Когда она заговорила, ему сразу стало легче, но тут же мелькнул и новый страх – неужели он так уже повязан, так зависит от нее, то есть не только уже от ее денег и помощи, а и от слов – тоже? от веревочки, которой она крутит людей направо и налево, то слезами, то улыбками, налево и направо?
– …Ну пусть я перехватила, пусть перегнула палку, не такие уж они быстрые, может, и не найдут тебя на короткой дороге до Вашингтона, но дело ведь не в этом, не потому тебе нельзя уезжать, а потому, что жалко до слез прерывать растительный процесс, с тобой что-то важное происходит все эти месяцы, ты, может, не замечаешь, а мне со стороны видно, это какое-то преображение, только не говори мне, что я опять лезу с церковными бреднями, тебя явно испытывают свыше, ты сейчас – как Иов в пустыне, хотя я, конечно, стараюсь, чтобы у тебя пустыня была с комфортом, с ванной и холодильником, зато с советами, как те друзья, не лезу и других не подпускаю, и, может быть, напрасно я это делаю, может, меня Бог накажет, чтобы помнила Писание и не вмешивалась в Его дела, когда Он так ясно показывает, что готовит тебя для чего-то специального, когда сыплет на твою голову несчастье за несчастьем, совсем уже почти в порошок растер на дне своей ступки, но что-то ведь из этого порошка вылепляется, вот и дар речи ты вдруг обрел, этого же никогда у тебя не было, хотя язык-то с юности был подвешен неплохо, иначе как бы ты продал свой миллион страховок, как бы завлек всех своих жен и не жен, но я не об этом сейчас, я о даре речей, потому что не зря все эти люди слушают тебя у приемников по субботам, чем-то ты берешь их за душу, даже когда они сердятся на тебя, то сердятся именно за то, что ты их растревожил, вырвал из спячки, я по себе это чувствую, так бы, кажется, бросила все и сидела у твоих ног, и вот это-то созревание дара нельзя тебе прерывать, нельзя погружаться назад в суетню своих многоженских дрязг, ну что там с ней могло случиться, с Голдой твоей, убежала из дому, эка невидаль, найдется и без тебя, а вот передачу за тебя никто подготовить не сможет, здесь ты единственный и неповторимый, то есть еще не настоящий проповедник, наверное, иначе я бы не смела так тобой помыкать, хотя, по совести сказать, я ведь в душу к тебе не лезу, только внешней оболочкой занимаюсь, так сказать, сосудом, тленным скафандром нетленной души, и сдается мне, что этому скафандру пора подкрепиться, у меня в холодильнике как раз пара свежайших омаров, а первой твоей я сама позвоню потом, объясню, что никуда поехать ты не сможешь, у тебя важная и срочная работа, а беглых детей гораздо скорее разыщут частные детективы, она вполне может нанять на те деньги, что они высосали из тебя за все эти годы, и номер твоего телефона надо будет не забыть сменить – сегодня же.
Теща-3 легко вскочила с ковра, нагнулась близко-близко к лицу Антона, словно вглядывалась в глазок камеры, и, как бы убедившись, что узник внутри вернулся к полезному для него состоянию полной послушности, умчалась на кухню.
Антон встал и поплелся за ней. Открыл шкаф с лекарствами, начал шарить в нем, но она не дала, тут же подскочила, сама достала бутылочку с обезболивающим, высыпала таблетки на ладонь, заставила его открыть рот, хлопнула ладошкой по губам, подала запить.
Она снова говорила, распоряжалась, командовала самой себе – «Тарелки сюда, вилка налево, нож направо, а где же крышка от кастрюли? марш на место! теперь рюмки, нет, не те, ну-ка быстро, все по местам!»
Кочан салата поскрипывал под быстрым ножом. Хвосты омаров забились в предсмертной судороге, высовываясь из бурлящей пучины, краснея на глазах. Лимон распался на две золотые лодочки, которые закачались, задевая друг друга бортами. Извлеченная из бутылки пробка издала звук вороватого поцелуя.
В первый год жизни с женой-3 у Антона иногда возникало чувство, что он может подбить ее на что угодно, если только сумеет доказать, что матери ее это не понравилось бы. Даже в свои двадцать пять лет Сьюзен жила и как будто не жила, а все выдиралась – с криками и проклятиями – из гущи пеленок, намотанных на нее матерью за долгие годы детства и отрочества.
– Уедем отсюда! – умоляла она Антона. – В Дакоту, Юту, Небраску. Или на Западный берег. Ты изобретешь страховку от землетрясений и разбогатеешь в Калифорнии за полгода.
Но никуда бы она не поехала, потому что пеленки-тесемки держали крепко и она места себе не находила, если мать не звонила два дня подряд. Теща-3 потеряла недавно мужа, и гнев на эту несправедливость судьбы, покружив над крышами и бассейнами графства Бергамон, обрушился вдруг на Антона и его профессию.
– Значит, вы хотите откупаться деньгами, одними лишь деньгами, всегда и только деньгами? И есть у вас расценки на пустоту, которую нечем заполнить, на шок одиночества? Когда Стивен умирал у меня на руках, знаете, что я ему говорила? Я поносила его последними словами, кричала: «А обо мне ты подумал, негодяй? Меня-то кто будет держать, когда настанет моя очередь?» Вы обязаны предупреждать своих клиентов обо всем этом, должны заставлять их ходить на специальные курсы, готовящие людей к одиночеству. Я очень хочу, чтобы вы с Сьюзен записались уже сейчас на эти курсы. Они открылись недавно в Принсто-не и стоят совсем недорого. Или хотя бы прочли книгу «Запланированная смерть». Скальтесь, скальтесь… Потом горько пожалеете, что не слушались меня, но будет поздно.
Муж ее, тесть-3, в последние дни жизни пристрастился читать газеты. Он требовал, чтобы ему приносили и местные, и центральные, и даже заокеанские. Газеты лежали горой в больничной палате. Он просматривал их с жадностью, листал, отыскивая какие-то особенно важные для него места. И прямо-таки впивался в них. Однажды он подозвал Антона и хихикая показал ему обведенную карандашом заметку, Это был некролог, сообщавший о безвременной кончине мистера Джерри Малькольма, погибшего вчера в автомобильной катастрофе.
– Вы его знали? – спросил Антон.
– Первый раз слышу.
– Что же вас так заинтересовало в этом сообщении?
– Ну как же! Еще вчера утром он выходил из дома, садился в автомобиль, ехал себе под солнышком на службу, за ланчем пропускал мартини, потом возвращался домой, к жене, шуры-муры… Может быть, даже проезжал здесь под окнами, но ни разу! за весь день! даже в голове не мелькнуло!.. А-а, да что тебе объяснять. Ты ведь и сам такой же. Передай-ка мне «Нью-Йорк таймс», там тоже про таких вчерашних весельчаков часто попадается.
И он снова погружался на весь день в смешные рассказы о людях, воображавших еще вчера утром, что уж его-то – безнадежного в больничной палате – они переживут без труда.
После его смерти теща-3 пристрастилась приезжать к ним без звонка, в их городок миль за тридцать от нее, и робко просить разрешения посидеть в гостиной. Через час-другой ее удавалось разговорить, и тогда она сознавалась, что старинная подруга Патриция устроила вечеринку, а ее опять не позвала.
– В принципе я ее понимаю, – говорила теща-3. – Кому охота иметь за столом гостью, которая способна вдруг замолчать и просидеть полчаса с остекленевшим взглядом. И надо думать, с кем посадить такую, кто пойдет ее провожать. Но со мной это просто смешно. Она ведь должна знать, что я не какая-нибудь психопатка, не умеющая владеть собой. Я хожу в специальные терапевтические группы для вдов, участвую в семинарах «Одиночество – это свобода». Даже выиграла приз в телевизионной игре «Кто забудет первый?». Я умею справляться со своими проблемами. Вообще-то они звонят часто и спрашивают, не нужна ли помощь, просят обращаться к ним не стесняясь. Правда, я недавно позвонила Патриции и сказала, что у меня отключился холодильник и не может ли Гарри зайти посмотреть, потому что в воскресенье никого не вызвать. Она сказала, что Гарри уехал на два дня. Я уж не стала ей говорить, что видела его час назад около бензоколонки.
– Сучки! – кричала Сьюзен. – Лицемерки! Думаешь, они горя твоего боятся? Они просто трясутся за своих мужей. Те и при папиной жизни не упускали случая тебя облапить, а уж теперь… Энтони, посмотри на эту женщину и скажи честно: дошел бы Гарри до холодильника?
Антон окидывал строгим взглядом изящную фигурку тещи-3, парикмахерские башни и каскады на ее голове, блестящие из-под шортов коленки и уверенно заявлял, что не только холодильник остался бы неисправленным, но и телевизор начал бы барахлить, чтобы у Гарри был повод заглянуть еще раз. Причем говорил он это, ничуть не лицемеря. Хотя тот болезненный шарик между сердцем и горлом, который разрастался у него куда как легко на разных женщин, при появлении тещи-3 никак не реагировал, некто другой, кого Антон – если хотел обидеть – про себя называл третий-лишний, очень даже оживлялся и предъявлял свои права.
Иногда Сьюзен после поездки к матери возвращалась заплаканная.
– Представляешь, приезжаю без предупреждения, а у нее стол накрыт на двоих. «Откуда, говорю, ты знала, что я приеду?» – «Я не знала». – «Ждешь кого-нибудь?» – «Нет, поставила просто так, на всякий случай». Подала мне прибор, а тот не убрала. Пустая тарелка пялилась на нас, пока мы ели. А в спальне я заметила, что у нее из-под подушки что-то торчит. Вытянула – отцовская пижама. Кончится это когда-нибудь или нет?
Они много тогда делали, чтобы это кончилось, очень старались, пока однажды, во время увеселительной поездки к морю – кажется, уже с первой парой близнецов, – она не впала в очередное омертвение, и они начали тормошить ее, а она, не выходя из транса, сказала потусторонним и раздраженным голосом:
– Не стану я его прогонять. Вы вдвоем, а я все одна да одна? Мое горе – это он. Все, что осталось. Я вам не мешаю тискаться там на переднем сиденье, и вы нас оставьте в покое.
– Тискаться, тискаться! – запищали на разные голоса близнецы-3-1. (С близнецами его система нумерации несколько утрачивала стройность, но он справлялся, вводя буквенные добавки – «а», «б».)
Потом она очнулась и весь оставшийся день смотрела на них виноватыми глазами, словно прося прощения за то, что вот всех поучала, а сама опозорилась, сошла на минуту с дистанции, уцепилась за мертвое горе, как за живого человека, и теперь не видать ей очередного приза в этих забываниях наперегонки, потому что игра-то оказалась длиннее и труднее, чем она думала.
Года на три длиннее. Или на четыре? Когда она впервые появилась с тем инкассатором? У инкассатора плечи были тяжелые и круглые, как арбузы, а в глазах стоял какой-то неподвижный желтоватый отблеск, словно там отсвечивали горы перевезенных им чужих денег. Потом еще она открыла несуществующий магазин несуществующей керамики. Дала объявление в газете: требуются продавщицы. Девушки приходили на интервью – она заставляла их рассказывать свою жизнь, ходить перед ней, вертеться так и эдак, раздеваться и примерять вещи из ее гардероба.
После разрыва Сьюзен уехала в Канаду, увезя с собой близнецов, так что у Антона не осталось повода видеться с миссис Дарси. При случайных встречах она не выражала по отношению к нему ничего, кроме презрения и скуки. Он так и не понял, почему же из сотен людей, прошедших через его жизнь, именно она примчалась к нему, когда он погибал в пучине Большого несчастья, ухватила за шиворот, вытащила, откачала, увезла с собой, спрятала во флигеле на просушку и излечение. Пожалела? Вспомнила, как он суетился вокруг нее в первый год ее вдовства? Или ей нравилось заполучить наконец кого-то, в ком воли осталось меньше, чем в ватном зайце?
Он не возражал. Его это устраивало. Неудобство состояло лишь в том, что она-то воображала, будто все уже знает про одиночество и отчаяние, помнит все тропинки, кряжи, ущелья и перевальчики и может вывести потерявшегося обратно на ровные луга. Тянула, дергала, тащила – да все не туда. Она не понимала, что его дыра была куда глубже и безнадежнее. А он не пытался ей объяснять. Он все ждал и ждал удара о дно.
Они сидели, разделенные красной горой омаровой скорлупы, попивали бренди, щипали виноград. Домашний зверинец угомонился, кошки, собаки и птицы расселись по своим любимым обетованным местам, словно поверив наконец, что ковчег не отплывет без них. Теща-3 встала, обошла стол, взяла Антона за палец, потянула за собой в спальню.
Они уже делали это раньше несколько раз. Не очень часто. Не разговаривали при этом, не целовались. Все должно было оставаться в рамках процедуры, необходимой манипуляции по уходу за тленной оболочкой, за скафандром. Не раздеваясь, он лег на спину на кровать, прикрыл глаза. Третий-лишний рвался наружу, как пес на прогулку. Дальше это была уже ее забота – выпускать его, гладить, водить по любимым местам. Похоже, у них был сговор и полное взаимопонимание. Антон в этом как бы не участвовал. Истории Эдипа, Гамлета, Федры и Ипполита не имели к данной ситуации никакого отношения. Там кипели страсти, а у него? И его смешной заскок, извращение, беда тоже были тут ни при чем. Просто он был пуст, совсем пуст, от макушки до пяток. Со времен Большого несчастья шарик в его груди ни разу не вспух хотя бы до размеров дробинки.
Он приоткрыл глаза и увидел, что она и на этот раз почти ничего не сняла с себя. Только блузка была расстегнута. (Корабль входит в опасные воды, спасательные буи рас-чех-ляй!) Широкая юбка, раскинувшись, укрывала его до подбородка. Третий-лишний – неисправимый эгоист – несся где-то в темноте к ему одному видимой цели, не слушая ни окриков, ни команд.
Потом лицо женщины начало меняться. Глаза были все так же зажмурены, и дыхание так же отдувало напрягшиеся в улыбке губы, но теперь отрешенность сделала его совсем чужим. Будто утолщался и темнел слой облаков, будто вражья сила заходила незаметно в город со всех сторон. Снова, как и утром, Антон испытал толчок испуга и забытой злости, снова ему на секунду захотелось напрячься и изготовиться к схватке с неведомым и вездесущим врагом. Но в это время третий-лишний доскакал наконец и в последнем прыжке рванул его с такой неожиданной силой, что Антон весь выгнулся и невольно ухватился руками за нависшие над ним спасительные поплавки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69