Ынг чуть не поперхнулся виски. Лян та мадэ! - подумал он. — Эдакого ценника не увидишь ни на каком энергетическом проекте!
—Но, — продолжал Цунь, — потенциальные доходы практически безграничны. Если удастся достроить Камсанг и запустить его.
Глаза Ынга сузились.
— Какие-нибудь проблемы?
— Будущее Гонконга и большей части южного Китая зависит напрямую от Камсангского проекта, — ответил Цунь. — Наши энергетические ресурсы, мягко говоря, ограничены. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что с нами случится, если прекратить подачу воды. Камсанг же предназначен не только для того, чтобы снабжать нас электричеством, но и решить проблему водоснабжения. Полностью.
Ынг выпрямился в кресле.
— Никогда об этом не сдыхал.
— Естественно. Это же секретный проект. Камсанг обеспечит дешевое опреснение воды при любой концентрации солей.
— Превращение морской воды в питьевую? Цунь Три Клятвы кивнул.
— Никаких ограничений в водоснабжении для гонконгцев! Вода в любое время суток и в любых количествах!
— И какие же проблемы?
— Советы, — с сокрушенным видом ответил Цунь. — Они уже дважды пытались сорвать проект. И, надо полагать, будут пытаться снова и снова. Вот в этом и состоит главный риск. И он многократно возрастет, если Советы выведают секреты Камсанга. — Он испытующе посмотрел на Ынга. — Так что вы сами понимаете, почему мне нужен ответ от вашего торгового дома немедленно.
В голове у Ынга творилось Бог знает что.
— Я должен обсудить это с тай-пэнем.
—Мистер Ынг, — сказал Цунь Три Клятвы, подымаясь, — я говорю не о днях, а о часах.
Питер кивнул, тоже вставая.
— Я понимаю.
— Хорошо. — Цунь Три Клятвы величественно взмахнул рукой. — Мой сынок проводит вас. Ынг поклонился.
— Спасибо за гостеприимство, тай-пэнь.
Цунь Три Клятвы проследил, как Питера Ынга проводили по трапу на берег. Затем он тихо позвал кого-то. В узком коридорчике из тени возникла неясная фигура.
— Извини, что заставил тебя ждать, боу-сек. Это слово означает «драгоценный камень».
— Ничего, — ответила Блисс, заходя в каюту. — А-ма угостила меня восхитительным ужином.
Блисс по привычке называла Дочку Номер Один, свою старшую сестру, своей а-ма, то есть «матерью».
— Ты мне хочешь что-то сообщить. — Цунь произнес это без вопросительной интонации, наливая им обоим виски в чистые стаканы, которые он достал из ящика стола.
— Джейк Мэрок в Японии.
— Вот как? — он повернулся к ней. — За судьбу Джейка Мэрока! Они выпили.
— Как-то странно пить такой тост, — сказала она. — Будто мы с тобой творцы его судьбы.
— Что за мысли, боу-сек! Будто ты не знаешь, что судьба не делается людьми. Она есть часть природы вещей.
В ее глазах был страх.
— Может быть,.. — начала она и остановилась. — Может быть, ты мне теперь скажешь, зачем тебе надо было, чтобы я направила его в Японию? Его лицо потемнело.
— Ты выполняла волю йуань-хуань. - В данном контексте это слово могло означать «кольцо» или «круг». — Я не мог бы любить тебя больше, даже если бы ты была моей родной дочерью. А ведь я считаю тебя таковой, боу-сек, но в то же время выделяю тебя среди своих детей. Тебя мне прислали на воспитание и обучение. И ты знаешь многое из того, о чем другие мои дети не знают. Одной тебе ведома правда.
Он пристально смотрел на нее.
— Ничто не должно изменять предначертания йуань-хуань.
Кажется, прошла вечность, прежде чем он перевел взгляд с нее на стол, где лежал перекидной календарь.
— К сегодняшнему дню, — сказал он, меняя тему, чтобы избавить ее от лишних упреков, — Ничирен уже должен найти свою часть фу. - Он посмотрел на нее, будто принимая какое-то решение.
— Я не солгал тебе. Его направили туда, чтобы он действительно возвратил себе свою часть фу.
—Но зачем? Какое значение она может иметь в современном мире?
— Она заключает в себе силу. Силу, которой ее наделили давным-давно.
— Силу делать что?
— Этого я не могу сказать. Возможно, сама жизнь даст ответ на твой вопрос.
Какое-то время они сидели молча. Блисс потупила голову, словно в такой позе ей лучше думалось.
— Отец, кто еще включен в йуань-хуань2 - спросила она наконец.
На мгновение ей показалось, что он сейчас взорвется от возмущения. Он вскочил, но тут же какая-то поразительная мысль пришла ему в голову и он рухнул в кресло, как подкошенный.
— Поразительные вещи, — сказал он тихо, — творятся в этом мире. Раньше никто из моей семьи не осмелился бы задать мне такой вопрос. И вот извольте! Его задаешь мне ты! Женщина!
Он покачал головою.
— Отец, — сказала она, приближаясь к нему. — Я не хотела гневить тебя.
Она опустилась перед ним на колени, склонив голову.
— Не надо так, — сказал он. — Не надо, доченька. Но внутренне он не мог не растаять от такого дочернего послушания. Что поделаешь? Такой уж она человек: послушание и преданность странным образом сочетаются в ней с независимостью. Впрочем, и это тоже результат воспитания, которое он ей дал.
— Даже тебе, курьеру йуань-хуань. такие вещи не положено знать, — сказал он назидательным тоном. — Во многие тайны этой организации тебя нельзя посвящать.
— Но почему? Джейк неизбежно начнет задавать вопросы. Чем дольше мы будем вместе, тем больше вопросов он задаст. И что же, в ответ я должна молчать?
Он долго не отвечал, и Блисс не знала, то ли он не слышал, что она сказала, то ли он просто не хотел отвечать.
— В настоящее время важно, чтобы Джейк знал как можно меньше, — наконец произнес он. — Это входит в твое задание. Я понимаю, это нелегко. Но задание есть задание, и оно должно быть выполнено... Ты знаешь меня, боу-сек. Знаешь лучше, чем кто-либо из всех моих детей. Лучше, чем когда-либо знала моя жена. Я — традиционалист. Отказ от наследия предков чреват только одним пеплом. Поддержание традиций, которые сделали нас такими, каковы мы есть на сей день, — это наша обязанность, если мы не хотим конца нашей культуры. Гвай-ло забрали у нас очень много, но хотят еще больше. Они ненасытны. Они не остановятся, пока не заберут у нас все.
Цунь Три Клятвы смотрел на нее своими старыми-престарыми глазами. Ему очень хотелось дотронуться до нее, хоть это и не принято в китайской культуре. Она ему была так дорога, сердце его было полно такой любви к ней и боли за свою страну, что оно, казалось, не выдержит и разорвется. Его рука дернулась, но осталась лежать на подлокотнике кресла.
— Никогда не отказывайся от традиций, — сказал он наконец. — Не поддавайся соблазнам перенять деловую хватку американцев, аффектацию английского «общества». В один прекрасный день тебя может потянуть к западным ценностям: их быстрым автомобилям, их хищнической философии. Ты можешь почувствовать, что тебе хочется стать своей среди них и забыть край, который взрастил тебя.
Блисс чувствовала отца рядом с собой. Это, по идее, должно было бы ее успокоить, но сейчас она, наоборот, дрожала от ощущения обеспокоенности и страха, волнами исходившими от него.
— Я выполню то, что от меня требует йуань-хуань, - заверила она его.
Цунь Три. Клятвы посмотрел на нее с нежностью. Он поднял свой стакан и залпом допил виски.
— Я в этом не сомневаюсь, боу-сек.
* * *
Когда Стэллингс проснулся, было уже одиннадцать часов дня. Он вытаращил глаза, посмотрев на часы. Потом вспомнил, что он добрался до отеля только в три часа ночи, проболтавшись без толку весь вечер в различных притонах якудзы. Он свесил ноги с кровати, сел, разгребая пальцами спутанные волосы. Просто уму не постижимо, со сколькими людьми он переговорил, сколько версий отбросил! Но это не важно. Главное, его попытки найти следы Ничирена ни к чему не привели. Впрочем, чему здесь удивляться? Несмотря на то, что он свободно говорил по-японски, он все равно гайдзин. И, будучи иностранцем, он не имел ни одного шанса проникнуть в святая святых японского преступного мира. Вот черт! - подумал он. Еще один дурацкий день, который он так бездарно провел в Токио, пытаясь прошибить лбом каменную стену.
Поднявшись с кровати, он заметил, что у кнопки вызова горничной мигает лампочка, возвещая, что для него на вахте есть какое-то сообщение. Он поднял трубку и попросил соединить его с консьержем. Так и есть: кто-то оставил для него записку.
— Когда вы ее получили? — спросил он.
— Извините, сэр. Я пришел в девять. Она была уже в вашей ячейке.
Стэллингс повесил трубку, мысленно завязывая на память узелок: надо поговорить с ночным консьержем, когда тот придет. Он протопал в ванную и стоял под холодным душем, пока не почувствовал себя человеком.
Облачился в легкие брюки цвета хаки и полосатую рубашку. На ноги одел легкие мокасины и, прихватив нейлоновую куртку, спустился вниз. Проходя мимо вахты по дороге в столовую, взял адресованную ему записку.
После первой чашечки крепчайшего кофе открыл конверт. «До моего слуха дошло, — прочел он, — что вы интересуетесь вопросами весьма специфического и деликатного характера. Конечно, вы понимаете сами, что ответы на ваши вопросы не валяются где попало и что., необходимо принять некоторые меры предосторожности, чтобы избежать неприятных последствий, прежде чем снабдить вас этими ответами. Кроме того, поскольку ответы так же опасны, как и вопросы, они стоят недешево. Поэтому, если вы по-прежнему хотите получить их, будьте на платформе станции „Гиндза“ токийского метро сегодня в 12.30».
Подписи не было, как не было никакой дополнительной информации ни на самом листе нелинованной бумаги, ни на простом белом конверте, в который этот лист был вложен. Естественно, не было ни марки, ни печати, поскольку письмо было просто оставлено на вахте. И человека, который принес его, не остановили на пути к стойке консьержа, и сам консьерж безропотно дал ему ключик к почтовой ячейке Стэллингса. Единственное, что он знает, так это то, что послание было доставлено между тремя часами ночи и девятью часами утра.
И еще одна деталь. Письмо написано определенно мужской рукой.
Стэллингс посмотрел на часы. Уже за полдень. Надо поторопиться, чтобы поспеть к назначенному времени. Он дал себе ровно минуту, чтобы оценить складывающуюся ситуацию. Были ли у него причины отказаться от встречи? Он не мог придумать ни одной. Если он оставит без внимания эту записку и будет продолжать вечернее интервьюирование всяких темных личностей, он просидит в Токио до судного дня.
Тем не менее, осторожность не помешает. Он быстро расписался на чеке, оставив завтрак нетронутым. У него были дела поважнее в его номере. И очень мало времени на их выполнение.
* * *
У Айпин чувствовал, что его совершенно доконала эта длинная, трудная неделя, в течение которой он выстраивал в боевой порядок силы ЦУН для решительного броска с целью проникновения в гонконгскую операцию Ши Чжилиня. Поэтому за обедом, в дополнение к сушеным медузам, корню лотоса и супу из мякоти бамбука он решил заказать хай шень, сильнейший тоник, известный в Китае. Эти морские слизни, выловленные у южных берегов и высушенные на солнце, в течение недели вымачиваются в родниковой воде. На второй день их очищают, чтобы они разбухли, и эта напоминающая резину масса размягчилась. В последний момент к ним добавляют внутренности карпа, и все это готовиться на сильном огне в соевом соусе, который придает пикантный вкус этому деликатесу.
У Айпин опустил свое громоздкое тело на стул перед заранее заказанным столиком. Его большие глаза сверлили почтительно склонившегося перед ним официанта. Он заказал свой излюбленный и самый дорогой чай гуаньинь - «Железная богиня милосердия». Он пил только его, вопреки распространенной традиции переходить летом на чай с жасмином.
Более шести футов ростом, со странно выпирающей грудной клеткой, что в Китае считается уродством, он сидел на стуле неестественно прямо. Особенности его комплекции в сочетании с огромными глазами делали его похожим на гигантское насекомое. Но его острый, как бритва, интеллект делал его одним из наиболее влиятельных людей в правительстве.
Ресторан находился в полуподвальном помещении неуютного здания из стекла и бетона на площади Тяньаньмынь. Туристам его называли как Всекитайский Народный Дом Съездов, и это было ложью только отчасти. Кабинет У Айпина выходил окнами на юг. Он всегда мог видеть из своего окна мавзолей Мао.
Хотя его гость еще не появился, У Айпин решил не ждать его прихода и заказал все, что надо. Хотя это и было нарушением этикета, но он терпеть не мог, когда приглашенные опаздывают. Бледный официант низко поклонился и поспешил убраться поскорее с министерских глаз.
Ресторан этот, как и прочие заведения подобного рода в государственном секторе, был довольно убогим на вид, и мебель в нем была подчеркнуто функциональная. Но повара здесь были отменные. Хотя визуальные и слуховые образы значили очень мало для У Айпина, его сведения по части гастрономии были просто легендарными.
Он повернул голову, ибо его ноздри уловили неприятный запах, которым потянуло от соседнего столика. Какой-то министр, которого У Айпин почти не знал, сидел там с зажженной миниатюрной сигаркой «Тай шань». Этого запаха У Айпин просто не переваривал. Он уставился на наглеца своим немигающим взглядом, пока тот не почувствовал, что на него смотрят, и не повернулся в его сторону. Он сразу стушевался, быстро смял свою сигару и, расплатившись по счету, поспешил убраться от греха.
В этот момент гость У Айпина вошел в ресторан и ему немедленно указали на столик «хозяина», стоящий на другом конце нерадующей глаз обеденной залы.
— Нин-хао, - поприветствовал его У Айпин, слегка поклонившись. — Добрый день.
Чжан Хуа, имевший, как обычно, унылый вид в своем мешковатом, мятом костюме, поправил указательным пальцем сваливающиеся с плоской переносицы очки с толстыми линзами. Он весь вспотел и поэтому был вынужден извлечь из кармана белый платок и вытереть свое широкое, монгольское лицо, аккуратно обходя места вокруг глаз, чтобы не сбить ненароком очки.
У Айпин указал рукой на стул. — Присаживайтесь, — пригласил он и, заметив, что его гость не пошевелился, поднял глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88