Генриха королева хотела прежде всего уберечь и защитить; сына же она буквально боготворила и не собиралась делить его ни с кем.
Задача, которую поставила перед собой Маргарита, была не из простых, но молодая женщина преисполнилась непреклонной решимости.
Ей было горько наблюдать, как успешно справляется Йорк с государственными делами, как укрепляет он свое положение. Теперь герцог назывался протектором и защитником королевства и церкви, а также Главным советником короля.
Если Генрих не поправится, будущее не сулило Маргарите ничего хорошего. Йорк пока не заявлял прав на престол, однако он не мог не понимать, что в случае исцеления короля либо по достижении принцем совершеннолетия он лишится власти. Страшнее же всего была мысль, что протектор потребует опекунства над царственным младенцем.
Но об этом говорить еще рано. Принц слишком мал, а пока он подрастет, Маргарита успеет вернуть Генриха к жизни.
Шли месяцы, все усилия Маргариты были тщетны. Иногда Генрих вдруг делал слабое движение рукой, и сердце королевы наполнялось новой надеждой. Или же во время кормления король вдруг с интересом смотрел на пищу. Однажды Маргарите показалось, что Генрих впервые смотрит не в пустоту, а следит за Маргаритой взглядом. Это было бы значительным ша-гом к выздоровлению, однако затем Генрих вновь впал в ступор, и королева поняла, что надежда не оправдалась.
Единственной ее отрадой был маленький Эдуард. Маргарита старалась проводить с ним как можно больше времени. Когда сын улыбался ей, сердце Маргариты сжималось от нежности, и она прижимала к себе малыша так крепко, что он начинал плакать. Ей казалось, что принц – само совершенство. Он – награда за все ее страдания. С каждым днем любовь матери к сыну делалась все сильнее. Пока есть Эдуард, жизнь наполнена смыслом и радостью, думала Маргарита.
Тем временем приближалось Рождество. Болезнь короля продолжалась уже более года. За месяцы, проведенные в Ковентри, перемен к лучшему почти не было. Огромное утешение Маргарите доставлял Вильям Хейтли, которому она была бесконечно благодарна – и за Генриха, и за себя. В минуты отчаяния врач успокаивал ее, вселял в нее новую надежду. Если же в состоянии Генриха происходили какие-то изменения, оба – и королева, и лекарь – затаив дыхание, наблюдали за больным.
– Иногда мне кажется, что вы излечиваете не только короля, но и меня, – говорила медику Маргарита.
А за несколько дней перед Рождеством произошло чудо. Маргарита, как обычно, вошла утром в опочивальню короля, и вдруг Генрих, улыбнувшись, протянул ей руку и сказал:
– Маргарита.
Королева рухнула на колени и закрыла лицо руками. Она испугалась, что спит, что все это ей привиделось.
Однако в следующий миг ее волос коснулась рука Генриха.
– Маргарита, – повторил он. – Моя королева.
Молодая женщина подняла лицо, но ничего не увидела – слезы застилали ей глаза.
Еле слышно она промолвила:
– Генрих… Генрих, теперь вы поправитесь.
И тут все ее чувства прорвались мощной волной. Она бросилась вон из опочивальни, рухнула в своей комнате на кровать и разрыдалась – впервые за все эти месяцы.
* * *
Маргарита отправилась к Вильяму Хейтли, чтобы посоветоваться.
– Я все знаю, – сказал врач. – Я видел короля.
– Он выздоровел! К нему вернулся рассудок!
– Миледи, давайте не будем торопиться. Рассудок короля еще не окреп – слишком уж долго он дремал.
– Вы правы. Нужно проявлять осторожность. А как быть с ребенком? Ведь Генрих его еще не видел.
– С этим тоже лучше подождать. Его величество сейчас как бы пробуждается после долгого сна. Не будем его подгонять – это может принести вред. Ни в коем случае нельзя короля расстраивать.
– Но увидев сына, Генрих придет в восторг.
– Верно, однако в следующий миг вспомнит, что принц – наследник престола. Мне кажется, еще рано напоминать его величеству о долге монарха.
Маргарита не стала спорить.
– Во всяком случае, – продолжил лекарь, – давайте подождем несколько дней. Посмотрим, как будет идти выздоровление.
И они стали ждать. Маргарита почти все время сидела с мужем. Он мало разговаривал и много спал. Всякий раз, когда Генрих погружался в глубокий сон, Маргарита боялась, что он снова впадет в беспробудное забытье.
Но этого не происходило, и королю с каждым днем становилось лучше.
На Рождество он сказал:
– Я привык в этот праздник посылать дары в храм Святого Эдуарда Исповедника.
– Да, я знаю, что вы всегда почитали этого монарха за образец, – ответила Маргарита. – Вы не раз говорили, что хотели бы быть похожим на него, а не на других своих предков, покрывших себя воинской славой.
– Я и теперь так думаю. И еще я должен послать подношение в храм Святого Фомы, в Кентербери.
– Ваши повеления будут исполнены, я сама прослежу за этим.
Король взял ее руку и поцеловал.
Рождество отметили тихо, по-семейному, но в душе Маргариты крепла надежда. Долгие месяцы отчаяния остались в прошлом.
Наконец, она и Вильям Хейтли решили, что пора показать Генриху сына.
Маленького принца принесли в спальню короля, и Маргарита сказала:
– Генрих, вот наш сын.
Король взглянул на младенца, потом на жену, и па-мять его окончательно прояснилась. Ведь Маргарита была беременна перед тем, как он погрузился в сон! Как давно это было. Ведь ребенку на вид не меньше года.
– Наш сын, наш принц, – изумленно прошептал король.
– Да, любимый, – кивнула Маргарита, с трудом сдерживая слезы.
– Как вы его назвали?
– Эдуард. Я подумала, что это хорошее имя, народу оно должно понравиться.
– Мне оно нравится.
Король молитвенно сложил руки и зашевелил губами.
Малютка смотрел на отца нерешительно, словно сам не мог понять, нравится ему этот человек или нет. Затем Эдуард обернулся к матери и уже собрался было заплакать, но тут его внимание привлекло жемчужное ожерелье, свисавшее с ее шеи. Принц схватился ручонкой за ожерелье и тут же забыл, что за секунду до этого намеревался устроить рев.
Затем Маргарита и Генрих долго сидели вместе, он рассказывал ей, что совершенно ничего не помнит. Он ничего не видел и не слышал в течение всех этих месяцев.
– Я все время была рядом с вами, – сказала Маргарита. – Я сама была вашей сиделкой, никому другому не доверяла.
Она решила пока не говорить Генриху о государственных делах – врач посоветовал делать это постепенно.
Со временем Генрих узнал, что власть в стране теперь принадлежит Йорку и что народу новый правитель нравится. Герцог сумел установить в королевстве подобие порядка, а друзья короля, Сомерсет и Эксе-тер, томятся в тюрьме.
– Их нужно освободить, – сказал Генрих.
– Мы сразу же сделаем это, как только вернем себе власть. Отправим в отставку Йорка и его сторонников, а наших людей вернем.
У Генриха был усталый вид, он зажмурился, и Вильям Хейтли поспешно сказал:
– Не нужно так много говорить о государственных делах. Король оправился от недуга, но он все еще слаб.
Ничего не поделаешь. Маргарита, сдержав нетерпение, поняла, что врач прав. Пусть Йорк остается в Лондоне, недолго ему осталось торжествовать…
В Ковентри к королю явились епископ Уэйнфлит и приор аббатства Святого Иоанна.
Генрих встретил их с распростертыми объятиями, и втроем они усердно принялись молиться.
Он совсем не изменился, думала Маргарита. Но это неважно – скоро мы покинем Ковентри и вновь возьмем бразды правления в свои руки.
* * *
Рождественские праздники прошли весело. С каждым днем королю становилось лучше, его интерес к окружающему миру постепенно возрастал.
Маргарита поступила мудро, когда решила переехать с двором именно в Ковентри. Генрих всегда очень любил этот город, его многочисленные соборы, в особенности церковь Святого Михаила, построенную в царствование Генриха I, а затем подаренную местному монастырю графом Рандульфом. Король очень любил дворец Святой Марии, построенный по его личному приказу. Особенно хороша была резная крыша с диковинными скульптурами, а также галерея менестрелей и Оружейный зал. Огромные стеклянные окна были по тем временам неслыханной роскошью. Генрих любил разговаривать с женой о своем ненаглядном дворце, и в такие минуты лицо его делалось необычайно оживленным. В главном зале дворца по желанию короля несколько лет назад был повешен большой бесценный гобелен длиной в тридцать футов и высотой в десять. Узор придумал сам король. Яркие краски радовали взгляд, а изготовлен гобелен был в соответствии с новейшими достижениями в ткацком искусстве.
Как бы Маргарита хотела, чтобы Генрих с таким же пылом обсуждал дела государственные. Но они-то как раз короля совершенно не интересовали. Стоило завести разговор о политике, как взгляд короля тут же тускнел, и Генрих прикладывал руку ко лбу с видом бесконечной усталости. Настаивать было опасно, ибо Маргарита безмерно боялась, что муж снова впадет в летаргию.
Следовало окружить короля теми, кого он любит. Пусть поговорит с ними, пусть увидит, как много сторонников у него в стране. Тогда можно будет приступать к основному делу: изгнать Йорка и вернуть Сомерсета.
Когда в замок прибыли долгожданные гости, Маргарита встретила их со всем радушием, поскольку зна-ла, что это стойкие приверженцы Ланкастеров. Благополучие этих людей зависело от того, удастся ли дому Ланкастеров одержать верх. Такого рода дружба наиболее надежна. Подобную точку зрения можно было бы назвать цинической, но такова жизнь: приязнь куда крепче, если она зиждется на практическом интересе.
Король тоже обрадовался вновь прибывшим.
– Неужели это вы, Оуэн? – спросил он.
Оуэн Тюдор преклонил перед государем колени.
– Да, это я, ваш верный слуга.
– Оуэн Тюдор! – разволновался король. – Я очень хорошо вас помню.
– Милорд, мы с вашей матерью так много говорили и думали о вас… Когда мы еще были вместе… Потом нас разлучили, но ваша матушка помнила о вас каждую минуту своей жизни.
– Да, я был бы счастлив, если бы мог жить с ней вместе далее. Когда я был маленьким, вы вызывали во мне смешанное чувство – и восхищение, и неприязнь. Я был королем и сыном короля… Как же я рад вас видеть. Помните, как вы учили меня кататься на пони? Боюсь, я был слишком робким учеником.
– Вы были хорошим учеником, милорд. Вы слушались своего учителя, а это уже немало.
– Бедная моя мать, Оуэн… Какая трагедия.
– Она не смогла вынести разлуки.
– Жестокое решение, жестокое… А потом вы уехали в Уэльс, да? Как вам там живется, Оуэн?
– Неплохо, милорд. Ведь это моя родина. Вы милостиво обошлись со мной, государь, не оставили мою семью своими милостями.
– Не так уж много я сделал для своего отчима и моих единоутробных братьев. Как у них дела?
– Если пожелаете, можете посмотреть на них. Двое из моих сыновей приехали в Ковентри и ожидают позволения предстать перед вами.
– Ожидают позволения? Мои братья? Пусть немедленно явятся сюда. Но почему только двое?
– Мой младший сын Оуэн решил стать монахом.
– Вот счастливец! Где он сейчас?
– В Вестминстере.
– Я очень хорошо его помню. Но у вас ведь еще есть и дочь?
– Джасина уже совсем большая. Скоро пора будет выдавать ее замуж.
– Мы подыщем для нее хорошего мужа. Королева обожает устраивать свадьбы. Не правда ли, любимая?
– Да, я люблю делать молодых людей счастливыми. Сочетаться браком нужно в раннем возрасте, таково мое мнение. Лишь тогда супруги успевают произвести на свет множество детей.
– Моя Маргарита – главная придворная сваха, – нежно сказал Генрих.
– Мой старший сын Эдмунд хотел бы попросить у вашего величества позволения жениться. Он влюблен в племянницу герцога Сомерсета.
– В Маргарет Бофор? Многие хотели бы жениться на этой девушке. По-моему, герцог Саффолк просил ее руки для своего сына.
– Мне кажется, она согласилась бы выйти за Эдмунда – если вы, милорд, не возражаете. В конце концов, в жилах Эдмунда благодаря матери тоже течет королевская кровь.
– Не сомневаюсь, что королева с удовольствием возьмется за это дело. А теперь немедленно пришлите ко мне моих братьев, я желаю их видеть.
– Они безмерно преданы вашему величеству. Если вам понадобится их помощь, можете всецело на них положиться.
Оуэн переглянулся с королевой. Король, разумеется, не желает думать о войне, но она, судя по всему, неизбежна, и королева отлично это понимает.
Молодых людей, Эдмунда и Джаспера Тюдоров, Генрих принял очень ласково. Они были похожи на покойную королеву, мать Генриха, и это пробудило в короле родственное чувство.
Братья были хороши собой: старшему, Эдмунду – двадцать пять, младший на год или на два моложе. Генриху в ту пору было тридцать три года. Младшие Тюдоры были глубоко признательны королю, который в свое время велел дать им хорошее образование. Сначала воспитанием сыновей Оуэна занималась аббатисса Баркингская, а затем другие прелаты. Генрих сделал Эдмунда графом Ричмондом, а Джаспера – графом Пемброком. Младший из братьев, Оуэн, тоже удостоился бы какого-нибудь высокого звания, если бы не предпочел удалиться в монастырь. По мнению Генриха, Оуэну можно было только позавидовать.
Маргарита с одобрением взирала на отца и сыновей. Верные приверженцы дела Ланкастеров, да к тому же еще и близкие родственники.
Генрих с удовольствием беседовал со своим отчимом и братьями как с равными, забыв о церемониях. Они вспоминали старые дни, вместе погрустили о безвременно почившей Екатерине, матери Генриха и младших Тюдоров.
– Как бы счастлива она была сейчас, находись она вместе с нами, – вздохнул Оуэн.
– Она смотрит на нас с Небес, – утешил его король.
– Нас с братом весьма расстраивает одно обстоятельство, – сказал Эдмунд. – О нашей матери говорят скверное, а нас называют…
– Нас называют бастардами, – перебил его Джаспер.
– Но мы с вашей матерью были женаты законным браком, милорд, – сказал Оуэн. – Клянусь вам. Мы поженились незадолго до рождения Эдмунда, но, когда мальчик появился на свет, ваша матушка уже была моей законной супругой.
Генрих взглянул на Маргариту, а та горячо сказала:
– Нужно подтвердить это специальным актом Парламента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49