– Мне и прошлого лета хватит. По горло сыт… – отмахнулся Кораблев.
– Чудной ты! – удивился Митя. – В колхозе живешь, а колхоз тебе как дом неродной.
– Кто чудной-это еще дело темное. Ты как думаешь? Если человек в деревне родился, так для него весь свет на травках да зернышках клином сошелся? А если я математику люблю… Инженером желаю стать. Зачем мне твоя травка?.. Собирайте уж вы в бригаду тех, кому математика не по зубам.
– Ах, вот как? – бросил Костя. – Один ты у нас великий математик!
– Великий не великий, а на тройках не катаюсь. Да и вам от меня перепадает…
– Задаешься, Кораблев?
– И не думаю. Сами же ко мне с задачками бегаете. Я не навязываюсь.
Костя скрипнул зубами и подошел вплотную к Вите:
– Больше я у тебя по математике слова не спрошу. Баста! И ребятам закажу…
– Ничего… туго будет – прибежите, – улыбнулся Витя.
…Галине Никитичне казалось, что вот улягутся летние впечатления и ребята привыкнут друг к другу, сблизятся.
Но время шло, а класс бурлил, как в первые дни.
Учительнице все чаще приходилось выслушивать жалобы преподавателей: то восьмиклассники завели на уроке спор на постороннюю тему, то затеяли перестрелку горохом, то устроили «психическую атаку самоходных парт» на учительницу немецкого языка.
Галина Никитична задерживала ребят после урока и проводила собрание.
Но выявить виновников было почти невозможно. Класс или упрямо молчал, или говорил, что виноваты все тридцать человек.
Чаще же всего ответственность за проделки ребят принимал на себя староста класса, добродушный увалень Сема Ушков, про которого школьники говорили, что с ним не пропадешь.
– Моя вина. недосмотрел, – с простодушной улыбкой признавался он учительнице. – Погодите чуток…уж я их приберу к рукам!
Но проходил день, другой, и все повторялось снова.
Однажды на уроке химии кто-то из восьмиклассников натер чесноком столы. Сколько ни допытывалась Мария Антоновна, кто это сделал, класс продолжал молчать. И только Сема Ушков с серьезным видом принялся доказывать, что, как видно, по недосмотру произошла химическая реакция и выделился чесночный запах.
Надо сказать, что школьники недолюбливали Марию Антоновну и самые озорные шутки обычно проделывали на ее уроках. Объяснялось это, пожалуй, тем, что преподавательница химии была сухим, замкнутым человеком, в колхозе жила отчужденно, в дела школьников не вникала и по поводу каждой ребячьей проделки писала записки родителям или жаловалась Федору Семеновичу.
Вот и сейчас возмущенная Мария Антоновна заявила, что она немедля обо всем доложит директору школы, и вышла из класса.
– Жаловаться побежала! – засмеялся Сема Ушков. – Не робей, ребята, как-нибудь отговоримся.
– А все равно чеснок в ход пускать – это уж свинство! – сердито сказал Митя Епифанцев. – Сознавайся; кто это сделал?
В классе разгорелся спор: искать виновника или отвечать всем вместе? Не успели ребята ни до чего договориться, как в дверях показалась учительница химии, а с нею Галина Никитична.
– Вот, полюбуйтесь на своих! Это какой-то заговор молчания! Круговая порука!..
Мария Антоновна дрожащими руками собрала книги и шагнула к двери.
– Мои уроки здесь не нужны. Пока виновник не будет наказан, я не вернусь к вам, – сказала она и вышла из класса.
Галина Никитична медленно открыла форточку. Свежий воздух обдал ее разгоряченное лицо.
Класс выжидательно молчал.
А Галина Никитична, стараясь скрыть свое волнение, все еще стояла у форточки. Что было делать? Вновь разразиться упреками, требовать назвать виновника? Все это уже было испробовано и не помогло. Но и молчать больше было нельзя. Она обернулась к ученикам.
– Один из вас совершил недостойный поступок, – тихо сказала она, – а остальные двадцать девять человек сидят и думают:» «Мы ни в чем не виноваты, наша хата с краю». Нет, вы виноваты так же, как и тот, тридцатый. Так же, как и он, вы не любите ни свой класс, ни учителей, И мне нечего вам больше сказать… Я вам так же не нужна, как и Мария Антоновна. Прощайте!
И не успели ребята опомниться, как учительница исчезла за дверью.
Коридор был пуст. Галина Никитична почти бегом скрылась в «живом уголке» и заперлась на ключ. Слезы брызнули у нее из глаз.
А она-то вообразила, что может работать, как настоящий педагог, сумеет воспитывать детей! Федор Семенович просто-напросто в ней ошибся и теперь, конечно, раскаивается, что пригласил ее преподавать в свою школу…
Домой Галина Никитична вернулась в сумерки. Витя пришел из школы раньше сестры и успел обо всем рассказать отцу.
– Что, дочка, тяжеленька почва досталась, камениста? – спросил Никита Кузьмич. – Ждешь цветов, а лезет чертополох…
– Такой уж у нас класс… – пожаловался Витя. – Собрались с бору, с сосенки… На наших ребят какого-нибудь майора в отставке напустить… чтобы голос да нервы железные! Тогда, может, и послушаются. – И брат снисходительно окинул взглядом тоненькую фигурку сестры.
– Да-а… хватишь теперь горького полной чашей, не возрадуешься! – вздохнул Никита Кузьмич, садясь за стол. – Укатают сивку круты горы… Да еще эту школьную бригаду зачем-то придумали…
Галина Никитична мельком посмотрела на отца и брата: как они похожи друг на друга! Лицом, жестами, мыслями…
– Раскаркались тут… «укатают», «не возрадуешься»! – вступилась за Галину мать. – А кому же по первопутку легко бывает? Не такие уж у нас ребятишки страшные, как вы малюете. Будет еще и лад и мир.
Мать накрыла на стол, но Витя от обеда отказался, сказав, что ему надо срочно заниматься.
– А ты бы со старшими посчитался, – вполголоса заметила сестра. – Опять матери лишние хлопоты!
Витя пропустил ее замечание мимо ушей.
Галина Никитична покачала головой.
В школе Витя вел себя сдержанно, ровно, но после занятий он точно преображался. Домой возвращался неразговорчивый, хмурый.
Когда все садились обедать, он заявлял, что не хочет есть, и уходил на улицу играть в лапту или городки. Но потом, проголодавшись, принимался шарить в печи, все ставил вверх дном и наконец садился заниматься. Тогда в доме все замирало: отец ходил вокруг него на цыпочках, мать старалась отложить домашние дела на утро.
Но больше всего Галину Никитичну удивляло отношение Вити к матери. Он не обижал ее, не ссорился с ней и, как должное, принимал все ее услуги. Он просто не замечал ее.
Обед закончился. Анна Денисовна убрала со стола и, заглянув сыну через плечо, спросила, много ли ему задано уроков.
Витя с недоумением оглянулся на мать:
– Хватает… На сегодня квадратные уравнения по алгебре да еще две теоремы по геометрии. Может, подскажешь?
– Что, мать, села в лужу? – Никита Кузьмич выразительно поднял палец: – Премудрость, наука! Куда нам с тобой в подсказчики, не те головы… Давай-ка лучше не мешать парню. – И он, довольно посмеиваясь, направился в соседнюю комнату.
Следом за ним вышла и жена.
Галина Никитична подсела к брату:
– Почему ты с матерью никогда не поговоришь?
– О чем с ней говорить? – удивился Витя.
– Мать всем интересуется: как учишься, какие новости в школе… Да и сам про ее дела никогда не спросишь.
– Подумаешь, дела у матери! В огородной бригаде работает, картошку выращивает.
– А ты хоть бы раз побывал у нее на огороде! Видел, какие там парники, дождевальная установка?
Витя пожал плечами:
– Зачем мне все это? Я огородником быть не собираюсь.
– Кем ты собираешься быть, мне еще неизвестно. А вот как ты себя дома ведешь – это очевидно. И мне стыдно за тебя!
Витя комично развел руками. Вот беда, когда родная сестра учительница! Вдвойне достается: и в классе и дома…
Потом он придвинул учебник, раскрыл тетрадь и углубился в занятия.
Галина Никитична с досадой отошла от брата. Сколько раз пыталась она поговорить с ним по душам, но Витя обычно отделывался шуточками или отмалчивался. Как же ей справиться с целым классом, если она не может повлиять даже на родного брата!..
Галина Никитична не заметила, как сняла с вешалки пальто, оделась. Хотелось сейчас же пойти к Федору Семеновичу и Клавдии Львовне, поговорить с ними, посоветоваться.
На улице учительница узнала, что директор на реке, у электростанции, и напрямик прошла к Чернушке.
Чуть пониже моста река была перегорожена земляной плотиной. Плотники возводили стропила над новеньким, рубленным из бревен зданием электростанции. У плотины стояла грузовая машина. Володя Аксенов со своей бригадой строителей бережно снимал с нее тяжелые ящики.
Галина Никитична не сразу узнала Федора Семеновича. Одетый в брезентовый дождевик, он вместе со всеми помогал разгружать машину.
Когда последний ящик был спущен на землю. Галина Никитична подошла к учителю:
– Вам и здесь дело нашлось?
– Как же иначе! Вроде свое детище встречаю. Турбину привезли. Электростанцию строим настоящую. Движок скоро в отставку пойдет…
Галина Никитична отвела учителя в сторону:
– А я, Федор Семенович, к вам шла…
– Чувствую. Я и сам собирался к тебе заглянуть. Что там за очередные события в восьмом классе?
– Все в том же духе. Обидели Марию Антоновну. И, конечно, не сознаются, кто виноват. Мне кажется, ребята даже гордятся этим. Вот, мол, мы какие – стена, своих не выдадим! – И учительница неожиданно призналась: – Видно, не способна я быть воспитателем.
– Ну-ну, так уж и не способна?
– В самом деле, Федор Семенович… Я сегодня так разволновалась, что даже с ребятами разговаривать не могла, из класса ушла.
– А это, может, и к лучшему… Ребят не всегда словом тронешь. Нужно, чтобы они иногда почувствовали, что учителю горько и больно за них… – Федор Семенович заглянул учительнице в лицо: – Ты вот с комсомольцами по душам беседовала?
– Собираюсь… Только мало их у меня в классе. Всего пять человек!..
– Это верно, мало еще… Отсюда, может, и все беды. Ты сама-то какой год в комсомоле?
– Одиннадцатый пошел.
– Вспомни-ка эти годы. Кто в первых рядах всегда? Комсомол! Вот с этого и начинай. Заводи друзей в классе, создай опору из комсомольцев.
Сумерки сгущались. Начал накрапывать дождь.
Галина Никитична и Федор Семенович дошли до правления колхоза, и Федор Семенович протянул ей руку.
– А вы разве не домой? – удивилась учительница.
– Нет… Вечером у меня самое горячее время. Сейчас агитаторы собираются.
Попрощавшись с учителем, Галина Никитична направилась к дому.
У бревенчатой стены она заметила нескольких школьников. С крыши текли струйки дождя, и ребята стояли навытяжку, словно по команде «смирно», плотно прижавшись к стене.
– Кто здесь? – спросила учительница.
– Это мы… ваш класс, – отозвалась Варя.
В то же мгновение от стены оторвались трое ребят. Это были Костя с Митей и между ними – Алеша Прахов. Они вытолкнули его вперед, и Алеша едва не сбил с ног учительницу.
– Галина Никитична… мы дознались, – сообщил Костя. – Вот он! Сам все расскажет… Ну же, Прахов!
– Галина Никитична! Это я с чесноком-то придумал, – буркнул Алеша.
– А еще? – толкнул его в бок Митя.
– И «психическую атаку» я затеял. Тоже по глупости.
К Алеше подбежала сестра:
– А про дом, про дом расскажи! Как ты себя ведешь?
– Про дом каяться уговора не было! – отмахнулся от нее Алеша.
– Ах, вот как!.. Опять увильнуть хочешь! – рассердилась сестра. – Галина Никитична, с ним же сладу нет! Пусть его на педсовет вызовут.
– А своими силами класс на Алешу так уж и подействовать не может? – с упреком сказала учительница. – Да и в одном ли Алеше дело?
– Это верно, – согласился Митя. – Виноватых много найдется.
– Галина Никитична! – сказала Варя. – Мы тут думали, думали… Надо нам комсомольское собрание провести. Обсудить все…
– Насчет собрания это вы вовремя подумали! – обрадовалась учительница. – Входите в дом, поговорим…
Глава 6
Чужая радость
С каждым днем Костя замечал, как росла и крепла привязанность Сергея к Марине. Вернувшись из правления, Сергей наспех ужинал, переодевался. «Я на минутку, браты… Дела у меня… Вы тут устраивайтесь!» – и надолго исчезал из дому.
И Костя с Колькой «устраивались». Неторопливо ужинали, потом стелили постели, ложились. Но спалось почему-то плохо. Из облаков вылезала чистенькая, умытая луна, серебрила на лавке старые чугуны, ведра и крынки; за окнами где-то вдалеке пели под гармошку неугомонные девчата.
– Ну вот, ушел на минутку… – вздыхал Колька. – А самого и след простыл!
– Он же у нас председатель… человек занятой, – не очень уверенно пояснял Костя. – Может, у него заседание срочное… Ты спи, Колька.
– Я сплю…
Как-то проснувшись ночью, Костя услышал в углу, где спал братишка, глухую возню и всхлипывания. Он вскочил и испуганно зашептал:
– Ты чего?.. Страшный сон увидел?
– Да нет, я не со сна… Ты полежи со мной, – попросил Колька.
Костя прилег рядом. Братишка прижался к нему и вдруг встревоженно и не по-детски горестно зашептал:
– Ты скажи… Если они поженятся… своим домом жить будут… мы ведь из колхоза никуда не уйдем? По правде скажи!
– Дурачок! Кто тебе наболтал?
– Бабка Алена говорит: тебя Сергей в ремесленное отдаст, меня – в детский дом…
– Ох, уж эта бабка! – вышел из себя Костя. – Хозяйничает кое-как да еще тебя с толку сбивает!..
– А мы вот возьмем и не уйдем никуда! – продолжал шептать Колька. – Правда? Так и будем жить в своем доме. Вдвоем. По-старому… Мы ведь можем вдвоем?
– О чем разговор!.. Понятно, проживем, – ответил Костя, захваченный волнением Кольки. – Я трудодни буду зарабатывать.
– А я корье драть, веревки плести… Тоже подспорье.
– Обойдемся и на трудодни. Они теперь в колхозе веские!.. – вошел в азарт Костя и вдруг спохватился: – Да чего ты мне, Колька, голову морочишь! Не может нас Сергей бросить… ну, не может, и все тут.
Но успокоенный Колька уже сладко посапывал. Костя хотел перебраться к себе в постель, но братишка так доверчиво держал его за шею, что пришлось остаться с ним.
Сон не шел. На душе было неспокойно.
Костя и сам не раз слышал на улице разговоры о том, что Сергей с Мариной скоро поженятся. Как тогда будут жить они с Колькой? Ведь у старшего брата появятся свои заботы, своя семья, и ему, наверное, будет не до них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43