? — улыбнулся Леон, украдкой проверяя целостность книжных полок. — Природа электрического поля или то, что вас в метро пустили?— Зы-зы-зы… стоп. Щас, история еще впереди. И вот, выходим мы с ним на поверхность, Шура увидел мечеть и вдруг остолбенел. «Смотри, — говорит. — Видишь?» Я говорю: «Ну да. И что?» А он: «Вот сейчас наложу на нее крестное знамение, и рухнет». Я ему: «Шур, а может, не надо? Красивая ведь». А он: «Херня. Бесовня это все. Смотри…» И натурально, с молитвою, накладывает на нее крестное знамение. А она стоит. Он ко мне оборачивается и говорит сокрушенно: «Ну вот… Опять не получилось». И слеза такая горючая по щеке.Леон рассмеялся, запрокинув голову, подошел к стене и поправил косо висящую картину.— Дак это мало того. Мы же потом в кино пошли. Вот убей меня, не помню, куда, но какой-то крохотный такой зальчик, и ты знаешь, чего показывают? Ну угадай… Ну?— Ну я не знаю… «Андалузский пес» может идти таким экраном. Что еще… — Леон ходил по гостиной, поправлял безделушки, которые гости, взяв их вчера в руки, поставили потом чуточку «не так». — Ну хорошо, ну Годар… Хичкок. Толя, ну что за угадайка? Какое кино вам там показывали?— «Зита и Гита».— Что?— Зита, — Анатолий выразительно посмотрел на Леона. — И Гита.Леон обернулся вполоборота к Анатолию, на секунду задумался, а потом рухнул на диван, сотрясаемый приступом хохота.— И это еще не все…— Анатолий присел в кресло и отхлебнул коньяку из большой рюмки, которую прихватил из кухни. — Мы же не просто так в кино пришли. У нас же с собой было.— Ну разумеется, — всхлипывал Леон.— И вот, — Анатолий сделал еще один глоток, — где-то к исходу второй серии Шуру прорвало. Он разрыдался. Упал ко мне на грудь и шепчет: «Толя, это же все про нас! Это же… ну вот каждая минуточка… это же вся наша жизнь…»— Ох…— зашелся Леон, обхватив голову руками.— Далее, — совершенно спокойно продолжал Анатолий. — Он, обливаясь слезами, пошел по рядам, вышел к экрану, встал к нему вплотную, развернулся к залу и возопил: «Ну что?! Нравится?! Так вот это я снял! И в главной роли тоже я — вот!» И пальцем себе за спину в экран тычет. А там в этот момент крупным планом — слон.— А-ах… — Леон уже сидел на диване и утирал слезы.— Вот ты, Леон, кавказских кровей, — все так же спокойно прихлебывая коньяк, продолжал Анатолий, — поэтому эмоционально необуздан. А на самом-то деле ничего смешного нет. Шуру же сразу повязали. Зал хоть и маленький, но там же ряды кресел. Он же от ментов по всему залу бегал и за креслами прятался.— А вы-то что же?— А я что… Встал спокойно и ушел. Видимо. Видимо… вот у вас, в дальнейшем, и оказался.— А что это вы здесь смеетесь, а мне не даете? — возник на пороге гостиной мужчина среднего роста, но очень крепкого телосложения, что сразу бросалось в глаза потому, что надеты на нем были лишь носки.— Рим! Господи… — всплеснул руками Леон. — Вам же вчера улетать нужно было, в Душанбе. Вы что же, так и не улетели?— Видимо, нет… — Рим смущенно потупился, поскреб рукой роскошную смоляную с проседью бороду и робко спросил, ни к кому, собственно, и не обращаясь: — А никто мою одежду, случайно, не видел?— А зачем тебе одежа? Тут тепло. И вообще…— чуть склонив голову к правому плечу, «художнически» прищурился Анатолий. — Мне лично вот так вот… так-этот-от даже больше и нравится.— Думаешь? — взглянул на него Рим грустными башкирскими глазами.— Ну… я так вижу.— Но у нас же в доме дама… — сделал неопределенный жест Леон.— Чья? — оживился Рим.— Пока не решено, — Анатолий бросил взгляд на хозяина дома.— Нет-нет, господа, — Леон решительно повел рукой. — У девушки черепно-мозговая травма…— Но ведь не открытая же, — пожал плечами Анатолий.— Возможно, задеты речевые центры, и вообще — у нее посттравматическое реактивное состояние. Я врач, я за нее отвечаю. Существует клятва Гиппократа, в конце концов.— А ты… вы… я постоянно путаюсь, — Рим присел на краешек кресла и взглянул на Леона. — Мы с вами «на ты»?— С похмелья лучше «на вы», — философски изрек Анатолий. — Оттягивает.— Резонно, — согласился Леон.— Ну… как скажешь… те, — Рим покорно пожал могучими голыми плечами. — Так вы, Леон, на самом деле доктор?— Видите ли… — начал было Леон.— Сексопатолог он. — Анатолий, запрокинув голову, допил коньяк. — А у тебя чего, не стоит?— Да нет, я… с этим-то как раз проблем нет. И даже наоборот, но…— Наоборот? — заинтересовался Леон. — Ну-ка, ну-ка…— Да тьфу на вас на всех. Где моя одежда?— Так вы же вчера так и пришел. Вот и Толя не даст соврать.— Зы-зы-зы… стоп. Дам. Врите, сколько хотите. Тока бабок дайте, и я все что угодно засвидетельствую.— Я писать очень хочу, а вы говорите, что в доме барышня. Я стесняюсь.— А ты простынкой обернитесь, вон там, — Леон указал рукой, — в спальне.— Да это я уже знаю… — Рим смиренно поднялся из кресла и вышел из комнаты. 9 «Ну хорошо, — рассуждал Петр Волков, едучи в один из адресов владельцев белой „единички“, которые слил ему старый приятель из ГАИ, то есть теперь уже ГИБДД, но это сути дела не меняло. — Что мне, собственно говоря, этот осколок дал? Ну лежит он на полу в квартире убиенного (земля ему пухом) Славы. Это нам о чем говорит? Это нам говорит о том, что шел себе этот самый Слава домой и наступил на осколки. Вошел в свой собственный дом, там его грохнули. Все? Все. Но… на этот самый осколок мог наступить и убивец. Мог? Мог. Ну и что? Да и ничего, собственно…»Волков разозлился, проскочил перекресток на красный свет светофора, еще больше разозлился и, взяв мобильный телефон, набрал номер Германа.— Алло? — ответил ему девичий голосок.— Добрый день. А Германа или Светлану… будьте добры.— Я вас слушаю.— Света?— Ну не Герман же…— Да, конечно, извините. Это Волков вас беспокоит. Скажите, Света, а как мне с Элис поговорить, она когда у вас бывает?— Да она и сейчас дома. Позвать?— Будьте любезны.— А с Сашей что?— Да все с ним в порядке, он звонил мне сегодня утром, все там нормально.— Ну и слава Богу. Сейчас, подождите минутку.— Хэллоу?— Элис?— Да, я.— Элис, извините, пожалуйста, это Петр. Скажите, а… у Славы этого, у него машины своей не было?— Я не видел, но… мне говорил Жаклин, что он берет машина в рент.— Что-то не понял я… Это что значит — «в рент»?— Ну… ой, я не знаю, как сказать… а-а… ну, он, когда ему нужно что-то везти, то он… берет машина и платит деньги.— Элис, вы меня простите, конечно, но это вы такси имеете в виду?— Нет… — хмыкнула в трубку Элис, — я не дура. Я толка по-русски плохо говорью, пока… Но… это он брал машина у свой знакомый че-ловьек и платил деньги. Иногда, когда надо что-то везти. А иногда брал… не трак, а такой… как сказать…— «Трак»… «трак»… А! Грузовик, что ли?— Ну да, — обрадовалась подсказке Элис, — да, грузовик, но… не очень болшой… такой. Жаклин так говорил. А другой раз брал вэн.— А зачем ему?— Я не знаю.— Ну ладно, спасибо. Роджер.— Аут.— Эй-эй! — крикнул вдруг в трубку Петр.— Да?— Слушайте, Элис, а почему у вас там, в войсках, на конце связи говорят: «Роджер»? Роджер, он кто?— Я не знаю кто. Но… просто так говорьят. Когда ты принял информация, говоришь: «Роджер». Когда это… выключался: «Аут». Я так типер даже по телефон говорью, машинално, сори…— Да ладно, чего уж… пока.— Пока.«А она и вправду в войсках служила, — отметил про себя Волков, — не врет. На „Роджер“ среагировала машинально. „Аут“ само с языка слетело. Вот ведь… Может, она, на самом-то деле, этого Славу и грохнула, а? Отжимается от пола, как швейная машинка, Гурский говорит. Да еще на кулаке. Это же не всякий мужик такое сможет. Но… что ей Гекуба? И что она Гекубе? А мне сплошная головная боль». Он остановился на светофоре и закурил. «А чего я, собственно, напрягаюсь? Какое мне вообще дело до всей этой канители? Ну грохнули этого Славу, и дай ему Бог здоровья. Ну обнесли его. Так мало, что ли, по городу краж да мокрух каждый день? Чего это меня так цепануло? Менты там шустрят уже небось вовсю. Надо будет, и Жаклин эту самую разыщут. Мне-то что? Мне свое дело делать надо. С чего я взял, что есть у меня тут свой интерес? — Петр задумался, пытаясь разобраться, что же, собственно, заставило его увязать в сознании этот случай с тем делом, которым он был занят последнюю неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25