Они-то уж должны понимать, что такое порядок, и заботиться, чтобы младшие не распускались. Префект общежития обязан смотреть, чтобы его помощники из числа старшеклассников распределяли дежурства и следили за уборкой во вверенных им спальнях и в комнате для подготовки заданий. – Тут Чаз мрачно улыбнулся, но ко всему сказанному добавил лишь: – Бог знает, в каком виде мы застанем ее.– Похоже, в «Эребе» не все ладится, – подвел итоги Линли. Они прошли вслед за Чазом Квилтером по коридору, открыли дверь и вышли в еще один коридор. На ходу Линли обдумывал эти сведения. Старшие мальчики должны были поддерживать дисциплину среди младших, а префект пансиона следил, чтобы старшеклассники добросовестно выполняли свои обязанности, однако старший префект школы, то есть Чаз Квилтер, отвечал за четкое функционирование всей системы в целом, так что если что-то в этой системе разладилось, проблема, скорее всего, коренилась в самом Чазе Квилтере.Чаз распахнул еще одну дверь.– Здесь делают домашнее задание третьеклассники «Эреба», – поведал он. – У каждого своя парта и отдельная полка. Мы называем их стойлами.Порядка здесь было не больше, чем в спальне. Как и холл, это помещение также выглядело обветшавшим с годами. В воздухе витали неприятные запахи: в каком-то уголке гнила забытая пища, испарялся оставленный в открытой банке клей, где-то залежалась нуждавшаяся в стирке одежда. Голый деревянный пол без ковра усеивали пятна чернил и следы жира, оставленные пронесенными тайком лакомствами. Стену покрывали панели из темной узловатой сосны, все в трещинах, и далеко не все трещины удавалось скрыть за яркими постерами. Так же выглядели и места, отведенные для занятий, – Чаз справедливо именовал их стойлами. Они тянулись вдоль всех четырех стен классной комнаты, и на них последние десятилетия упадка школы сказались особенно жестоко.Места для занятий представляли собой скамьи с высокими спинками и деревянными сиденьями шириной примерно в три фута. Партой служила длинная полка с одним ящиком под ней. Над этой рабочей поверхностью висели еще две полочки поуже, предназначенные для учебников. Каждый отсек в «стойлах», подобно отделению в дортуаре, нес на себе отпечаток личности своего владельца. Все свободное место на стенах и полках занимали открытки, фотографии, пестро разрисованные плакаты. Если прежний обитатель слишком надежно приклеивал свои реликвии, новый ученик, вступая в свои права, попросту обрывал его настенные украшения, оставляя впопыхах ошметки клея, обрывки бумаги– где-то проглядывало лицо, где-то– ампутированная рука, несколько букв, уцелевших от слова, колесо от машины или мотоцикла. Неугомонные пальцы тринадцатилетних сорванцов царапали деревянную обшивку, пережившую несколько столетий, их чересчур подвижные юные тела напрочь стерли лак с сиденьев и спинок, и из-под темного глянца проступили обширные беловатые разводы.Здесь, как и в дортуаре, Мэттью Уотли предпочел повесить иные картинки, нежели его собратья. Никаких звезд рок-н-ролла или кино, никаких полуобнаженных красоток или атлетически сложенных героев, никаких спортивных автомобилей, ничего из того, что обычно бывает столь желанно подросткам. Мэттью довольствовался одним-единственным снимком: двое детей, с ног до головы покрытых грязью, резвятся во время отлива на берегу Темзы, за спиной у них мост Хэммерсмит. Один из этой парочки– сам Мэттью, улыбаясь до ушей, он тычет в грязь длинной изогнутой палкой; рядом с ним хохочет девочка-негритянка, с голыми ногами, на плечи ей падают десятки изящно заплетенных косичек. Ивоннен Ливсли, подруга детства. Приглядевшись к этой фотографии, Линли усомнился, в самом ли деле Мэттью не мог сбежать из школы только ради того, чтобы повидаться с этой девочкой, как утверждает Кевин. Ивоннен казалась красавицей.Линли передал снимок сержанту Хейверс, та молча спрятала его в блокнот и продолжала осматривать помещение, а Линли тем временем нацепил очки, чтобы проверить тетради и учебники Мэттью. Обычные школьные пособия, английский, математика, география, история, биология, химия, и, в соответствии с духом этой школы, закон Божий. На парте осталось лежать незаконченное задание по математике, рядом с ним – стопка из трех блокнотов на пружинах. Линли поделил всю кучу, и тетради, и блокноты, надвое, отдал половину Хейверс и занялся своей долей, усевшись на рабочее место Мэттью, что было не просто для мужчины его роста. Хейверс перешла в соседний отсек. Чаз, подойдя к окну, распахнул его и выглянул во двор.Снаружи донесся оклик, кто-то ответил на него, мальчики во дворе засмеялись, но в комнате для домашних заданий слышался лишь шорох пролистываемых книг и тетрадей. В записи нужно было вчитываться внимательно– нудное, утомительное, но совершенно необходимое занятие.– Тут что-то есть, сэр, – произнесла Хейверс, передавая ему блокнот поверх разделявшей отсеки перегородки. Она открыла блокнот на каком-то письме, вернее, наброске письма– некоторые слова были вычеркнуты, заменены другими, более уместными.
Дорогая Джинни (вычеркнуто) Джин, – прочел Линли. – Я хотел бы от всей души поблагодарить вас за ужин и вечер вторника. Не беспокойтесь из-за того, что я опоздал вернуться, поскольку я знаю: мальчик, который меня видел, ничего не скажет. Я уверен (вычеркнуто) думаю, что я все же мог бы обыграть вашего отца в шахматы, если б он предоставил мне достаточно времени на обдумывание ходов! Не понимаю, как он ухитряется предвидеть все заранее. Ничего, в следующий раз у меня получится. Еще раз огромное спасибо.
Сняв очки, Линли посмотрел на Чаза, который так и не отходил от окна, предпочитая держаться на расстоянии то ли от детективов, то ли от «стойла» Мэттью.– Мэттью написал письмо некой Джин, – обратился к нему Линли. – Он ужинал у нее. По-видимому, это было во вторник, хотя он и не уточняет, в какой именно вторник. Письмо не датировано. Ты не знаешь, кто такая Джин?Чаз нахмурился. Он медлил с ответом, и когда наконец заговорил, счел необходимым объяснить затянувшуюся паузу:– Я перебирал имена жен наших учителей. Наверное, это могла бы быть одна из них.– Неужели Мэттью обращался к жене учителя по имени? Или у вас в школе так принято?Чаз, смущенно пожимая плечами, признал, что подобного обычая в школе не было.– Он пишет также, что вернулся в школу с опозданием и кто-то из мальчиков его видел, но никому не скажет. Как это понимать?– Он опоздал к отбою.– Разве префект общежития не должен был это проверить?Чаз еще больше смутился. Уставившись на носки своих ботинок, он промямлил:– Да, должен был, обычно каждый вечер проверяют.– Обычно?– Всегда. Каждый вечер.– Значит, кто-то – либо один из старшеклассников, либо сам префект – должен был сообщить об отсутствии Мэттью, если после отбоя его не оказалось в дортуаре. Верно?Растерянность Чаза бросалась в глаза.– Да, кто-то должен был заметить его отсутствие.Он не желал называть ответственное лицо по имени. Линли убедился, что не только Джон Корнтел, но и Чаз Квилтер изо всех сил покрывают префекта «Эреба», Брайана Бирна.Джон Корнтел знал, что полицейские уже явились в школу. Об этом знали все. Даже если б он не видел своими глазами, как Томас Линли входил утром в часовню, достаточно было обнаружить серебристый «бентли» на подъездной дорожке, чтобы сделать закономерный вывод. Обычно полицейские не разъезжают на столь роскошных автомобилях, поскольку далеко не каждый работник Скотленд-Ярда является по совместительству наследником графского титула.Сидя в учительской в южном флигеле школьного здания, Корнтел старался выцедить еще несколько капель кофе из общего чайника. Он пытался отогнать от себя назойливые мысли, грозившие разрушить тот хрупкий оборонительный вал, за которым он надеялся отсидеться хотя бы еще один день, но всевозможные «если б только» вели беспощадную осаду – если б только он позвонил Морантам и убедился, действительно ли Мэттью поехал к ним в гости, если б только он позаботился лично снарядить мальчика в эту поездку, если б он поговорил с Брайаном Бирном, проверил бы, знает ли староста, где находятся все его подопечные, если б он сам почаще навещал дортуар, не перекладывая эту обязанность на старшеклассников, если б только он не был занят самим собой… не чувствовал себя столь униженным… не оказался бы в ловушке… обнаженный, разоблаченный, отверженный.На столе возле чайника с кофе остался недоеденный учителями завтрак. Остывшие тосты брошены посреди серебряного блюда со студенистыми яйцами и пятью поблескивающими жиром полосками бекона. Рядом– упаковки корнфлекса, поднос с разобранными на дольки грейпфрутами и тарелка с бананами. Корнтел почувствовал, как из желудка к горлу поднимается горечь. Закрыв глаза, он постарался отрешиться от зрелища неаппетитных объедков и подчинить себе свое тело. Когда он в последний раз ел твердую пищу? Чуть ли не в пятницу вечером. Да, он смутно припоминал ужин в пятницу, но с тех пор не мог заставить себя проглотить ни крошки.Приподняв голову, Джон уставился в окно. На той стороне лужайки сквозь окна мастерской можно было разглядеть ребят, усердно пилящих, сверлящих, работающих напильником в соответствии с кредо Бредгар Чэмберс о необходимости поощрять творческие устремления каждого ученика, направляя их в подобающее русло. Техническому центру не сравнялось еще и десяти лет, и в свое время этот замысел вызвал ожесточенную дискуссию среди учителей – далеко не все признавали уместность подобного нововведения. Некоторые преподаватели полагали, что мастерская предоставит ученикам возможность отвлечься, отдохнуть от сугубо интеллектуального труда, но другие утверждали, что избыток юношеской энергии вполне могут поглотить спортивные игры и клубы, а технический центр лишь поспособствует появлению в стенах Бредгар Чэмберс «нежелательных элементов». Корнтел сардонически усмехнулся. Вряд ли мастерская, где студенты развлекались, комбинируя дерево, пластмассу, металлические детали или микрочипы, могла существенно повлиять на политику школы, никогда не формулируемую открыто, но сознательно проводимую каждым директором: пусть в школьном проспекте утверждается всеобщий и равный доступ к образованию, реальность остается иной. Во всяком случае, так оно было до появления Мэттью Уотли.Нет, он не станет снова думать о мальчике! Корнтел встряхнул головой, отгоняя настойчивое воспоминание. Но тогда место Мэттью в его голове занял Патрик Корнтел, его собственный отец, явившийся, как всегда, затем, чтобы указующим перстом ткнуть в промахи и огрехи сына. Директор одной из наиболее престижных закрытых школ страны, человек, всецело приверженный традиции, посвятивший свою жизнь укреплению складывавшихся веками сословных границ. Уж он-то не допустит никаких мастерских в своих владениях! Джон вспомнил их недавний разговор.– Заведующий пансионом! – одобрительно проревел Патрик в телефонную трубку, словно он говорил с Джоном из-за океана, а не находился на расстоянии в сто миль. – Отлично, Джонни. Теперь ты – заведующий пансионом и старший преподаватель английского языка. Клянусь Богом! Следующая ступенька– заместитель директора, ясно, Джонни? Даю тебе два года. Не засиживайся на одном месте.«Не засиживайся на одном месте» – этим лозунгом определялась карьера отца. Двадцать лет в погоне за карьерой он неустанно переходил из одной школы в другую, пока не получил то, чего желал, – должность директора. Теперь он ждал того же от сына.– Подымайся по ступенькам, парень! Когда мне придет пора уходить в отставку, ты должен занять мое место в Саммерстоне. Ты должен быть готов к этому, дружок. Нужен послужной список. Начинай озираться по сторонам. Разнюхивай, где что. Ты должен стать заместителем директора. Слышишь? Заместителем директора. Я тоже буду держать ухо востро, извещу тебя, если появится вакансия.Корнтел почтительно отвечал– да, папа, да, заместитель директора, да, все как скажешь. Это было куда проще, чем спорить, и гораздо безопаснее, чем открыть отцу истину. Он-то знал, что никогда не продвинется дальше должности заведующего «Эреба» и старшего преподавателя английского языка. Он не испытывал потребности что-то доказывать самому себе или другим. Его терзали другие потребности, совсем другие.– Пустил в ход старые связи, а, Джон?Корнтел вздрогнул, когда чужой голос прозвучал у самого его уха. Коуфри Питт, учитель немецкого, старший преподаватель по иностранным языкам, тоже явился выпить кофе. Нынче утром Питт выглядел особенно неухоженным. Редкие пряди волос густо усеяла перхоть, шишковатая физиономия плохо выбрита, из правой ноздри торчит, точно морская водоросль, пук волос. Правый рукав мантии протерся вдоль шва, он так и не удосужился отряхнуть мел с выглядывающих из-под мантии серых брюк.– Прошу прощения? – переспросил Корнтел, наконец-то добавив молока и сахара в свой остывший кофе.Питт наклонился ближе к нему, заговорил негромко, заговорщически, точно об общей тайне:– Я сказал– ты пустил в ход старые связи. Этот парень из Скотленд-Ярда твой давний школьный приятель, верно?Корнтел отступил в сторону, уставился на поднос с яйцами, будто пытаясь выбрать то, что поаппетитнее.– Быстро у нас распространяются слухи, – заметил он.– Вчера ты умчался в Лондон. Я подумал – зачем бы это. Не беспокойся, я сохраню твой секрет. – Питт ухватил тост и принялся его жевать, наклонившись над столом и не переставая ухмыляться.– Мой секрет? – повторил Корнтел. – Я что-то не очень понимаю.– Полно, Джон. Мог бы не разыгрывать невинность передо мной. Парень ведь был на твоем попечении, верно?– А девочки в «Галатее» – на твоем, – отпарировал Корнтел. – Но ты что-то не слишком винил себя, когда одна из них попала в беду.Питт улыбнулся.– Я смотрю, наша киска научилась царапаться. – Он вытер пальцы о мантию и нацелился на второй кусок поджаренного хлеба и бекон. При этом он жадно косился на яйца. Корнтел перехватил его взгляд и, несмотря на отталкивающие манеры преподавателя немецкого, почувствовал, как в сердце закрадывается невольная, непрошеная жалость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57