— Не повезло, да? — Его, несомненно, обрадовала моя неудача.— Нет.— Значит, тебя только прощупали. Иногда они пользуются этим приемом.— Я знаю.— Деньги там? — Он указал на чемодан.— Там.Огден облизал губы, и я попытался вспомнить, где же я в последний раз видел такой взгляд. Особенный, который встречается очень редко. Когда глаза суживаются, губы влажнеют и чуть шевелятся и забывается все, кроме одного, самого желанного, да еще находящегося в пределах досягаемости. Я вспомнил. То был толстяк в кафетерии. Весил он больше трехсот фунтов и именно так смотрел на стоящие перед ним тарелки с едой, которой вполне хватило бы, чтобы накормить четверых с нормальным аппетитом. Еда для толстяка, деньги — для Огдена. А двигало ими одно — жадность.— Как ты намерен ими распорядиться?— В отеле есть сейф.— Я знаю. Его можно открыть отверткой.— В вестибюле всегда кто-то дежурит.Огден хмыкнул, не отрывая глаз от чемодана, который с каждой секундой становился все тяжелее. Я переложил его в левую руку.— Черт, ему же семьдесят пять лет, и он дрыхнет всю ночь.— Ты хотел бы постеречь его сам?— Мы можем отвезти чемодан в полицейский участок. Там он будет в безопасности.Я направился к стойке, Огден — за мной.— Ты помнишь похищение Бакстера в Омахе пятнадцать лет назад?Он искоса глянул на меня.— Послушай, Сент-Ив...— Бакстера похитили и потребовали выкуп в двести тысяч долларов.За стойкой сидел ночной портье, тщедушный старичок, которого все звали Чарли.— Добрый вечер, мистер Сент-Ив.— Привет, Чарли. Для меня нет писем?Он посмотрел в мою ячейку. Я мог бы сделать это и сам, но он любил, когда к нему обращались с просьбами, а о многом ли можно просить семидесятипятилетнего старика?— Пусто.— Вы можете положить этот чемодан в сейф? — Я поставил чемодан на стойку.Чарли попытался поднять чемодан одной рукой, не сумел, но двумя руками ему удалось спустить его на пол. Потом он открыл сейф и засунул чемодан в черный зев. Я смотрел на сейф и видел, что Огден абсолютно прав. Его можно было открыть отверткой. Или заколкой для волос. Но все-таки лучше держать деньги в сейфе, чем в ванной. Я повернулся к Огдену, который не мог оторвать глаз от дверцы сейфа, за которой скрывалась его мечта.— Так вернемся к похищению Бакстера.— Кого?— Бакстера. Из Омахи.— А... — Огден, похоже, плевать хотел и на Бакстера, и на Омаху.— Похитители запросили двести тысяч долларов выкупа. Родственники согласились заплатить. Отдали деньги полицейскому, кажется лейтенанту. От него требовалось привезти деньги в указанное место, получить инструкции, как найти Бакстера, а затем привезти его домой, к родным и близким. Так вот, лейтенант оставил деньги, где требовалось, и получил инструкции, как найти Бакстера. Но не поехал за ним, а затаился, поджидая похитителей. Попытался их арестовать. Началась стрельба. Потом лейтенант утверждал, что их было трое, он пристрелил двоих, а последний удрал с деньгами. За Бакстером, оставленным на заброшенной ферме, лейтенант приехал на час позже. И опоздал. Потому что Бакстер задохнулся от кляпа, вставленного похитителями ему в рот. Во всяком случае, такое заключение вынесла судебная экспертиза.Огден одарил меня суровым взглядом, из тех, что предназначались проституткам, сутенерам да мужчинам среднего возраста, с грустными лицами, часто отирающимся около туалетов.— К чему ты клонишь, Сент-Ив?— Просто рассказываю историю.— Ради чего?— Видишь ли, этим дело не кончилось. Семья Бакстера осталась не только без денег, но и без кормильца. Третьего похитителя так и не поймали. Двести тысяч исчезли бесследно. А лейтенант два месяца спустя вышел в отставку и уехал на Гавайские острова. В возрасте тридцати восьми лет.Огден откашлялся.— Я все помню. Лейтенанту пришлось долго доказывать, что существовал третий похититель. А кто-то высказал предположение, что лейтенант помог Бакстеру умереть. Если того как следует связали и вставили в рот хороший кляп, достаточно было на пять минут зажать ему нос...— Тем более что смерть Бакстера пришлась весьма кстати, — добавил я. — Потому что лишь он, разумеется, помимо лейтенанта, мог указать число похитителей.Мы подошли к лифтам, и я нажал кнопку вызова кабины.В вестибюле был только Чарли. Ночной коридорный куда-то сгинул, а ларьки, табачный и газетный, закрывались ровно в шесть.— Ты наверх? — спросил Огден.— Да, пожалуй. Или ты хочешь пригласить меня в участок?— Нет, хочу убедиться, что ты доберешься до номера в целости и сохранности.— И на это ты тратишь часть своего выходного?— Совершенно верно. А тебя интересует, на что я потратил другую часть?— На что?— Я ходил на похороны Фрэнка Спиллейси. Ты знал Фрэнка, — в тоне его не чувствовалось вопроса.— Нет, не имел чести.— Странно. А я думал, знал. Ты мог бы написать о нем в своей колонке. Он относится к тем людям, что вечно балансируют на острие. А знаешь, как он умер?— Как?— Ему воткнули нож в горло, и он изошел кровью.В его конторе в Никерсон-Билдинг на Парк-авеню. Он продавал простакам участки в пустыне. А кроме основного занятия, у него было и побочное. Знаешь какое?— Нет. — Я с нетерпением ждал кабины лифта, чтобы улизнуть от Огдена.— Держал справочное бюро. Ты понимаешь, если кто-то что-то хотел, Фрэнк сводил его с людьми, которые могли это сделать. Многие из тех, что не могли воспользоваться официальными каналами, пользовались его услугами.— Интересная личность этот Фрэнк. — Я вновь нажал кнопку вызова.— Хорошие похороны. Собралось много народу. Так говоришь, ты его не знал?— Нет.— Это забавно.— Почему?— Он тебя знал. В отделе убийств мне сказали, что у него нашли на тебя полное досье.— Я занимаюсь необычным делом. Может, потому он и составил это досье.— Возможно. Но парни из отдела убийств нашли еще кое-что интересное в его ежедневнике, который лежал на столе. Туда он записывал все намеченные встречи.— И что же они нашли?— Твою фамилию. Похоже, он ждал тебя к четырем часам в тот день, когда его убили. То есть вчера. Но в отделе убийств не придали особого значения этой записи. Согласно результатам вскрытия, Фрэнк умер задолго до четырех часов дня.Более я не выдержал.— Чего ты хочешь, Огден? Говори прямо.Он оглядел пустой вестибюль, наклонился ко мне, постучал пальцем по лацкану моего пиджака.— Я хочу войти в дело.— Места для тебя нет.— Позаботься о том, чтобы оно появилось.— Это невозможно.— Двести пятьдесят тысяч — большие деньги.— Мне не нравятся тюрьмы.— Какие еще тюрьмы? Ты обменяешь деньги на щит, музей будет счастлив. Но возьмешь меня с собой. А второй обмен произведу я сам. Денежки приплывут к нам, мы их поделим поровну. Кто будет возражать?— Воры. Им это не понравится.— Кому они пойдут жаловаться?— О Боже, они могут написать письмо в любую газету. Его не опубликуют, но отнесут в полицию, и следующие десять лет мне придется видеть небо в клетку.На лице Огдена вновь отразилась жадность. Его влажные губы зашевелились, поначалу беззвучно, взгляд сощуренных глаз уперся в меня.— После моего обмена воры не станут никому писать. В этом вся прелесть. Им будет не до жалоб.Я ответил не сразу.— Я тебе верю. Ты позаботишься о том, чтобы они никому не пожаловались.Он вновь оглядел вестибюль отеля.— Мне пятьдесят три, Сент-Ив. Через пару лет я уйду на пенсию. Сто двадцать пять тысяч скрасят мне жизнь.— Получи их со своих шлюх, Огден. Не с меня.— Возьми меня в долю, Сент-Ив.— Нет.— У меня есть что предложить взамен.— Я уже понял, что ты пришел не с пустыми руками.— Видишь ли, Сент-Ив, — он перешел на шепот, — я знаю, кто воры.Он радостно улыбнулся, обнажив все тридцать два вставных зуба, покивал, повернулся и зашагал к выходу, в летнюю ночь.— Мистер Сент-Ив, — крикнул от стойки Чарли, — лифт не работает. Глава 14 Когда я проснулся в семь утра, за окном лил дождь. Капли барабанили по окну, а я стал у плиты, дожидаясь, пока закипит вода, чтобы выпить чашечку растворимого кофе. Взбодрившись кофе и первой утренней сигаретой, я позвонил в «Истерн Эйрлайнс», где мне ответили после четырнадцатого звонка. Все полеты на Вашингтон отменили. В столице тоже лило как из ведра. Наверное, дождь шел над всей планетой.Оставалось выбрать между автобусом и поездом. Я позвонил в «Пенсильвания сентрал рейлроуд». Там скучающий мужчина в конце концов сознался, что поезд в Вашингтон отходит в восемь часов и он даже может продать мне билет.Я набрал номер портье и попросил к телефону Эдди, дневного коридорного.— Ты получишь два доллара, если через десять минут, когда я спущусь вниз, у подъезда будет стоять такси.— О Господи, мистер Сент-Ив, я же промокну насквозь!Я вздохнул.— Три бакса.— Идет. Три бакса. Между прочим, та лошадь, на которую вы поставили...— Выиграла?— К сожалению, нет.— Жаль.— Да, тут уж ничего не поделаешь. Хотите поставить сегодня на другую?— Нет времени. Эдди, мне нужно такси.За четыре минуты я оделся, положил в дорожную сумку рубашку, белье, носки, туалетные принадлежности, на это ушло еще две минуты, добавил бутылку виски, постоял минуту у починенного лифта и подошел к стойке через девять минут после того, как закончил говорить с Эдди. Небритый и неумытый.Чемодан мне отдали, Эдди каким-то чудом удалось поймать такси.— Я весь промок, — заявил он, принимая от меня три доллара. Вероятно, эту фразу следовало расценивать как благодарность.Водитель хмыкнул, когда я назвал ему пункт назначения, и ворчал всю дорогу к Пенн-стейшн. Милю, разделявшую отель «Аделфи» и вокзал, мы преодолели за пятнадцать минут, по меркам утреннего дождливого Манхэттэна, должно быть, установили рекорд скорости. В семь сорок я уже стоял у кассы, вслед за женщиной, которая хотела доехать поездом до Катбэнка, что в штате Монтана. Ехать она собиралась не сегодня — на следующей неделе, а может, неделей позже, в зависимости от того, когда родит дочь, но желала заранее получить всю необходимую для дальней поездки информацию. Кассир также оказался неравнодушным к младенцам, и они обсудили, кто лучше для первенца, мальчик или девочка, прежде чем он протянул руку к толстому справочнику, чтобы определить, какие поезда и когда уходят в Катбэнк. Наконец он продиктовал женщине, как ей ехать, она все записала, после чего они вновь поговорили, на этот раз о погоде.Женщина ушла, и кассир подозрительно глянул на меня, будто я пришел не за билетом, а с каким-то неприличным предложением.— Вашингтон, место в первом классе.— Не знаю, есть ли свободные места. — Он взглянул на часы. — Вы припозднились, знаете ли.— Да уж, так получилось. — Я не стал перекладывать вину на него.— Первый класс. Это дороже, чем купе.— Я знаю.— Но все равно хотите ехать первым классом?— Хочу. — Мне даже удалось не повысить голоса.— Ага, один билет таки остался.— Я рад, что вы меня не подвели.— Купе обойдется вам в девятнадцать долларов девяносто центов. Это большие деньги.— Я недавно получил наследство.— Понятно. — Он протянул мне билет, я ему — двадцатидолларовую купюру. — Как говорится, береги центы, а уж доллары сами позаботятся о себе, — и вслед за билетом он отдал мне десятицентовик.— Вы это сами придумали? — поинтересовался я.— Следовал этому правилу всю жизнь. — Он вновь глянул на часы, милый семидесятилетний старичок. — Если вы поторопитесь, то еще успеете на поезд.Я поторопился, хотя пятидесятивосьмифунтовый чемодан больно бился о мое правое колено. Спешил я напрасно. Состав подали на десять минут позже.Последний раз услугами железных дорог я пользовался, когда ехал на трансъевропейском экспрессе из Кельна в Париж. Кормили прекрасно, обслуживали еще лучше, поезд летел как на крыльях, в вагоне совсем не трясло. «Пенсильвания сентрал рейлроуд» не баловала пассажиров комфортом. Я заплатил на восемь долларов и тридцать пять центов больше лишь для того, чтобы получить кресло, вращающееся на 360 градусов, которое давало мне возможность в полной мере насладиться городским пейзажем восточного побережья Соединенных Штатов. Я увидел фабрики, свалки, кварталы разваливающихся домов и одну корову.Я не знаю, когда начался закат американских железных дорог. Некоторые говорят, что в двадцатых годах, но скорее всего после второй мировой войны, когда развернулось строительство скоростных автострад, вновь появились в продаже легковые машины, а полеты на пассажирских самолетах уже никого не удивляли. И по железным дорогам перестали ездить. Вагоны не менялись, работники старели, а молодежь не желала заниматься этим непрестижным делом. И неожиданно где-то в середине шестидесятых годов страна обнаружила, что небеса и автострады забиты до отказа, а рельсы пусты. Во всяком случае, пассажиров по ним не возят. Вот тогда-то пустили скоростной экспресс между Вашингтоном и Нью-Йорком, преодолевающий 227 миль за два часа и пятьдесят девять минут, на час быстрее междугородного автобуса. Со временем трассу предполагали продлить до Бостона.А пока, чтобы добраться туда, приходилось ползти по дорогам, рассчитанным на транспортный поток пятидесятых годов, или часами тереться в аэропортах, которые работали с перегрузкой с первого дня после открытия.Многие из прежних железнодорожных компаний канули в Лету, думал я. «Коммодоре Вандербилд», «Твентис Сенчури лимитед», «Уобэш Кэннонболл». А вот в других странах, по всему миру поезда спорили успешно с автобусами, быстрее их и точно в срок доставляя пассажиров в пункт назначения. Путь из Токио в Осаку, 320 миль, занимал три часа и десять минут. «Голубой поезд» все еще курсировал между Йоханнесбургом и Кейптауном, «Золото Рейна» мог доставить вас из Амстердама в Женеву, 657 миль, менее чем за одиннадцать часов, и в дороге вы могли диктовать письма секретарю, говорящему на четырех языках, одновременно наслаждаясь видом древних замков. А «Пенн Сентраль»... Едва ли я мог рассчитывать даже на чашечку хорошего кофе.В час дня мы вкатились на «Юнион-стейшн» Вашингтона, опоздав более чем на пятьдесят минут. Дождь все еще лил, и мне пришлось ждать такси пятнадцать минут. Заказал завтрак и отправился в ванну, чтобы побриться и смыть поездную пыль. После завтрака позвонил лейтенанту Деметеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22