– Как вы можете так говорить о нашем брате?
– Да ведь я его сестра и очень хорошо своего брата знаю. Я люблю Генриха, и он меня любит, но я изучила его лучше, чем он меня, по правде сказать, даже лучше, чем наш брат сумел постигнуть собственную персону.
Маргарита задумчиво следила за фигурами в латах, выезжающими на турнирное поле. Мария сказала чистую правду, и женщине разумной следовало запомнить это.
– Кто этот необъятный рыцарь, что сейчас выезжает на поле?
– Сэр Уильям Кингстон. Его ни с кем не спутаешь из-за габаритов.
– Ну, думаю, такого молодца никто не ссадит с коня.
– Как знать? – мудро ответила Мария. Теперь все внимание толпы сосредоточилось на двух рослых рыцарях в плащах, расшитых золотыми цветами жимолости, ибо, судя по всему, с кем бы эти рыцари ни сражались, они всегда выходили победителями.
Маргарита заметила, что Мария ни на минуту не сводит с них блестящих глаз, и, наклонившись к сестре, услышала, как та шепчет: «Будь осторожней, Чарльз… Будь хорош… так хорош, чтобы все об этом говорили… а потом стань чуточку похуже». Маргарита подумала: видно, жизнь во Франции изменила Марию, сделав из нее циника. Или это влияние молодого Франциска? Маргарита была склонна считать, что это вполне возможно.
Мария возбужденно кричала:
– Смотрите, Кингстон на поле! И с ним высокий рыцарь… Кингстон падает… вместе с лошадью и всем прочим. В первый раз вижу, чтобы его так свалили!
Молодая женщина откинулась на спинку расшитого ноготками кресла и негромко захихикала.
В большом зале собрались рыцари.
Королева Екатерина сидела на троне с Марией по одну руку и Маргаритой – по другую. Рыцари выходили вперед по очереди и склонялись перед ней.
В зал вошел тот, на кого обратились все взоры, поскольку именно этот рыцарь уложил сэра Уильяма Кингстона вместе с лошадью, и сей невероятный подвиг до сих пор обсуждали.
– Теперь, – сказала Екатерина, – мы должны узнать имя неведомого героя, а потому пусть он снимет шлем. – Королева обратилась к рыцарю: – Сэр, мы хотели бы поговорить с вами и высказать, как восхищены вашей отвагой. Это был смелый и мастерский удар. Я сомневаюсь, что когда-либо прежде видела на турнирах подобное умение.
Мария тоже заговорила, и в ее голосе Маргарите почудилось скрытое лукавство:
– Клянусь, сам король пожелает бросить вам вызов, сэр рыцарь, ибо он гордится званием непревзойденного мастера турниров.
Рыцарь вышел вперед, склонился перед королевой, и, когда шлем был снят, все увидели раскрасневшееся и веселое лицо Генриха.
– Значит, я обманул вас, э? Вас, Кэйт, и вас, Мария, и вас, Маргарита! Ну, вы долго были в дальних краях, а вот Кэйт и Мария… думается мне, они могли бы и узнать своего короля.
Екатерина поспешно сказала:
– Да, теперь, узнав правду, мы удивлены, что не догадались, поскольку никогда не видели подобного мастерства ни у кого, кроме как у вашего величества.
– Так вы высокого мнения о моем мастерстве, э?
– И моя величайшая радость за все время турнира, – продолжала Екатерина, – узнать, что победителем стал мой король.
– Ладно-ладно, это было сделано в вашу честь! Такой маскарад разыгрывался уже много раз и будет повторяться снова и снова.
Генрих был в приподнятом настроении. На пиру король много пил, и его голос перекрывал другие. Он распорядился позвать музыкантов, сам играл на лютне, а один из певцов исполнил песню его сочинения.
«Как Генрих любит жизнь! – думала Маргарита. – Как он счастлив! Насколько его судьба отлична от моей. И все же у короля пет того, чего он больше всего жаждет; у меня, хоть сейчас мы и в разлуке, все-таки есть мой маленький Яков. И пускай малыш в Стирлинге, а я в Гринвиче, он остается моим любимым сыном».
Пришло лето, и Маргарита забеспокоилась, хотя никогда не могла насытиться весельем и постоянные развлечения при дворе брата приводили ее в восторг. Королева скучала по Ангусу и думала, что, присоединись муж к ней в Англии, она простила бы ему предательство. Маргарита жаждала увидеть маленького Якова и частенько напоминала себе, что приехала ко двору Генриха вовсе не затем, чтобы тратить время на удовольствия.
Генрих, как она выяснила, отнюдь не стремился к дружбе с Шотландией, прекрасно зная, что, пока Олбани остается регентом, эта страна будет верным союзником Франции. Генрих ненавидел Франциска не меньше прежнего, ревнуя к его воинской славе, а равно – к приключениям дома и за границей. Король Англии досадливо сжимал в «куриную гузку» рот при всяком упоминании о любовных подвигах француза и частенько говорил, будто не верит, что Господь способен долго благоволить подобному человеку.
Генрих ныне искал дружбы императора Максимилиана, полагая, что, объединясь, они смогут воспрепятствовать тщеславным планам Франциска править всей Европой.
Однако английскому королю очень хотелось лишить Олбани регентства, и он писал шотландскому парламенту, что ему не нравится видеть своего племянника в постоянной опасности, и, если королю будет причинен вред – как это, к сожалению, случилось с его младшим братом, – все подозрения падут на Олбани. Следовательно, его надо срочно отослать обратно во Францию.
Ответ парламента, гласивший, что король пребывает в добром здравии и отнюдь не подвергается опасности, а Совет вовсе не намерен сместить Олбани, привел Генриха в бешенство.
Но Олбани, более всего желавший сохранить мир, написал Генриху, что надеется, получив дозволение, приехать в Англию убедить Генриха в полном отсутствии дурных намерений.
Получив это послание, король пришел в покои Маргариты дворца Гринвич и показал письмо сестре.
– Ха! – воскликнул он. – Если этот малый приедет сюда, он окажется у нас в руках. Тогда я сумею заставить его подчиниться моей воле.
– Думаете, что король Франции это допустит, Генрих?
– Франциск! – выплюнул Генрих, и румянец на его щеках расцвел еще ярче. Ни одно имя во всем христианском мире так его не раздражало. – Нет, сестра, – продолжал король, и его зловещий взгляд встревожил Маргариту, учитывая, как много она надеялась здесь получить, – я не считаюсь с желаниями короля Франции и объясню своему лорду-кардиналу, как следует обращаться с мастером Олбани, как только его нога ступит в пределы моего королевства.
– Вы поступите со свойственной вам мудростью, Генрих, – ответила Маргарита, – но я не думаю, что, хорошенько все обдумав, Олбани приедет к вашему двору. Он проницателен и не глуп.
– Я облеку приглашение в медовые слова, – хмыкнул Генрих.
Маргарита оказалась права: Олбани не поехал в Англию, а отправил посланца, некоего Франсуа де Ладайета, каковой пообещал, что, вернувшись в Шотландию, Маргарита получит обратно свое приданое, а ее муж Ангус и его клан сохранят все привилегии шотландских подданных при условии, что не станут бунтовать против властей.
«Условия вполне справедливы», – подумала Маргарита. За этот долгий год она истосковалась по Шотландии, хотела повидать сына и Ангуса. Королева несколько запуталась в отношениях с мужем и, хотя думала о нем без особого тепла, считала необходимым вновь побыть рядом, чтобы разобраться в собственных чувствах. А кроме того, был еще Олбани. Маргарита убеждала себя, что ненавидит регента, но часто думала о нем, желая встретиться лицом к лицу. Стоило упомянуть имя Олбани, как она разражалась проклятиями, называя его убийцей своего сына, но в глубине души сама этому не верила.
Олбани был из королевского рода Стюартов, а Маргариту, с тех пор как она узнала своего первого мужа, завораживал этот клан. Ее тянуло вновь встретиться с Олбани, жить поблизости, а возможно, понять истинные чувства к нему.
Генрих предоставил к услугам Маргариты дворец под названием Скотленд-Ярд, что использовался как резиденция королей Шотландии во время их пребывания здесь. Из окна башни королевского казначейства она могла смотреть на реку. Неподалеку были Чаринг-Кросс и Вестминстерский дворец, где располагался двор.
Совсем скоро наступало Рождество, и минуло более года, с тех пор как королева покинула Шотландию. Маленькой Маргарите шел второй год, и эта подвижная малышка отличалась сильным характером. Да, похоже, они чересчур долго не были дома.
Самое неприятное – что у королевы возникли финансовые затруднения. Ей требовались деньги па слуг и наряды, поскольку Генрих по-прежнему настойчиво устраивал празднества в ее честь, а Маргарита не могла появляться там в платьях, которые все не раз видели.
У королевы Шотландии не было иного выхода, кроме как обратиться к кардиналу Вулси и попросить денег, что казалось до крайности унизительным; но она упирала на то, что в противном случае придется воззвать к королю, а ведь речь идет только о займе, каковой Маргарита выплатит, вернув свою собственность.
И королеве удалось получить нужную сумму, а это означало несколько новых роскошных нарядов, что всегда приводило ее в хорошее настроение, но Маргарита с тоской думала о Шотландии.
– Яков забудет свою мать, – говорила она друзьям, – если вскоре не увидит меня. Он слишком мал для такой долгой разлуки.
Королева не упоминала мужа, но пыталась угадать, чем он занят во время ее отсутствия. Она не знала, что Ангус заключил союз с Олбани и выполняет указания регента.
О самом Олбани появились новости. Здоровье его жены сильно ухудшилось после отъезда супруга в Шотландию, и ходили слухи, что она при смерти. Олбани рвался поехать к ней, выступил в Толбуте на заседании парламента и со страданием в голосе объявил, что хочет быть рядом с женой, лежащей на смертном одре.
«Вот мужчина, о каком мечтает любая женщина!» – вздыхала Маргарита, невольно сравнивая подобную верность с предательством Ангуса, бросившего жену при смерти.
Но шотландцы в тот момент не могли отпустить Олбани, и, хотя парламент дозволил ему вернуться во Францию, лэрды подчеркнули, что он сможет ехать, лишь когда положение достаточно укрепится.
Итак, Олбани остался в Шотландии, а Маргарита продолжала по ней скучать.
Наступило Рождество, и его отпраздновали в Гринвиче.
Генрих объявил, что в честь его сестры надо устроить особенно пышные празднества, так как, похоже, скоро она их покинет.
И Маргарита сидела на тронном месте рядом с братом, сестрой и невесткой, а в зал вкатили огромный искусственный сад на колесах. Генрих, не сводя глаз с Маргариты, чтобы убедиться, насколько сильное впечатление это па нее произвело, прошептал: «Сад Надежды».
В каждом из четырех углов этого устройства высились башенки; а края «сада» покрывали искусственные цветы из разноцветных шелков и кружев и листья из зеленого атласа. Посередине стояла отделанная драгоценными камнями колонна с позолоченной аркой из алых и белых роз наверху. В глубине этой арки виднелся огромный букет роз, маргариток, ноготков и гранатов. В саду сидели двенадцать разряженных мужчин и двенадцать не менее пышно одетых женщин. И когда сад подкатили к помосту с королем, королевой и его сестрами, кавалеры и дамы, выпорхнув из шелковых кущ, исполнили балет.
Маргарита, радостно хлопая в ладоши, заявила, что никогда не видела столь изысканного зрелища!
– И не увидите в Шотландии, – ответил Генрих с глубоким удовлетворением.
«Не увижу, – подумала королева, – но, тем не менее, хочу там оказаться. Интересно, как вырос Яков? Что поделывает Ангус? И собирается ли Олбани уезжать?»
Зима прошла чередой сплошных развлечений, и наступила весна.
Маргарита решила с наступлением теплых майских дней отбыть домой.
– В таком случае мы должны устроить прощальные празднества! – воскликнул Генрих. – Я хочу, чтобы они были особенно блестящими и элегантными, и у себя в Шотландии вы вспоминали, как мы веселимся здесь, в Англии.
– Вы очень добры ко мне, – сказала Маргарита.
– О, и готов и на большее, моя дорогая сестра. Когда вернетесь в Шотландию, постарайтесь отправить негодяя Олбани туда, откуда его прислали. Это лакей короля Франции, и просто скандально, что он занял место, принадлежащее вам.
Маргарита изобразила на лице согласие, хотя вовсе его не испытывала, а, напротив, по возвращении в Шотландию надеялась отыскать возможность поговорить с Олбани и как-нибудь договориться с ним.
Она готовилась к отъезду, когда в Лондоне взбунтовались подмастерья. Лондонцы восстали против чужеземных рабочих в городе: грабили и поджигали дома. Особенно яростно нападали на испанских купцов Лондона, крича, будто с тех пор как королева-испанка разделила трон с королем, власти относятся к этим людям до такой степени благосклонно, что это поставило под угрозу жизнь англичан. Казалось, чужеземцы ничего не хотели, кроме работы; англичанам нравилось немного потрудиться, а потом отдыхать. Поэтому пришлые добивались большего благосостояния, чем местные жители, а это вызывало сильную злобу. Страсти достигли накала в тот день, который впоследствии стал известен как Черный день мая.
Герцог Норфолк прибыл в Лондон усмирять мятежников, Томас Мор, будучи помощником шерифа Сити, с риском для жизни обратился к толпе, умоляя проявить терпимость к иноземцам, и объяснял, что не стоит навлекать на себя гнев короля. Генрих держался подальше от Лондона – он ненавидел любые вспышки недовольства среди своих подданных и, хотя собственноручно мог лишить головы любого придворного, посмевшего выразить несогласие, совершенно терялся перед толпой. В тот печальной памяти день двести семьдесят восемь юношей были схвачены и брошены в тюрьму, в том числе – мальчишки лет двенадцати – четырнадцати, а по всему городу ставили виселицы как ужасное напоминание для всех подданных, кто впредь посмеет нарушить королевский покой.
Это положило конец празднествам по случаю отъезда Маргариты – она от всего сердца жалела, что не уехала из Лондона раньше, до того как увидела эти жуткие виселицы и услышала на улицах стенания женщин, умоляющих помиловать их юных сыновей.
Она догадывалась, что в гневе Генрих беспощаден, и была права.
Екатерина и Мария пришли к ней в покои, и они ни о чем не могли говорить, кроме печального события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42