Даже своя артиллерия и фейерверкерский отряд завёлся в потешных полках.
Тут Софья сразу широко открыла глаза на невинную, как сначала казалось, затею брата, постепенно вырастающую в величине и представшую перед ней как готовое ядро преданной Петру военной силы.
И, главное, устремя внимание на внешнюю политику, на военные столкновения у крымских пределов и в других местах, Софья упустила момент, когда можно было ещё все привести к нулю и запретить брату играть в такие опасные потехи… Но когда Софья оглянулась, Петру было уже пятнадцать лет, потешных насчитывалась не одна тысяча человек, с настоящими опытными начальниками… И оставалось мириться с фактом, ожидая, что будет дальше.
Ждать Софье пришлось недолго.
Хотя Пётр занимался не одним военным строительством, а волей случая, как сам о том написал, пристрастился и к воде, ездил на Переяславльское озеро, строил своими руками и спускал там галиоты и корабли военные, но все, что делалось в государстве и за пределами его, не ускользало от внимания крупного юноши, каким стал в пятнадцать лет царь, выглядевший и на все двадцать.
Видя, как плохо сражаются русские воеводы и войска всюду, куда ни пошлют, даже под начальством прославленного Василия Голицына, Пётр как будто пожелал дать всем урок настоящей баталии. Кстати, и самому при этом хотелось ему узнать, какую силу имеет он в руках, да и другим, то есть Софье, не мешает показать, какой выходит посев, если, подобно Язону, сеять драконовы зубы.
На Яузе-реке был построен городок, земляная крепостца Пресбург.
Сюда призвал Пётр музыкантов-флейтщиков и барабанщиков-бутырцев.
Все войско своё Пётр разделил на две части: меньшая оборонялась, большая нападала. Сам царь-отрок шёл в рядах солдат с ручными гранатами, изготовленными из глиняных горшков, наполненных горючей смесью…
Осада и бой велись по всем правилам до решительного приступа, когда участники так разгорячились, что не на шутку стали драться, нанося серьёзные повреждения друг другу, и человек двадцать чуть не потонуло при этом, так как атакующие загнали их далеко в реку, а сдаваться они не желали.
Не только Софью, теперь и Наталью стали тревожить опасные забавы Петра, его частые отлучки в Переяславль-Залесский, где на большом озере, имеющем до десяти квадратных вёрст, Пётр сам строил небольшие корабли, ставши заправским «корабельного дела мостильщиком», не хуже приглашённых из Голландии корабельщиков. Пригляделся юноша и к «щегольному» мачтовому делу.
И вот, чтобы отвлечь сына от опасных его странствий, царица Наталья задумала его женить, так как в то время юноша семнадцати лет считался вполне женихом.
Были, как положено, собраны красивые девушки-невесты. Но мать сама выбрала подругу сыну, красивую, хотя и недалёкого ума девушку, Евдокию Лопухину, дочь боярина Федора, давнишнего друга семьи Нарышкиных.
В январе сыграли свадьбу, а в апреле царь-работник уже был на своём любимом озере, на переяславльской корабельной верфи.
Мать и молодая жена писали ему письмо за письмом, кой-как вызвали в Преображенское, на семейные панихиды по царю Федору. Но вернуться опять на озеро Петру не удалось, так как недобрые вести дошли из Москвы в тихие горницы Преображенского дворца.
С тех пор, как 19 мая 1686 года, в день святого митрополита и Чудотворца Алексия, царевна наравне с царями, в порфире и короне, появилась на торжественном царском выходе, шествуя рядом с братьями, когда стала писаться наравне с малолетними государями самодержицей российской, не было сомнения ни у кого, куда направлены планы Софьи.
Не чувствуя за собой крепкой опоры, Пётр сносил дерзкие выходки сестры.
Но в июле 1689 года в Успенском соборе наступил час, когда юный царь счёл возможным дать первый отпор притязаниям Софьи.
Оба царя и царевна прослушали литургию в честь чудотворной Казанской иконы Божьей Матери, после чего всегда совершался большой крёстный ход из Кремля на Красную площадь, в Казанский собор.
Одни цари обычно участвуют в этом шествии.
Но Софья, вопреки ритуалу, взяла образ Богоматери, именуемый «О тебе радуется», и заняла место в ряду с обоими братьями.
- Скажи царевне-государыне, негоже ей с нами, государями, вровень идти, да и вовсе нелет открыто на народ с крестами ходить. Осталась бы лучче, так я прошу, - бледный, словно сам опасаясь своей отваги, сказал Прозоровскому Пётр.
Прозоровский, покачивая в недоумении головой, не смог ослушаться и передал царевне слова брата.
- Сам бы не шёл, коли ему зазорно со мной рядом быть, - громко и резко отрезала Софья.
Вспыхнуло лицо Петра. Какая-то судорога пробежала по нему.
Изредка, но появляется эта неприятная гримаса на красивом лице царя. И впервые появилась она после майских убийств.
Не говоря ни слова, Пётр поставил икону, которую должен был нести, вышел боковыми дверьми из храма и поскакал в своё Преображенское…
С той минуты поняла Софья, что Пётр рассчитал свои силы и только ждёт удобной поры, чтобы явиться и сказать: «Оставь место, которое заняла не по праву».
«Нет, - думала царевна, - лучше уж я вперёд поспею, братец любимый…»
И стал после этого быстро созревать большой, опасный заговор против Петра, против его матери, заговор против всех, кто ему предан, кто мог бы постоять за юношу-государя.
Пути и выходы в таких делах были хорошо знакомы, давно испытаны непреклонной царевной.
Подкуп, жалобы, уговоры, посулы и угрозы - всё было пущено в ход.
И вот 7 августа 1689 года, накануне дня, когда решено было привести в исполнение хитро задуманный план, по Москве пронеслись тревожные вести:
- Подмётное письмо объявилось в Верху, в царских хоромах: «В ночь на восьмое августа внезапно придут потешные конюхи царские из Преображенского на избиение царя Иоанна и всех сестёр его, царевен, с Софьей во главе…»
Сейчас же был отдан приказ: ночью кремлёвские ворота держать на запоре.
Повсюду в стрелецких слободах получен был указ от Шакловитого и Василия Голицына: посылать от каждого полка по сотне людей в Кремль для охраны царской семьи.
Были поставлены отряды и в других местах, на Лубянке, на Красной площади.
Никто не знал хорошенько, для чего собирают стрельцов в полном вооружении, против кого они должны действовать, куда их поведут.
Только самые близкие люди знали правду.
Никитка Гладкий, посредник и приспешник Софьи, полагая, что дело уже бесповоротно затеяно царевной, открыто говорил в Кремле товарищам по караулу:
- Я, гляди, уж и верёвку привязал ко спасскому набату. Как пойдём на Патриаршие палаты… Примемся за казну патриаршую богатую… А я так и зыкну громким голосом на Акимку-простоту: «Гей, из риз-то из цветных долой, никоновец… Возденут их на плечи истового пастыря Христова, не на твои, што, подобно волку, хитишь стадо Божие…»
- А ково же на место ево? - спросил другой приятель Софьи, Стрижев. - Али отца Сильвестра Медведева таки поверстают в патриархи?
- Вестимо, ево… Нет лучче попа на Москве. И учен, и приветлив, и за нашу веру стоит… А нарышкинское племя пора и вовсе выполоть из царства…
- Чево зевать, - поддержал Кузьма Чермной, и теперь ставший в первые ряды мятежников. - Хоть всех уходим, а корня не выведем, пока не убьём старой медведицы…
- Наталью-то убить?.. Гляди, сын не даст. Во как заступитца. Он - малый бравый… Всем бы царь, коли бы не никоновец…
- И ему спускать нечево… За чем дело стало… На всякова коня узду найти можно. У бердышей глаз нету. Ково хватит, тот и сватом…
И стрельцы рассмеялись в ответ на зверскую шутку…
Глава VI. ПЕРВЫЕ КАЗНИ
Сама судьба спасла Петра от гибели.
Всегда доступный простому люду, умный, решительный, прямой, он имел много искренних, даже ему неведомых друзей среди рядовых того самого Стремянного полка, на который больше всего надеялись и Софья, и Голицын, и осторожный, уверенный Шакловитый.
Главным таким приверженцем Петра был набожный и добродушный пятисотник Стремянного полка Ларион Елизарьев, которому Шакловитый без опаски раскрыл весь план нападения на царя и Наталью в Преображенском.
К Елизарьеву пристали: пятидесятник Димитрий Мелнов, десятники Ладогин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Капранов, все приближённые денщики того же Шакловитого. Они должны были передавать приказы начальника своего во все концы, на заставы, в полки стрелецкие.
Когда протазанщик Андрей Сергеев позвал всех этих людей на сборное место на Лубянке и они убедились, что «дело зачинается», сейчас же Елизарьев с товарищами вошёл в церковь святой Феодосии, стоящую по соседству с площадью, и здесь на святом кресте и Евангелии дали клятву спасти Петра.
Ладогин и Мелнов поскакали в Преображенское, а остальные решили наблюдать, что будет дальше.
В Преображенском было темно и тихо, когда около полуночи прискакали туда спасители-стрельцы. Очевидно, вести о сегодняшнем нападении преображенцев на Москву были пустою сказкой.
- К государю допустите нас. Дело тайное, слово и дело государево имеем сказать.
Только услышал Стрешнев эти речи стрельцов, стоящих на крыльце, куда и сам боярин выскочил полуодетый, испуганный ночной тревогой во дворе, сейчас же у него мелькнула тревожная мысль: «Мятеж… Не подосланы ли эти тоже?..»
- Нельзя пустить, - проговорил он. - Раней осмотреть вас надо…
- Смотри, боярин, да скорее… Поздно бы не стало…
И они скинули с себя почти все, до рубахи. Дали оглядеть карманы шаровар, сняли сапоги.
- Ну идите… Да потише. Почивает с устатку государь… Не испужать бы…
Спальник Петра тихо стукнул в дверь.
- Што там ещё, ужли вставать надо?.. Рано, кажись, - спросил звучный молодой голос.
- Государь, не все здорово в Кремле… Вести пришли… Выслушать изволь, - доложил Стрешнев.
Быстро распахнулась дверь. Царица Евдокия только успела скрыться от чужих глаз в соседнем покое.
- Што? Мятеж?.. На меня? На матушку идут? - словно угадывая события, тревожно спросил Пётр.
Он стоял на пороге в одной длинной шёлковой рубахе, с расстёгнутым воротом, и все большое, красивое тело и лицо юноши стало подёргиваться мелкой дрожью.
- Покуда нет ещё беды, а близко, - заговорили разом стрельцы.
И все рассказали, что сами знали о заговоре, что видели в Кремле и на московских площадях.
Стоя слушал их юноша, словно и плохо понимал все, что ему говорили.
Потом, вдруг закрыв лицо руками, крикнул:
- Матушка… Зовите… Дуня… Беги… Сейчас придут… убьют…
И кинулся вон из покоя, только успев захватить на бегу лёгкий охабень, который как раз собирался накинуть на плечи зябнущему царю спальник.
Несколько человек поспешили вслед за Петром, чтобы не потерять его из виду.
Только шагах в пятистах от дворца, в чаще деревьев, остановился Пётр.
- Хто тут бежит?.. Свои? - спросил он. - Ты, Никитыч?.. Вернись, вели сюды подать одежду… И коней сюды… И для цариц снаряжайте колымаги поскорее… В Троицу спешить надо. Едино там будет без опаски на время…
Здесь же оделся Пётр, вскочил на коня и поскакал по знакомой дороге, окружённый десятком-другим потешных, к Сергию-Троице. А через час, на самом рассвете, туда же налегке выехали и обе царицы со всем двором, выступили все потешные и немало стрельцов того же Стремянного полка, проживающие обычно при царе в Преображенском.
Поразила всех весть о бегстве царя в лавру. Денщики Шакловитого явились и доложили:
- Согнали, слышно, из Преображенского царя Петра. Ушёл он бос, только в одной сорочке, неведомо куда…
Хитрый заговорщик на это только плечами пожал.
- Вольно же ему, взбесяся, бегать. Видно, не проспался с похмелья…
Но тут же поспешил с докладом к Софье.
- Ну, теперь об головах пошла игра, - решительно, по своему обыкновению, заметила царевна.
И она не ошиблась.
Пётр был умный ученик. По примеру Софьи, с помощью образованного и сильного своим здравым смыслом князя Бориса Алексеича Голицына, юный царь теперь проделал все, что в своё время выполнила Софья.
В лавру съехалось множество ратного люду, готового стоять до смерти за юного, такого даровитого и смелого в своих начинаниях царя.
Конечно, манило многих и то, что здесь можно было сделать карьеру скорее, чем при дворе Софьи, где все места были уже разобраны.
Но и личным своим обаянием Пётр привлекал сердца.
Утром же послал Пётр запрос к царю Иоанну и к царевне Софье: для чего было такое большое собрание стрельцов ночью в Кремле? И тут-то потребовал прислать к нему полковника Стремянного полка Цыклера с пятьюдесятью стрельцами.
Этот самый Цыклер был одним из коноводов в майские дни, потом играл роль преданного слуги у Софьи. Но чуя, что звезда её близка к закату, спешно послал тайную весть в лавру: «Пусть государь позовёт меня. Я все дело злодейское раскрою».
Софья, ничего не подозревая, послала Цыклера.
За ним появились в лавре Ларион Елизарьев и все его товарищи, которых горячо принял и обласкал царь.
Все сразу выплыло наружу: подговоры Шакловитого убить Петра и Наталью, наветы Софьи на Петра, её жалобы перед стрельцами, её решение занять самой трон, а супругом своим избрать кого-нибудь из главных бояр.
- Да што ещё творили те лихие людишки, - показал капитан Ефим Сапогов из Ефимьева полка, - в июле месяце минувшего года одели в Верху у царевны её ближнево подьячего, Матюшку Шошина, в белый атласный кафтан да в шапку боярскую. И так он стал на боярина Льва Кириллыча Нарышкина схож, что мать родная не отличит. И нас взяли, тоже по-боярски одев, меня да брата Василия. И двоих рядовых с нами, ровно бы конюхов. Верхами мы и ездили по ночам по заставам, по Земляному городу. Да караульных стрельцов у Покровских да у Мясницких ворот как пристигнем, и до смерти колотит их Шошин той обухами да кистенями, а то и чеканом. Пальцы дробит, тело рвёт. Да приговаривает: «Заплачу я вам за смерть братов моих. Не то вам ещё будет». А мы и скажем при том: «Полно бить, Лев Кириллыч. И так уж помрёт, собака…» А те, побитые стрельцы, к Шакловитому ходили с жалобами, а он и сказывал им: «Птица больно велика, нарышкинская, высоко живёт, её не ухватишь, на суд не поведёшь… Вот бери лекарство. Да от меня малость в награду за бой… за увечье… А гляди, Нарышкины будут ещё таскать вас за ноги на Пожар, как их шесть лет назад таскивали вы со всей братией… Берегитесь, мол…» Так вот и поджигали стрельцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111