Вереница выстроенных пар, представлявших разные народы, нынешние и бывшие, далеко растянулась за Сенатом. Шествие началось от моста, у которого стояли царь и Меншиков, в крепость. По звуку барабана «Питера баса» слетели плащи с ряженых и двинулась вереница вперёд. Барабанщики взяли по триумфальному пути вправо, мимо дома типографии к Иностранной коллегии, а оттуда, поворотив налево, вступил диковинный ход в Большую Посадскую и, растянувшись по ней во всю длину, прошёл на Невку.
Даша и мать стояли у ворот своего дома за калиткой, а батюшка выглядывал только из-за калитки, соблазна ради не показываясь народу; а все же утерпеть не мог, чтоб не взглянуть хоть глазком на боговенчанного в костюме барабанщика. Калитки в петровское время по случаю частых наводнений строились по крайней мере на пол-аршина выше полотна улицы. От неё, почти везде, клали приступок до калитки.
Стоя на приступке, Даша с матерью на целую голову были выше толпы, стоявшей на земле. Так что вся процессия видна им была не хуже, чем в наши дни видят церемонии сидящие на возвышении за шпалерою войска.
Ниже хозяек священнического дома приютились три каких-то молодых женщины, из себя красивых и одетых больше чем пышно. Одна из них, по немецкому обычаю, даже вздела на голову высокий шлычек надо лбом из крепко накрахмаленных, сплоенных трубочками кружев в виде раскрытого китайского веера. Убор этот, изобретённый французскою щеголихой девицею Фонтанж, и назывался её именем.
Под фонтанжем на плечи и шею падала прозрачная фата, по-французски - вуаль; а ниже фаты видно было штофное сбористое, круглое платье с разрезанными напереди юбкою, а у локтя - рукавами, пропускавшими в эти раструбы широкие оборки кружевных, накладных ещё рукавов (пристёгиваемых на крючках под обшлагом и по краям разреза). Ярко-лиловое штофное платье шло очень хорошо к белым кружевам и прекрасно выделяло несколько смуглое лицо с густым румянцем. Горохового цвета фижмы сквозь разрез платья рассмотрела зоркая Федора Сидоровна и шепнула дочери:
- У этой в червчатом штофе, глянь-ка, пузо ещё гороховое… прах её знает, как-то пристёгнуто, што ль, да стоит ещё, бесстыжая, выпятила его… брюхата, видно!…
Даша сдавила матери руку, чтоб перестала.
Стоявшая подле щеголиха в красном вся и тоже с шлыком заморским оглянулась на попадью и смерила её довольно высокомерным взглядом, от которого у стыдливой Даши выступил румянец неудовольствия на неловкость матери.
Третья, маленькая и толстая, одета была не по-русски, не по-немецки. Казачий зипунчик какой-то с дутыми запонками натянут был на ней сверху сарафанчика, должно быть. Узкие рукава при кистях, однако же, были с разрезами, края которых убраны были тройными, фигурно-высеченными в узор оборками, вышитыми гладью. А на голове было надето что-то похожее на шлычек товарок; только вместо фаты он завернут был, как у казанских татарок, в шёлковый платок жаркого цвета.
Приходясь товаркам-молодицам только по плечо, эта недоростка все топорщилась, поднимаясь на каблучки. Все ей хотелось прежде других увидеть приближавшийся маскарад, но этого никак не удавалось, несмотря на все усилия.
- Что ты, Матрёна, толкаешься так? Мне совсем правую ногу отдавила! - с болью в голосе, громко вскрикнула зрительница в красном.
- Прости, девушка, я ненароком! Смерть хочется Дунькиного сокола рассмотреть… какой такой он виноградарь? - и сама залилась звонким ехидным смехом.
- Куда тебе, карапузику… Вишь, что выдумала… усмотреть ли ей моего сокола из-за государя!.. Ведь какая мелюзга ещё затейная!
- А рассмотрю же, рассмотрю всенепременно… коли уж на то пошло! - забормотала обиженная насмешкою подруг над недостаточным её ростом та, в жарком платке.
- Посмотрим, - со смехом возразила вся в красном. И все трое смолкли, потому что услышали близко барабан.
Государь, пройдя мимо Гостиного двора, вдруг ударил в свой барабан. Вторя Петру, грянул и Меншиков. Толпа заколебалась, и крики «ур-ра!» огласили воздух. Крикуны широкою и дружною волною прорвались с обеих сторон и, так сказать, отделили маскарадное шествие от зрителей, оттеснённых к самым домам. Три подруги очутились придавленными к дьяконскому забору. Они вздохнули и стали поправлять сильно потерпевшие свои платья, особенно фаты, от напора толпы, когда она уже отхлынула вслед за государем. Жаркой платок карапузика был прорван, и девка чуть не заплакала, когда, сняв с головы, начала его рассматривать. Делать, однако, было нечего.
- А все отчего? Оттого, что топорщилась да на пальцы становилась, высматривая чужих соколов, - внушала одетая в красное.
- А все же видела Дунькиного сокола, - сквозь слёзы со злостью подтвердила приземистая Матрёна.
- Не врёшь, так правда! - дразня её, возразила та, что в красном.
- Видела… видела… Ещё за государем шёл и поклонился таково ласково на нашу сторону.
Дуня - это она была в сиреневом платье - вся вспыхнула и затем побледнела как смерть.
Ваня действительно, проходя, взглянул ласково на жену и кивнул головой ей и тёще, а взгляд и кивок его приняла на свой счёт Дуня. Перемену в её лице при словах Матрёны и весь разговор подруг Даша уже подметила, и для неё он был открытием. Оно поразило её так, что в глазах потемнело, и она без сил скатилась на руки отца и матери, поддержавших бесчувственную. Обморок был довольно продолжительный.
Очнулась Даша у себя на постели. Ваня в маскарадном уборе своём тёр виски бедняжке уксусом.
Очнувшись, Даша не вдруг пришла в себя. Однако, когда на память ей пришли слова покрытой жарким платком, Даша привлекла к себе голову мужа и шепнула ему на ухо:
- Кто эта смуглая, что называет тебя своим соколом?
Ваня переменился в лице и не нашёлся что ответить.
- Чего бледнеть?.. Ты скажи мне прямо.
- Я не знаю, о чём ты говоришь, - поправился Ваня.
У Даши было замерло дыхание, но при ответе мужа у неё отлегло от сердца… Надолго ли?
Глава V. ОБОЙНЫЙ УЧЕНИК
Ассамблеи и пиры по случаю Ништадтского мира не кончились в Петербурге, - Пётр I со всею своею семьёю и двором уехал допраздновать этот славный мир в Москву. Вместе с ним уехал и Балакирев, оставив на два года с лишком семью свою.
Даша при прощанье дала руку мужу молча и холодно простилась с ним.
Мать и отец только покачали головой.
- Что-то будет далее? - прошептала попадья.
- А ничего, - вздохнув, ответил отец Егор, полагавший, что размолвку между супругами, даже и более крупную, уничтожают бесследно время и отдаление.
Помолчав, отец Егор молвил, махнув рукой в ту сторону, куда пошёл зять:
- Воротится - ласковей встретится. Да и раньше возвращения соскучится.
Он был прав только на ту половину, которая относилась к чувствам дочери. Зять в Москве ещё больше закружился. Да и как не закружиться, коли хмелем уж зашибается?!
Приехали в Москву их царские величества, чтобы русскому народу показать невиданные людьми того века старинные диковинки: хожденье на кораблях посуху.
Ладить эти потехи возложено было на добряка генерал-адмирала графа Федора Матвеевича Апраксина. Царь-государь уже давно забыл свою остуду к нему за дело царевича и подзадорил старого друга напоминаньем про архангельские караваны. У Федора Матвеича слезы прошибли от напоминанья поры, когда он да царь Пётр Алексеич не расставались, вместе сбираясь к плаванью по Белому бурливому морю. Память о тех днях расшевелила в старике-адмирале чуть не юношескую пылкость. Он разом отдал морякам в руки их прямое дело - ставить на полозья заправские корабли да учить команду управляться, чтобы на матросов походили, а сам с князем-кесарем торопливо принялся устраивать маскарадную процессию. Разделение труда и здесь ускорило дело.
- Ты, Андрюша, возьми ужо устрой свою часть - Бахусову! - шутливо предложил генерал-адмирал брату Андрею Матвеичу, едва ли не первому из кардиналов по усердию к службе.
- Да что, к примеру сказать, относишь ты на Бахусову, нашу, говоришь, часть?! - спросил, не уклоняясь на этот раз от поручения, знаменитый питух.
- Весь причет Бахусов со приспешники - виноградари… а там папа с вами, кардиналами, да сожительница его, именованная …
- Ну, а дальше?
- Дальше уж мы хорошо приберём сами… то не по вашей части. А ты начни с виноградарей. Им впереди… Барабанщик - знаешь кто? А за барабанами - виноградари.
- И сколько их?
- Три пары, кажись, должны «со лозами идти со виноградными с листвием и гроздием позлащённым, древянным»; так, кажется, значится?
- Ну… ин ладно… Три пары так три пары!
- Собрать все нумера машкаратные к Арсеналу, в Кремль, налицо, утре… неотменно! - отдали приказ генерал-адмирал и князь-кесарь.
Чуть свет нагнали всех представителей и членов процессии, находящихся в Москве. Велено всем, помня свой порядок, стать как ходили: кто за кем, по петербургским улицам.
Набралось довольно много, а стоят где один, где два. Видно, пар далеко не хватает до полного числа по списку.
Со списком в руке, глядя в перечень, стал проверять Андрей Матвеевич Апраксин.
- Первое: барабанщики - двое… Знаем: виноградарей три пары… раз, а не пара; два - пара; три - опять один; двоих нужно прибрать… не хватает… Разве подойдут ещё?
- С кем ты был в паре? - спрашивает Андрей Матвеевич Апраксин одинокого, стоящего первым, знакомца нашего Ваню Балакирева.
- Моя пара в Петербурге, кажись, осталась: секретарь светлейшего князя Шульц был.
- Подыскать, .значит, нужно такого же рослого, как ты? Нелёгкое дело!
И задумался, припоминая что-то.
- Впрямь, может быть, придётся мой Алёша? - пришло ему на ум. - Ростом он высок и не горбится ещё от лихой болести, как я! - пошутил Апраксин над собой, засмеявшись. - Ладно, после обеда приди, приведу я тебе пару! - сказал он Ване и записал следующих, за ним уже стоящих, другого роста. Алексей Данилыч Татищев в третьей паре был ещё ниже и тоже одиноко стоял.
- Ну, к тебе любого поставь - подойдёт… Забота мне только подобрать в первую пару.
В установлении пар да в записыванье прошло целое утро. Явился отпущенный Ваня к себе. Сказал, велено быть опять после обеда.
- Поезжай в Покровское… близко вас обойщиков поставили… пришли пару обойщиков - полавочники прибить на подоконки; дует сильно у государыни в светлице, - наказала Дуня. - Смотри, вечером приходи… мне досужно, - заключила она наказ Ване.
- Не знаю, рано ли отпустят из Кремля?
- Не ночь же целую вас держать будут… Ты прямо можешь сказать, что ждать недосужно; при государыне ты состоишь.
- Ладно!
Отыскать обойщиков было нетрудно ездовому слуге государыни. Указали, где стоят.
- Двое, братцы, придите к нам не медля в Преображенское, во дворец… У государыни в опочивальне полавочники на подоконки прибить… И полавочников шесть захватите… средственных.
- Да кто нам их даст без приказу? Письменной приказ нужен.
- Ладно… напишем и приказ… Давай бумаги!
Дали бумагу и чернила. Ваня присел и накатал тут же приказ-требование в три строки.
- Да и подпиши, сударик, имя своё… чтобы знать, через кого требовано, - принимая требование, высказал обойщик.
Не споря, Ваня и имя своё подмахнул.
- Так будьте же, братцы! Сегодня же, смотрите, нужно…
- Сейчас пойдём; почему нейти?.. Мы вслед за твоею ж милостью… Не обессудь, государь, выкушай с нами, приязни ради да знаемости впредь… А мы с нашим душевным удовольствием готовы служить.
- Почему не выпить?.. Извольте, братцы… как величать?
- Меня, - сказал угощатель, - Иваном зовут; Иваном по отце. Товарища нашего Семёном Прокофьевым величают, а вот наш гость - его милость сержант, Алексей Гаврилыч.
- И меня покорив прошу посетить в Покровском, у камер-юнкера в доме, у Монса… у Вилима Иваныча… Состою я при комнате государыни императрицы; солдатом попрежь служил, а теперь лакей ездовой, Иван Алексеев, коли желаете знать… Желаю всяких благ честной компании, а меня прошу извинить… Недосужно. Князь-кесарь да генерал-адмирал в Кремле у арсенала нашу машкарату в ряды ставят… а мне место в первой паре… виноградаря должен изображать. Спешить туда нужно… К вам навязали ехать насильно, потому что послать некого, а истинно медлить не могу… Сами посудите - сборы машкаратные наспех.
Поклонился и вышел.
- Красивый из себя молодец и приветливый какой! - молвил хозяин. - Как такую картину в пару первую не поставить!
- Красив-то, нече сказать, красив, да коли у Монса на вестях - черт ли в ем! - высказался злорадно мрачный гость обойного подмастерья.
- Не у Монса на вестях, кажется, говорил он, а при государыне…- возразил Семён Прокофьев.
- У Монса. Я ведь сам слышал…- настаивал, как видно не выносивший самой фамилии камер-юнкера - не кто иной, как сержант Алексей Гаврилович Балакирев.
- Да ведь можно легко и впрямь дознаться по прозванью… подписал он чётко, кажись: Иван Бал-лакирев! Ещё твоё и прозванье, Алексей Гаврилыч; не родня ли? - обратился он к сердитому сержанту со смехом.
- Какая там, черт, родня у меня, у Монса проклятого? Чтобы ему ни дна ни покрышки! - заругался Алексей Балакирев.
- Сынок твой, голубчик! - успокаивая раздражённого, говорил ласково недогадливый Иван Иванович Суворов, прочитавший в. подписи Ивана отчество «Алексеев сын».
Алексей Балакирев, уже вышедший из себя, принял его выходку за намерение ещё больше кольнуть его и, схватив шапку, бросился к двери, не прощаясь.
- Прощай, сердитка! - не понимая ещё вполне значения Алексеева ухода, закричал вслед ему Суворов; но сержант уже не слышал этих его слов.
В трех шагах от дома повстречался с ним слуга Андрея Апраксина.
- Не к нам ли?
- А я к вашей милости послан: Андрей Матвеич ждёт и велел искать скореича… Толкнулся к тебе я, Алексей Гаврилыч, сказали - не знаем, куда пошёл… Да вот, на счастье… попался…
И, не принимая никаких отговорок, потащил к ожидавшему своему боярину.
- Пообедай скорей, Алёша, да и в поход со мной… Ну… живой рукой. - И сам приказал подавать только отнесённые со стола блюда.
Насыщаясь, разгневанный Алексей Балакирев успокаивался.
- Ну… готов?! Едем же!
И, не говоря ничего, куда и для чего, Андрей Матвеич увлёк своего друга в сани, и тройка понесла их в Кремль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111