Слыхали про это? Если человек попал насмерть в аварию, его тотчас свеженького на стол и – на разруб. Кому кого на замену надо, пожалуйста, становись в очередь. Тебе локоть, тебе глаз, тебе почки, тебе сердце, тебе легкое. А почем у вас нынче парная человеческая печеночка? Эх уж ладно, разорюсь для любимого дедушки!
– Тьфу, Толька, срамник ты эдакий!
– И врет-то как противно, с вывертом.
– Это еще что! А недавно там до того дошли – пуповины начали собирать. Мы, дураки, выбрасываем, а они, как только баба родит, пуповину отрежут, от крови отмоют, в холодильник упрячут и спозаранку – на рынок. Кто покупает? Всё те же врачи. Они эти пуповины вместо испортившихся жил вращивают. И ходит себе человек, и кровь в нем бежит – не жалуется. И ты никогда не узнаешь, что от колена до жопы ей по пуповине бежать!
– Тьфу, Толька, тьфу, бесстыжий!
– Давайте, девки, защекочем его до смерти, чтобы гадостей не рассказывал.
– За ногу, за ногу хватай!
– Ватник держи!
– Стой!
– Лови его!..
– От леса отрезай!..
– Толя!
– Толя, вернись!
– Мы не будем!
– Простим на этот раз!..
– Вернись, расскажи дальше!..
К середине третьего дня они подняли и приколотили последнюю крестовину. Теперь предстояло выдирать большие гвозди, державшие свинарник вприбивку к фундаменту. Руки у Антона тряслись от усталости. И все же он велел Толику все бросить и ехать на велосипеде на поиски согласного тракториста. Дотащить отяжелевший свинарник до берега без помощи трактора они не смогут – это стало теперь ясно.
Оставшись один, Антон начал ногами выкатывать оставшиеся бревна на короткий путь, ведущий к реке. Он укладывал их на равном расстоянии друг от друга и уже видел в мечтах, как покатится по ним его детище, как повиснет изящно на двух береговых уступах рядом со старым мостом. Вот было бы славно, если бы и Мелада вернулась к этому моменту, если бы и она стала свидетельницей его торжества. Но она разъезжала где-то по каким-то неотложным делам.
Что это за дела накатились на нее в такое неподходящее время?
Он пытался вспомнить и не мог. Повидать ей понадобилось кого-то? Или отыскать? От усталости память мутнела, как экран старого телевизора, выбрасывала на поверхность ненужные пустяки. Что-то он хотел спросить у нее, о каких-то людях, часто поминаемых деревенскими в разговоре, которых он не знал, а разузнавать постеснялся. Вот и вчера ночью Толик опять вспомнил загадочного Макара и его телят. Еще часто поминают козу какого-то Сидора и шапку какого-то Сеньки, и мельницу неизвестного Емели. Все же она не должна была бросать его здесь одного, без помощи, как-никак она на работе и получает зарплату именно за то, чтобы снимать с него мелкие заботы.
К вечеру бабка Пелагея принесла горячей картошки в кастрюльке, пучок зеленого лука, соль и полбухаики мичиганского. Она обошла преображенный свинарник, недоверчиво погладила крестовины, покачала головой, сказала, что не видали они такого в их краях и как бы не вышло из всей затеи какой беды. Ушла.
Толик вернулся уже почти в темноте и привез печальную весть, которую вообще-то можно было ожидать: все окрестные трактористы были предупреждены и запуганы Витей Полусветовым. Кто посмеет помочь иностранцу с мостом, тому не миновать встречи с «Псковитянином» на узенькой дорожке. В надвинувшейся сырой мгле свинарник казался налившимся тяжестью, неподъемно разбухшим, вросшим в землю навечно.
Антон вошел в него и повалился на солому почти равнодушно.
Ну что ж, они сделали все, что могли. Может быть, когда-нибудь в будущем году или в будущем веке деревня поймет свою пользу и уговорит Витю Полусветова сменить гнев на милость. Тогда он подцепит готовый свинарник своим «Псковитянином», установит на место, и все проезжающие будут восхвалять его и называть мост «Полусветовским». Про Антона все забудут. И пускай. Конечно, он не станет дожидаться завтрашнего позора. Он не позволит, чтобы его запихнули в клеть и вывезли под куриное кудахтанье. Нет, встанет с первым светом и тихо уйдет сам. Где-нибудь на дорогах его подберет Мелада и отвезет в другую деревню, окруженную другим лесным дворцом. Не сошелся свет клином на их Конь-Колодце. Старый Сухумин уверял его, что блаженная невиноватость простирается над всей Перевернутой страной.
Они могут пожениться с Меладой и поселиться в любом уголке, среди любого из ста разных народов, живущих здесь. Его давно занимала мысль: неужели на всем свете не существует ни одного, хотя бы дикого, племени, в языке которого слова любви не употреблялись бы как ругательства? Вот бы отыскать такой народ! Ему казалось, что эта чисто лингвистическая особенность должна була свидетельствовать о необычайной сердечной тонкости. Наверное, люди этого народа, изучая чужие языки, должны были впадать в недоумение и растерянность, когда дело доходило до изучения нецензурной брани. «Как, как? – переспрашивают они. – Наверно, вы хотите сказать „бить мою мать", „бить мой рот", „бить меня по ногам"? Нет? Именно „любить"? Но как же это замечательное действие может стать бранью или угрозой? Мы не понимаем. Или для вас оно связано с какими-то болезненными и тяжелыми ощущениями?» Да-да, надо будет и об этом расспросить Меладу. И поехать, немедленно уехать в те края, в какие-нибудь Зауральские курени, где живет такое племя, и жить только с ними, только среди них…
Антон проснулся от толчков и от света фонарика, бившего в глаза.
– Давай, Гаврилыч, просыпайся!.. Мне одному невподым!..
Будивший перевел луч на себя – Антон узнал беззубую улыбку Лени Колхидонова.
Ничего еще не соображая, он послушно поднялся, на ощупь натянул ватник, поплелся наружу вслед за нежданным гостем. В предрассветной мгле Колхидонов подвел его к своему мотоциклу, ткнул пальцем в коляску и сказал странное – не греческое ли? – слово:
– По-лис-паст.
– Зачем? – не понял Антон.
– Та-щи! – Колхидонов показывал руками и разделял слова на слоги, как для глухого. – Та-щи наверх! По-мо-гай. По-том та-щим мост. Та-щим вбок.
Они извлекли тяжелый механизм из коляски, отнесли его к крепкому дубу, росшему между свинарником и рекой. Привязали к стволу. Колхидонов сунул Антону пару рабочих рукавиц, показал, как разматывать бухту стального троса. Они раскатали трос по мокрой траве, привязали к балке под передними воротами свинарника. Еще один трос протянулся от полиспаста до коляски мотоцикла. Колхидонов сел в седло, включил мотор, осторожно, косясь через плечо назад, поехал прочь от реки.
Заверещали блоки, заскрипела дубовая кора, натянулись тросы и веревки.
Оторвался от земли и повис в воздухе тяжелый полиспаст.
Одна мотоциклетная сила юркнула по тросу в древний механизм, удесятирилась там так же безотказно, как во времена строительства пирамид, парфенонов, колизеев удесятерялись в нем воловьи или лошадиные силы, перекинулась титаническим усилием к вермонтскому коробку и попыталась оторвать переднюю балку.
Раздался скрип, треск, скрежет.
Из окошек посыпались остатки стекол.
Могучее тянущее усилие прокатилось по всем балкам и крестовинам, как прокатывается по вагонам первый рывок паровоза, и, словно убедившись, что их не оторвать друг от друга, нехотя сдвинуло всю конструкцию целиком.
В одну секунду разрушив судьбы миллионов мокриц, жучков, личинок, ящериц, свинарник оторвался от старого фундамента и съехал на подготовленное бревно-каток.
Из задних ворот с воплем выскочил разбуженный Толик. Но сразу все понял и с восторгом принялся скакать вдоль ползущих стен.
Как затемненный корабль, покидающий гавань в военную пору, плыл свинарник сквозь разводья тумана. Старательным буксиром надрывался прицепленный к световому лучу мотоцикл. Разбуженная до времени утиная стая снялась с пятой излучины и с шелестом прошла низко-низко над местом тревожных перемен.
Три раза пришлось перевязывать полиспаст к новым деревьям – все ближе и ближе к намеченному месту на берегу. Как только из-под ползущего сооружения сзади выкатывалось освободившееся, ободранное бревно, Антон и Толик подхватывали его и бегом переносили вперед. Небо было уже светло-зеленым, когда Колхидонов положил всемогущий механизм в коляску и осторожно переехал с ним по старому мосту на другой берег. Они нашли там подходящую раздвоенную сосну, перекинули трос через развилку, протянули над рекой.
Передние ворота свинарника нависли над водой.
Вермонтская тень упала на псковскую осоку.
Бревна начали выкатываться одно за другим из-под днища, падать в прибрежное мелководье и тихо уплывать в туман.
Устремленный в высоту трос не давал свинарнику коснуться поверхности, тянул и тянул вперед и вверх.
Когда опорная балка легла на песок дальнего берега, демобилизованный солдат Сухумин испустил то пронзительное «ура!», которое было заготовлено в девятой мотострелковой для взятия города Стокгольма.
Ошеломленный, еще не верящий в победу Антон вошел в задние ворота, осторожно дошел до середины новорожденного моста, подпрыгнул. Доски отозвались непривычно пустым, торжественным гулом.
Колхидонов смотал тем временем тросы, уложил все грузоподъемные вериги в коляску, сел в седло, тихо въехал на мост с другой стороны. Беззубая улыбка сияла на его лице.
– Я тут не бывал, никому не помогал!.. Про меня молчок, как на шесте сверчок! Ясно? Заклад – дело святое. А ведь и без моста жизни нет – так?… Эх, красиво стоит американщина! Ну, мужики, не поминайте лихом…
Он свернул на боковую тропинку и уехал в сторону леса.
Антон и Толик взяли лопаты и принялись песочком выравнивать въезд с дороги на доски моста.
Первым от деревни показалось стадо коров. Всенародная солдатка Валентина подгоняла их сзади ласковыми уговорами – «Шнель! шнель!» Увидав преображенный, выплывающий из тумана свинарник, она изумленно ахнула и обернулась к двум строителям-рекордсменам, скромно сидящим в сторонке.
– Неужто выдержит?
– Мотоциклетка проехала – осталась довольна, – лукаво сказал Толик.
Коровы недоверчиво, одна за другой, потянулись в распахнутые ворота, застучали копытами по доскам.
– Мы же на той стороне почитай уже месяц не пасли, – объясняла Валентина. – По старому мосту – страшно, а вброд – вода уже высока, сносит. Вот спасибо, ребятушки, вот скотине радость-то какая!
Потом прикатил на велосипеде школьный прогульщик, Ваня Шуткоплохов. Увидел постройку, свистнул, умчался назад разнести новость. И тогда уже потянулась остальная деревня – стар и млад.
Прибежали новобрачные, Анисим и Агриппина, трясли строителям руки, говорили, что не ждали такого подарка к свадьбе.
Приехал на телеге Федя-партизан, привез солдата Онуфрия, смело вдруг повесившего на грудь звезды вперемежку с крестами.
Пришла Катерина-доводчица, с чистым листом бумаги, свернутым в трубочку, и через эту трубочку разглядывала мост с высотки, как Наполеон.
Саша и Маша прибежали улыбающиеся, смахивая со щек зазевавшихся, самых азартных клопов, тут же нарезали свежих веников, принялись выметать щепки и стружки.
Володя Синеглазов прошел вермонтскую диковину взад-вперед, несколько раз, насквозь, выискивая, нет ли какой неправды.
Дошкольные детишки топотали внутри, носились в косых лучах встающего солнца.
И наконец, для довершения ликования, с пригорка тихо скатился «фиат-жигуль».
Он въехал в ворота доверчиво, как в гараж, остановился, дал ребятне набиться внутрь и на капот, выкатился на той стороне. И пока он разворачивался там, чтобы ехать обратно, сообразительный Толик сбежал к воротам и натянул поперек чистый бинт из солдатского санитарного пакета.
«Фиат-жигуль» красиво прорвал белую ленточку и остановился на обочине.
Ребятня посыпалась наружу.
Мелада вышла следом, сняла перчатки, пошла навстречу Антону.
– Что здесь происходит? Неужели это правда? Вы соорудили эту прелесть своими руками? Вдвоем с братом? Я не могла поверить… Сюрпризам нет конца… Что еще вы умеете делать, заморский спец на все руки?…
Они стояли, сцепив пальцы, глядя друг другу в глаза. Он изо всех сил сдерживал себя, пытался не дать клокочущему в груди торжеству вырваться диким индейским воплем. Острый любовный росток тыкался без разбору во все стороны, как вилка в руке пьяного. Казалось, они ждали только криков «горько», чтобы начать целоваться и обниматься прямо сейчас, на людях.
Но вместо криков они услышали рев мотора.
Как задымленный дракон, как сорвавшаяся с места доменная печь, как гибрид танка и курятника, как поставленный на гусеницы вулкан, появился на вершине пригорка «Псковитянин».
Дети притихли, взрослые попятились, Федя-партизан взял лошадь под уздцы, потянул ее в кусты.
Туча закрыла недолгий солнечный просвет, принесла ветер.
«Псковитянин» постоял минуту, словно упиваясь всеобщим испугом.
Потом ринулся вниз, в сторону моста.
Мелада едва успела добежать до автомобиля, прыгнуть на сиденье, уехать в придорожный репейник.
– Нельзя! – закричал Антон, выбегая наперерез несущейся громаде. – Тебе нельзя! Для тебя – брод! Так нечестно!..
Толик налетел на него головой вперед, как заправский квотербек, подхватил на плечо, выкинул в сторону из-под накатывающейся гусеницы.
Куриная башня ударилась о притолоку ворот, разлетелась белыми кудахтающими хлопьями.
«Псковитянин» исчез внутри свинарника.
Дым и пыль повалили в окна.
Застонали балки и крестовины, заверещали доски.
На какую-то долю минуты – когда «Псковитянин» появился на другом берегу – у всех мелькнула надежда, что пронесло, что невероятный Вермонтский мост выдержал и это несправедливое испытание.
Но трактор тут же врубил задний ход и снова исчез внутри дощатого туннеля.
Обезумевшая машина начала таранить стены изнутри.
В воду полетели оконные рамы, щепки, куски крыши.
С пятого, с шестого, с десятого удара гусеница перерубила-таки нижнюю несущую балку, на минуту высунулась в пролом и тут же начала вываливаться наружу, извлекая за собой весь огнедышащий, самоходно-самогонный, из будущего нагрянувший агрегат, переламывая надвое свинарник, сминая заодно и сваи старого моста…
Столбом брызг и пара встретила река нежданную добычу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69