Промокшие, испачканные, избитые люди, строясь на ходу огромной колонной, растянувшейся по всему городу, двигались по улицам Чирчика. Появились лозунги: «Наша родина — Крым. Вернем ее!», «Да здравствует Крымская АССР!», «К ответу нарушителей закона!»
В это время, т.е. около 12-ти дня по московскому, мы получили телеграмму из Чирчика о происходящих там событиях. Может показаться странным, что такая телеграмма пришла, но факт остается фактом. И указывает он на возросший авторитет нашего движения. На линиях связи сидели люди, симпатизирующие нам. Они не стали никому докладывать о необычном тексте, а в точном соответствии со своими обязанностями, передали адресату. Получив, я сразу же позвонил Алексею Евграфовичу и он вызвал к себе иностранных корреспондентов. Сведения о Чирчикских событиях в тот же день, когда они происходили, полетели в эфир.
К вечеру из Чирчика прилетел участник манифестации — тракторист Айдер Бариев. Он прибыл в таком виде, как выскочил из-под водометов. С несмывающимися пятнами на костюме. Правда, костюм за время дороги успел высохнуть. Привез Бариев и фотоснимки, с водометами, милицейскими дубинками. Мы с Алексеем собрали вторую пресс-конференцию. На следующий день приехали еще люди. Рассказали. Демонстрация продолжалась до позднего вечера. Милиция, испугавшись возможных эксцессов, разбежалась. Руководители крымских татар с трудом уговорили людей разъехаться по домам. Ночью были произведены аресты. Взяли около 300 человек наиболее активных, в том числе и тех, которых на демонстрации не было. 11 из числа задержанных были преданы суду. Провокационный характер суда, бессовестные фальсификации вскрыты в подробном описании процесса. Значение чирчикских событий трудно переоценить. Именно с них крымско-татарское национальное движение влилось в общий поток право защиты и стало известным миру.
Повысившееся чувство человеческого достоинства толкнуло и на проведение демонстрации в Москве у здания ЦК КПСС. Демонстрацию приурочили к 18 мая — 24 годовщине выселения из Крыма. В Москву съехалось более 800 человек из всех районов крымско-татарской диаспоры. Однако на сей раз власти были осведомлены и подготовились. Они разрешили прописывать крымских татар только в гостиницах в районе выставки Достижений Народного Хозяйства (ВДНХ). Это, конечно, насторожило приехавших и все, кто мог устроиться где-то в другом месте, воспользовались этой возможностью. Но основная масса все же разместилась в районе ВДНХ. Надо же где-то жить. Да и потом известно, как в Москве трудно получить гостиницу. Так что, может, и подвоха никакого — просто нигде больше нет мест. Но в 5 часов вечера 16 мая произошло событие.
Демонстрация была назначена у здания ЦК в 11 часов утра 17-го, а в 5 часов вечера 16-го — проверочный сбор в районе гостиниц ВДНХ. И вот, когда люди сошлись на проверку, на них со всех сторон пошли милицейские цепи. Людей начали хватать и заталкивать в машины. Человек 200-250 были куда-то увезены. Остальные, кто вырвался из окружения милиции и скрылся, а кто еще и не приехал, ожидались ночью и даже рано утром. Часов в 7 вечера мне позвонил Костерин и сообщил об этом событии. Я посоветовал всем, кто к нему обращается, рекомендовать не идти ночевать в гостиницу. Сказал: кто не найдет ночлега, пусть идет ко мне. Устроим, кого у себя, а кого к друзьям пошлем.
Вскоре у нас в квартире появилась группа крымских татар, но не на ночлег, а рассказать о том, что произошло у гостиницы. Я дал им тот же совет, что и Костерину. Но совет этот не был достаточно использован. Нас, москвичей, по-видимому, беспокоить постеснялись и значительное число ночевало все же в гостиницах. А туда в 2 часа ночи явилась милиция. Людей поднимали с постелей и куда-то увозили. В облаву не попали только те, кто не ночевал в гостинице или пришел позже 4-х, а также приехавшие утром, 17-го. Некоторые избежали задержания, будучи предупреждены служащими гостиницы. Во всех гостиницах после прихода милиции, кто-нибудь из служащих выходил на улицу и предупреждал крымских татар об облаве.
17— го мая мы, небольшой группой москвичей, пошли к 10 часам утра на «Старую площадь». Мы не собирались участвовать в демонстрации. Крымские татары убедительно просили нас не делать этого. Они были уверены, что демонстрантов заберут. «А Вы, -говорили они, — нужнее на свободе, чем в тюрьме». Но, не собираясь участвовать, мы хотели все видеть, и потому пришли пораньше. Уселись в сквере на скамеечку. На другом ее конце сидел юноша восточного типа. Вскоре к нему подошел милиционер и попросил пройти с ним. Вскоре мы стали замечать, что задерживают прохожих восточного типа. Мелькнула догадка: вылавливают оставшихся крымских татар. Начали присматриваться. Милиции и гражданских, явно КГБистского вида, на площади много.
Вот показалась группа людей, среди которых я вижу несколько знакомых лиц крымских татар. К ним сразу же бросились милиционеры и гражданские со всех сторон. Завели в сквер, недалеко от нас. Проверили документы и предупредили, что они задержаны. Те начали возражать, требовать сообщить причину задержания. Ответ: «В милиции объяснят. Сейчас придут автобусы и поедете в милицию». Появилась еще одна группа крымских татар. Затем еще и еще. Все скандалят: почему задерживают! Не выдерживаю и вмешиваюсь. Предъявляю свой паспорт и требую объяснить, что здесь происходит. Меня просят удалиться: «Вас не задерживают и Вы не вмешивайтесь». Но я настаиваю на своем праве знать. «Люди ничего предосудительного не сделали, документы у них в порядке, почему же задерживают?» Отвечают: «Справьтесь в 48 отделении милиции».
Среди гражданских, один (явно КГБист), видимо, принимая меня за какое-то «партийное начальство», отводит в сторону, заговорщически шепчет: «Не вмешивайтесь! Это крымские татары». Я «удивлен». Начинаю громко требовать, чтобы мне объяснили, почему надо задерживать крымских татар? Что они — не такие люди?
Когда пришли автобусы и в них начали сажать крымских татар, я вошел вслед за ними. Старший в форме подполковника милиции предупреждает: «Мы Вас не задерживаем. Это Вы сами хотите ехать». Я хочу. Но когда прибыли в милицию, мне не позволили быть вместе с крымскими татарами, увели в отдельную комнату и, приставив ко мне милицейского подполковника, начали выяснять, что делать со мной. Выясняли в общей сложности восемь часов — до 7.30 вечера. В 5 часов вечера, узнав о моем задержании, прибыли в 48 отделение Петр Якир, Павел Литвинов и еще несколько человек. Принесли мне поесть. Потребовали объяснить причину задержания: «Скажите, на каком основании Вы задерживаете генерала?» — твердо и внушительно спросил Петр Якир у моего охраняющего. Тот смутился: «Мы не задерживаем. Просто выясняем некоторые данные. Он скоро будет дома. Вы спокойно можете ехать домой».
— Нет, мы будем ждать. Поедем только вместе с ним. И, если это затянется больше двух часов, пеняйте на себя.
Какое основание имела под собой эта угроза, мне и до сих пор неясно. Но она, безусловно, сыграла роль. Менее, чем через два часа я был освобожден. А решался вопрос о более длительном задержании. Недаром же был вызван районный прокурор и сел рядом с моим охраняющим. Видимо, предполагалaсь необходимость взятия ордера на задержание. Любопытно также, что когда мой охраняющий узнал от меня, что с ним говорил Якир, то просто ахнул. Спросил, а кто там еще из известных? Когда я назвал Литвинова, он схватился и побежал к двери: «Который?» Я показал. Он убежал в отделение. И вот началось паломничество. Шли посмотреть на Якира и Литвинова, как до этого смотрели на Григоренко. Времена менялись. Известность приобретало не только начальство. Гонимых тоже начинали признавать.
А что же, меж тем, делалось с крымскими татарами? Всех задержанных отправляли в вытрезвители, а оттуда сажали в ташкентские поезда и отправляли домой. Многие из отправленных по дороге покидали эти поезда и возвращались в Москву. При этом проявлялись находчивость и мужество. Ученый-физик Ролан Кадыев, например, выдавил стекло в окне туалета и выпрыгнул на ходу поезда. К нам появился с порезанными стеклом руками, но довольный собой.
Выловили, однако, далеко не всех. На запасный сборный пункт сошлось человек 70. Кстати, оповещание о новых сборных пунктах, организованное широко разветвленно, имело своим центром квартиру Костерина. Собравшиеся снова пошли на Старую площадь. Подошли они к ней около 3-х часов дня со стороны набережной Москва-реки, а не от центра, как подходили до этого. Милиция и КГБ, по-видимому, успокоились и демонстрантам удалось пройти по скверу вдоль всей площади с развернутым транспарантом «Коммунисты, верните нас в Крым». К сожалению, происходило это в отсутствие иностранных корреспондентов, и мир тогда ничего не узнал об этом.
На следующий день все бежавшие с поездов и те, кто уцелел в Москве, снова встретились на запасном сборном пункте, ином, чем вчера, а оттуда пошли на Красную площадь. Дело в том, что накануне, несколько человек умудрились получить разрешение коменданта Кремля на то, чтобы возложить венок к мавзолею Ленина.
Не на высоте оказался комендант. Не знал, что нет такой нации — как крымские татары. И вот около 300 представителей этой несуществующей нации прошли через Красную площадь и поставили у мавзолея венок, на котором черным по красному было написано «Великому Ленину от крымских татар». Это тоже была демонстрация.
Одновременно, т.е. 18 мая 1968 года крымские татары во всех местах своего поселения прошли процессиями и возложили венки с траурными лентами к памятникам Ленина. Это был траур не по «вождю мирового пролетариата», а по своим погибшим во время депортации землякам, по своей родине — Крыму.
Власти потерпели здесь сильное поражение. Народ, пусть и немногочисленный, но целиком весь народ, отошел от власти, перешел в оппозицию. Отдельные люди, соглашавшиеся сотрудничать с властью, подвергались моральному давлению. На особенно активных сотрудников властей муллы по просьбе общины накладывали проклятье. И покаранный таким образом сразу же бежал просить прощения у общины и у Аллаха. Пытаясь подорвать единство народа, КГБ попыталось применить контрпетиции — заявления, утверждающие, что крымским татарам очень хорошо в Средней Азии и что только отдельные отщепенцы бунтуют народ. Меднолобым КГБистам невдомек, что если дело действительно так, то почему бы этих «отдельных» не выпустить в Крым, а тех, кому хорошо в Средней Азии, здесь и оставить.
Естественно, что эта кампания провалилась, не развившись. Только на одну такую контрпетицию КГБ удалось набрать 17 подписей. Но после того, как муллы начали проклинать одного за другим всех подписавших, они бросились снимать свои подписи. Остался только один — секретарь обкома Таиров — единственный крымский татарин на руководящей партийной работе. Все последующие документы, которые КГБ распространяло через «самиздат», не имели подписей реальных людей. Такими анонимными были и два документа, содержавшие клевету на нас с Костериным. Это тоже было поражение КГБ. Они искали помощи в нашей среде и не находили. Вообще же крымско-татарское движение шло, да и идет, на исключительно высоком нравственном уровне, с большой жертвенностью и на основе взаимной помощи. Люди годами живут в Крыму без прописки, а, следовательно, и без работы, только помощью своих земляков. Однако был случай, о котором приходится вспоминать с болью.
Один крымский татарин был убит из-за угла. Причина убийства, казалось, была ясна. Он был секретным информатором КГБ. Земляки это вскрыли. Его стыдили, упрекали, корили — как так можно продавать своих. Один из тех, кто его корил, сказал при этом: «Да тебя убить за это мало». И вот сказавшего это арестовали по подозрению в убийстве. Следствие очень быстрое, суд скорый и несправедливый и… расстрел. Никто этого не ждал. Все считали очевидным, что подсудимый на убийство неспособен. Поэтому о хорошем адвокате своевременно не позаботились. Я этого человека знал и тоже был уверен, что на убийство он неспособен, но, опасаясь необъективного следствия, предложил пригласить из Москвы нашего лучшего адвоката — Софью Васильевну Калистратову. Но пригласили ее только после приговора. Она выехала туда, изучила дело, написала жалобу. Приговор отменили, назначили слушание в новом составе суда. Обвиняемый был оправдан. У следствия фактически было только одно «доказательство» вины обвиняемого. Его фраза: «тебя зa это убить мало». Когда суд объявил приговор, прокурор со страшной обидой в голосе сказал: «Ну, если так судить, мы ни одного дела не раскроем».
Меня в этих событиях не так задел суд неправый, как убийство. Я встречался с интеллектуально наиболее развитыми людьми и со всеми теми, с кем чаще виделся и успел подружиться. Всем им я говорил: «Это беда! Как только наше движение станет на путь террора, оно погибло. И не так от того, что его физически истребят. Это, безусловно, реально, а от того, что оно утратит нравственную чистоту, начнет разлагаться. Секретных агентов среди вас будут вербовать, но не убийствами от этого надо избавляться, надо выработать в народе иммунитет против вербовки».
Я не думаю, что только моему влиянию обязано движение тем, что больше убийств не было. Видимо, в самом народе заложено противоядие против отравы терроризма. Но я благодарю Бога, что народ, столь тяжко угнетенный, потерявший в результате террора властей сотни тысяч своих сынов, себя террором не унизил.
Но оторвемся от крымско-татарских дел. К этому времени, до которого дошел наш рассказ (июнь 1968 г.) наше общественное движение было довольно основательно увлечено тем, что происходило в Чехословакии. Чехословацкие газеты открыто продавать прекратили. Те, что к нам все же попадают, зачитываются до дыр. Наиболее значительное, такое, как «2000 слов», переводятся на русский и распространяются через «Самиздат». То, что рассказывают редкие туристы, слушаем, как сказку. Один раз у Алексея Евграфовича встретил двух туристов (мужа и жену) из ЧССР.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143