Был этот несчастный случай, и мне пришлось остаться в Холле вместе с девушкой, которую сбросила лошадь. Помните, вы пришли, когда я была там.
Она спокойно смотрела на меня.
— Ода. Джейсон очень старался объяснить. Он очень извинялся. Но я сказала ему, что в данных обстоятельствах он был обязан вас принимать.
— Дело было не в приеме. Я была бы совершенно довольна подносом в комнате больной.
— Он действительно сказал, что об этом не может быть и речи… Гость в его доме и все такое.
— Создается впечатление, что он довольно щепетилен в этих вопросах.
— Конечно, ваше общество должно было доставить ему удовольствие. Он любит умных женщин… если они к тому же и хорошенькие, какой вы, несомненно, являетесь, мисс Грант.
— Спасибо.
— Я хорошо понимаю Джейсона. На самом деле, когда он вернется… Мы договорились, видите ли. Конечно, есть ребенок… его бедная жена… Теперь это кончилось…
Я поняла, что она предупреждает, чтобы я не принимала всерьез внимание, которым Джейсон меня одарил. Мне хотелось сказать ей, чтобы она не беспокоилась. Я, уж конечно, не стану пытаться стать для нее угрозой и в действительности была совершенно равнодушна к планам, которые они строили с этим одиозным человеком.
Я холодно сказала:
— Я поглощена своей карьерой. Было время, когда я надеялась работать со своей тетей, но из этого ничего не вышло. Аббатство — чрезвычайно интересная школа, а мисс Хетерингтон — замечательная женщина.
— Я так рада, что вы счастливы. Вы отличаетесь от других.
— Других кого?
— Учительниц.
— О, вы их знаете?
— Я их видела. Они так похожи на школьных матрон. Вы не совсем.
— Тем не менее я учительница. Расскажите мне о ролях, которые вы играли.
Она не возражала. Ее самым большим успехом была леди Изабель в «Ист Линн». Она встала и, прижав руки к лицу, продекламировала: «Умер. Умер. Так и не назвал меня матерью ».
— Это была сцена у смертного одра, — пояснила Марсия. — Она, бывало, приводила публику в транс. Во всем театре не было сухих глаз. Я играла «Две сотни лет» Пинеро. Прекрасно. Мне больше нравилась драма. Но ничто и в подметки не годилось «Ист Лини». Это был несомненный успех.
Затем она продемонстрировала отрывки из других ролей, которые играла. Она казалась совсем другой женщиной по сравнению с той, которую я впервые всретила на лужайке с ребенком или в полотняной лавке. В сущности она меняла характер каждые несколько минут. Спокойная любящая мать; одинокая женщина, умоляющая ее посетить; любовница с разбитым сердцем в сцене во дворе; очаровательная хозяйка; а теперь разносторонняя актриса. Она с абсолютной легкостью проскальзывала из роли в роль.
Мы поговорили о «Золушке», которую ставили в школе. Когда-то она в ней играла.
— Моя первая роль, — в экстазе воскликнула она, обнимая колени руками и превращаясь в маленькую девочку. — Я была Пуговкой. У вас должна быть хорошая Пуговка. Это маленькая, но эффектная роль.
Она с восхищением смотрела вверх на воображаемую Золушку.
— Я была очень хорошей Пуговкой. Именно тогда люди начали понимать, что у меня есть будущее.
Открылась дверь, и вошла миссис Гиттингс, ведя за руку маленькую девочку.
— Подойди и поздоровайся с мисс Грант, Миранда, — сказала Марсия, легко входя в роль любящей родительницы.
Я поздоровалась с ребенком, который торжественно меня рассматривал. Девочка была очень хорошенькой и очень похожей на мать. Мы поговорили о девочке, и Марсия попыталась заставить ее что-нибудь сказать мне, но та отказалась, а через некоторое время я взглянула на часы и сказала, что должна быть в школе через полчаса. Я извинилась за спешку, выразив уверенность, что миссис Мартиндейл меня поймет.
Она тут же стала любезной хозяйкой.
— Вы должны снова прийти, — сказала она, и я обещала.
Возвращаясь верхом в Аббатство, я размышляла о том, как нереально все выглядело. Казалось, что Марсия Мартиндейл все время играет роль.
Возможно, этого следовало ожидать, раз уж она актриса. Хотела бы я знать, почему Джейсон Веррингер в нее влюбился и какая роль предназначена ему. Я ощущала, что во всем этом есть что-то неприятное, и решила выбросить их обоих из головы.
Семестр прошел скорее, чем предыдущий, возможно оттого, что я привыкла к школе, урокам, репетициям, сплетням в согревательной, коротким разговорам с Дейзи… и находила это всепоглощающим.
Не было никаких сомнений в том, что я была любимицей Дейзи, которая, я это знала, поздравляла себя с тем, что импортировала шаффенбрюккенский продукт в свое заведение; и я действительно верила, что она приписывает растущее процветание моему присутствию.
Она приглашала меня в свою гостиную на разговор за чашкой чая о школе и ученицах. Она была в восторге по поводу перемен в Терезе Херст и испытывала облегчение, поскольку могла положиться на меня, когда родственники девушки ее подводят.
По мере продвижения семестра основной темой наших разговоров становилась предстоящая пантомима.
— Родители приезжают на праздник, поэтому очень важно, чтобы у нас был соответствующий спектакль, — сказала Дейзи. — Родители не слишком проницательны, когда речь идет об их собственных дочерях, и склонны полагать, что каждая из них будущая Бернар, но очень критичны по отношению к другим. Я хочу, чтобы они заметили, какая хорошая дикция у всех девушек, как грациозно они движутся, как они входят в комнату и при этом свободны от какой бы то ни было неуклюжести. Вы понимаете, что я имею в виду. Надо думать, очень многие родители приедут смотреть пантомиму. Конечно, им придется устраиваться самим. Гостиница в Колби будет полна, но некоторые остановятся в нескольких милях дальше, в Бэнтейбле: Там большие отели. Потом они смогут отправиться домой вместе со своими дочерьми. У нас никогда не было так много гостей, как на фестивале Аббатства в прошлом году. В будущем мы опять его проведем. Это будет в июне. Лучше всего в день летнего солнцестояния, когда светло вечерами. Конечно, среди развалин это особенно эффектно: такое замечательное обрамление. Зрелище было чрезвычайно впечатляющим… в сущности почти сверхъестественным. Старшие выступали в белых одеждах. Действительно можно было подумать, что монахи ожили. К тому же красивое пение и декламация. Это было большое событие. Полагаю, у нас где-то сохранились костюмы. Надо спросить мисс Барстон.
— Фестиваль Аббатства с девушками, одетыми как монахи… Должно быть, это было по-настоящему интересно.
— Ода. Одежды цистерцианцев… И я помню, у нас были факелы. Эти факелы пугали меня, хотя должна признать, они действительно добавили сцене нечто. Девушки бывают столь неосторожны. Тогда чуть было не произошел несчастный случай. Было бы лучше, конечно, если бы мы могли проводить фестиваль при свете полной луны. Но это все в будущем. Сейчас давайте сосредоточимся на «Золушке». Надеюсь, Шарлотта не будет красоваться. Другим родителям это не понравится.
— Я уверена, что она прекрасно справится. А Фиона Веррингер будет очаровательной Золушкой.
Семестр шел своим чередом, и я больше не видела Марсии Мартиндейл, но дважды встречала миссис Гиттингс, которая гуляла по аллеям с ребенком в коляске. Я останавливалась и разговаривала с ней. Казалось, она предана ребенку, и мне это нравилось. Розовощекая уютная женщина с чистосердечным видом — полный контраст вызывающе яркой актрисе и ее язвительной костюмерше. Признаюсь, мне было любопытно понять, каким образом она уживается в таком доме. Она не была женщиной, которая много говорит о своих хозяевах, но одно-два разоблачающих замечания у нее все-таки вырвались.
— Миссис Мартиндейл двадцать четыре часа в сутки актриса. И никогда нельзя быть уверенной, говорит она всерьез или играет роль, если вы улавливаете, что я имею в виду. Она девочку-то любит, да иногда забывает о ней… а с ребятней так нельзя.
И о Мейзи.
— Еще одна такая. Только у этой обе ноги твердо на земле стоят. Ну, не знаю. Это как работать в каком-нибудь театре… не то, чтобы я в каком работала, мисс Грант. Но я себе говорю: Джейн Гиттингс, никакой это не театр. Это настоящий живой дом, и это настоящий живой ребенок. И коли они забывают про то, смотри ты не забывай.
В другой раз, когда я снова ее встретила — это было ближе к разъезду на рождественские каникулы — она сказала мне, что в праздник погостит у своей сестры на вересковых болотах.
— Хозяйка сама отправляется в Лондон и Мейзи с собой возьмет. Это дает мне случай забрать малышку. Сестра моя до детишек ох как охоча. Да жалко, что своих у нее так и не было.
Как-то не удавалось мне представить Марсию Мартиндейл хозяйкой Холла. Но это было не моей заботой, а своих дел, которыми надо было заниматься, в этот период было более чем достаточно.
«Золушка» была постоянным источником паники и радости. У Фионы был красивый голос; мы обнаружили, что жизнерадостная злая мачеха и две уродливые сестры полны задора, который трудно сдержать, они решительно настроились добавлять к роли собственные выдумки к отчаянию Эйлин Экклз; костюм Шарлотты сидел не так, чтобы понравиться мисс Барстон, и по этому поводу разразился ад кромешный.
— Ради Бога! — восклицала Эйлин. — В Друри Лейн не может быть хуже!
Потом была задача украсить школу и установить почтовый ящик, чтобы девушки могли отправлять рождественские открытки друг другу. Утром перед представлением «Золушки» мы организовали доставку нашей почты, и две младшие девочки надели кепи почтальонов, очень торжественно открыли ящик, который был установлен в трапезной, и после этого открытки были доставлены по назначению. Последовали ахи и охи, поцелуи и много выражений сердечной признательности.
Смотреть «Золушку» прибыло рекордное количество родителей; они безудержно аплодировали, заявляли, что все очаровательно и гораздо лучше, чем «Дик Уиттингтон» в прошлом году; и совсем неважно, что одна из уродливых сестер растянулась прямо на сцене и ее туфля отлетела к зрителям и что вторая из уродливых сестер забыла свои слова, а голос суфлера был таким громким, что его было слышно по всему залу.
Каждый говорил, что все было восхитительно. Дейзи поздравляли.
— У ваших девушек такие прекрасные манеры, — сказал кто-то из родителей.
— Я так рада, что вы это отметили, — с улыбкой ответила Дейзи. — Мы уделяем манерам большое внимание. Больше, я полагаю, чем в столь многих из этих завершающих школ.
Воистину это был триумф.
Девушки уехали, и мы с Терезой должны были на следующий день отправляться в Молденбери. Закончился еще один семестр. Он был очень интересным и приятным, частично благодаря тому, что Джейсон Веррингер отсутствовал. Этот факт придавал нашей жизни определенное спокойствие.
Рождество прошло по-настоящему счастливо. Тереза так ждала его, что я опасалась — она может слишком многого ждать и потом страдать от разочарования.
Но нет, все прошло превосходно.
Мы прибыли за неделю до праздника, и я была этому рада, поскольку это давало Терезе возможность получить удовольствие от предвкушения Рождества и от всех подготовительных хлопот, которые, как я часто думала, доставляют больше радости, чем само пиршество.
Она помогла Вайолит с пудингом и рождественским тортом. И вот Тереза сидит на стуле и очищает изюм и орехи и наблюдает за тем, как Вайолит, словно посвященная жрица, размешивает пудинг и зовет каждого помешать, даже работника, который трижды в неделю помогает ей в саду.
— Каждый должен участвовать в размешивании, — таинственно говорит Вайолит, — не то…
Она не заканчивает предложение, но молчание оказывается еще более зловещим, чем могли бы быть слова.
Рождественский запах пропитал весь дом, пока пудинги булькали в медных формах. Тереза наблюдала, как Вайолит длинной палкой, с ловкостью фокусника продевая конец в ушки пудинговых форм, с триумфом вытаскивала их, а все мы стояли рядом и дивились. Был и важнейший маленький вкусовичок — небольшая миска, в которой было пудинга как раз на четверых. Мы должны были попробовать его после обеда и вынести свой беспристрастный приговор. Все эти мелочи Тереза воспринимала с восторгом.
Наконец мы все попробовали пудинг, а взгляды устремились на Вайолит — знатока рождественских лакомств.
— Немного переборщили с корицей, — сказала та. — Я так и думала.
— Чепуха, — сказала тетя Пэтти. — Он — совершенство.
— Мог быть лучше.
— Это самый лучший пудинг, какой я когда-либо ела, — заявила Тереза.
— Ты не пробовала прошлогодний, — сказала Вайолит.
— Ну, я в нем не вижу недостатков, — настаивала тетя Пэтти. — Надеюсь только, чтобы в будущем году вышло хоть вполовину так же хорошо.
— Я тоже, — сказала Тереза.
Последовала короткая пауза, которую тетя Пэтти быстро заполнила. Тереза нашла дорогу в этот дом, и ей здесь были рады: я думаю, что и моей тетушке, и Вайолит было лестно и очень приятно, что ей так хорошо с нами. Но мы должны были помнить, что в любое время за ней могут прислать ее родственники или даже родители.
Я надеялась, что Тереза не заметила паузы, и мы продолжали дознание по поводу вкусовичка.
Потом было украшение дома. Тетя Пэтти оставила это для нас, чтобы Тереза могла принять в нем участие. Мы собрали остролист и плющ, которые развесили в комнатах, и сделали венок, чтобы повесить на дверь. С церковной группой мы ходили петь рождественские гимны, а в канун Рождества — на полуночную службу, после которой вернулись к горячему супу за кухонным столом. Когда с ним покончили, тетя Пэтти быстро выпроводила нас спать.
— Если не отправитесь сейчас, вам захочется поспать подольше, — сказала она, — а это сократит великолепный день.
Рождественским утром мы все поднялись рано, несмотря на то что поздно легли накануне. Подарки лежали под елкой и должны были вручаться после обеда, который подавался в час. Тетя Пэтти, Тереза и я отправились в церковь; Вайолит осталась дома, чтобы приготовить гуся. После службы многие из нас собрались у входа в церковь, чтобы пожелать друг другу счастливого Рождества, и потом тетя Пэтти, Тереза и я пошли домой полями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49