Людовик не дарит меня своей откровенностью. 1515 – это год его смерти, верно?
– Похоже, так, мадам.
– Это меня не удивило бы. Вот уже много лет, как он страдает воспалением кишок. Но что означает все остальное? Корона, которая споткнется о порог, прислуживающий Меркурию Юпитер и мщение Немезиды?
– Если я не ошибаюсь, преемник короля будет претендовать на большие почести, что в данном случае может означать только императорскую корону. Однако достанется она не тому, кто достойнее. Решат дело деньги.
– Из этого я заключаю, что будущий император получит свой титул только благодаря банкирам, – сказала Мария Нарбоннская. – Чем же ответит Немезида?
– Против императора выступит мощный союз.
– У вас есть белое вино, мадам? – спросила Жанну августейшая гостья.
– Конечно, мадам.
– Если вы добавите к нему смородиновый сок, я получу свой любимый напиток.
К счастью, у Фредерики на кухне хранилась бутыль смородинового сока. Мария Орлеанская осталась вполне довольна. Она повернулась к Францу Эккарту:
– Я внимательно прочла все ваши катрены. Насколько я могу судить по тем, что мне удалось разгадать, ваши суждения заслуживают доверия. И что же дает вам это знание? Вы могли бы стать одним из самых могущественных людей Европы. Однако вы предпочитаете уединение, разумеется, очаровательное, – она повернулась к Жанне, – но все-таки уединение.
– Не все люди испытывают влечение к власти, мадам, – с улыбкой ответил Франц Эккарт.
– Иными словами, вы к ней равнодушны?
– Вовсе нет, мадам. Мы все зависим от власти, и даже королям приходится считаться с властью других королей. Но требуется искусство, чтобы использовать ее.
– Вы могли бы стать советником моего брата, – сказала она, потягивая вино со смородиновым соком. – Это вас не соблазняет?
– Мадам, подобное предложение привело бы меня в замешательство, ибо у короля есть множество других советников, с которыми мне пришлось бы по необходимости вступать в спор.
– Недавно у вас произошла стычка с Амбуазами, – напомнила Мария Нарбоннская.
Он удивился ее осведомленности.
– Епископ Анжерский рассказал об этом епископу Турскому, а тот – мне. Да, я понимаю вас, с Амбуазами ладить нелегко, – коротко объяснила она. – К счастью, в их семействе нет теологов, иначе мы стали бы поклоняться не распятию, а золотому тельцу.
Жанна расхохоталась.
– Если они по-прежнему будут досаждать вам, известите меня, я замолвлю за вас словечко перед Людовиком, – сказала Мария Нарбоннская.
Именно на это и надеялась Жанна. Теперь она лучше понимала характер гостьи: женщина, сознающая свое высокое происхождение, но лишенная чванства и иллюзий. Слишком многое она видела в жизни. Воспитанная в атмосфере интриг, порой таких же гнусных, как история с браком ее младшего брата, она все же осталась дочерью поэта: ее влекли человеческие отношения, основанные не на одной только алчности, не столь низменные, как при дворе. В этом толкователе звезд она увидела такую возможность. Но хотела его проверить, прежде чем довериться ему.
– А как быть с Австрийцем? – спросила Мария Нарбоннская. – Он не просил вас поступить к нему на службу?
– Один из его придворных в беседе со мной действительно намекал на это, – ответил Франц Эккарт. – Но разве могу я давать советы главному противнику короля?
– Вы совершенно правы, – кивнула Мария Нарбоннская. – К тому же вам пришлось бы переехать в Вену. Зимы там ужасные, из еды только сосиски и гуляш, как они называют свое рагу. Да, вы совершенно правы. Итак, вы изучаете звезды и пишете. Но скажите мне, все эти знания вас не подавляют? Не теряете ли вы вкус к жизни, когда вам становится известно, что один король умрет через десять лет, а другой – через тринадцать? Не тяготит ли вас это – проникать в тайны Господа?
Грубая простота вопроса ошеломила его.
– Это побуждает меня к скромности, мадам, – ответил он, наконец.
Она не отрывала взора от Франца Эккарта.
– Но слава, власть, роскошь и все прочее? Вас это никогда не соблазняло?
Была ли она осведомлена лучше, чем казалось на первый взгляд? Знала ли она о венгерском деле? Он засмеялся:
– Ошибусь ли я, мадам, если скажу, что вы относитесь ко всему этому так же, как я?
Мария Нарбоннская еле заметно улыбнулась и встала.
– Я вернусь, чтобы еще расспросить вас о ваших катренах. Или же вы приедете ко мне в Тур, – сказала она, снова покосившись на Жанну.
Она протянула ему руку, он поцеловал ее. Она повернулась к Жанне, державшейся в стороне, и совершенно неожиданно раскрыла ей объятия: обе женщины расцеловались. Мария Нарбоннская пошла к двери, но на пороге остановилась:
– Что означает этот особо темный катрен, самый последний?
Он объяснил ей так же, как Жанне.
– Значит, неверные и дикари, – произнесла она.
– Первые – скоро, вторые – позже, – уточнил он.
– До свидания, – сказала графиня.
– Вот покровительство, которого я желала для тебя, – заметила Жанна, проводив гостью. – Ибо ты теперь знаменит и завистников будет множество.
Николь де Пантьевр явилась в первых числах ноября со свитой куда более многочисленной, чем у Марии Орлеанской, хотя по рангу стояла намного ниже; в сущности, никакого ранга уже не было, ибо Людовик XII двадцать лет назад выкупил у нее все права на герцогство Бретонское.
Она была нарумянена, как мадонна в раке.
Быстро выяснилось, что помимо даты смерти короля ее интересовало только одно: будущее Бретани. Она поделилась своими страхами: договор в Блуа, навязанный королю Фердинандом Арагонским и Максимилианом Австрийским, предусматривал брак Клод, дочери Людовика, с Карлом Габсбургским, сыном Максимилиана. В приданое она должна была получить герцогство Миланское, Геную, Бургундию и Бретань.
– Бретань! – вскричала она. – Но ведь это же достояние нашей семьи!
Она стала жаловаться. Жанна и Франц Эккарт быстро распознали ее неискренность: в течение многих столетий за это герцогство вели кровавую борьбу Пантьевры и Монфоры. Но ни те ни другие не имели наследника мужского пола, чем и воспользовался Людовик XI. Заверения в любви к этой провинции не стоили ровным счетом ничего.
– Я не вижу, чтобы Бретань покинула лоно короны, – ответил Франц Эккарт.
Это утверждение привело ее в замешательство; очевидно, она надеялась, что в начавшейся неразберихе сумеет вернуть себе герцогство.
– Но как же договор?..
– Мадам, я не посвящен в тайны советников, но мне кажется, что в договоре сказано только об обещании заключить брак.
– Вы хотите сказать, что король не сдержит слова?
– Я бы сказал скорее, что он сохранит верность французскому королевству.
Она закусила губу и задумалась:
– Значит, в этом смысл второго катрена?
Он кивнул.
– Составьте мне гороскоп Бретани! – приказала она. И положила на стол кошель.
Ее растерянный взгляд блуждал по комнате.
– В 1515 году, вы уверены? – вновь спросила она.
– Я знаю лишь то, что говорят звезды, мадам.
В конце концов, она величественно поднялась, протянула руку и заявила, что ожидает гороскоп Бретани в самое ближайшее время.
Когда она ушла, Франц Эккарт взорвался:
– Чем я занимаюсь? Жозеф был прав! «Составьте мне гороскоп Бретани!» Можно подумать, она отдает распоряжения своему шорнику! Я превратился в ярмарочного прорицателя!
– Нельзя выиграть все ставки, – миролюбиво заметила Жанна. – Ты получил Марию Нарбоннскую. И в любом случае для ярмарочного прорицателя тебе неплохо платят. В этом кошеле десять ливров.
Едва Франц Эккарт пережил неприятные минуты, связанные с визитом Николь де Пантьевр, как отец Лебайи явился напомнить ему об обязанностях толкователя звезд.
– Монсеньор Морни попросил меня известить вас, что он получил письмо от Этьена де Понше, епископа Парижского, который чрезвычайно удовлетворен вашими ответами на его вопросы и желает задать вам другие.
Отец Лебайи поднял голову, и его сухое лицо осветилось от лукавой искорки в глазах. Он напоминал ветку масличного дерева, тиса или оливы, временами выбрасывающую язык пламени при горении.
– По мнению монсеньора Морни, при вашем ремесле было бы весьма разумно особо почтить епископа, например, отправиться в Париж, дабы лично засвидетельствовать свое почтение.
Жанне это предложение показалось двусмысленным, недаром отец Лебайи подчеркнуто выделил слова «при вашем ремесле».
– Прошу вас поблагодарить епископа за совет и заверить, что я отнесусь к нему с величайшим вниманием, – ответил Франц Эккарт.
– Это дает нам возможность вновь увидеть Париж, – сказала Жанна.
– И познакомить с ним Жозефа, – отозвался он. И через мгновение добавил: – Ну вот, я желал свободы, а стал придворным.
Повернувшись к Жанне, он заметил:
– Благодаря тебе я, в конце концов, обрету покорность.
А после меня? – подумала она. Что с ним будет?
И тут же укорила себя за суетность: кладбища были заполнены людьми, которые мнили себя необходимыми.
Тем временем пришло семнадцать новых писем. Можно было подумать, что Франц Эккарт – единственный прорицатель в королевстве. На самом деле во всех городах, достойных этого имени, их насчитывалось не менее десяти, а на ярмарках – два десятка: за пять солей они торговали своим искусством, не чураясь и карт Таро, и предсказывали обильное потомство распутным девкам, переряженным в честных горожанок.
27
Высокое покровительство
В ноябре в Париже день продолжался восемь часов, без рассвета и сумерек. По утрам чернильная ночь таяла в грязной воде, и вскоре после последнего удара колокола, отбивавшего четыре часа, на город опускалась, словно траурный креп, серая вуаль, порой испещренная серебряными блестками – снегом или градом.
Жоашен пришел в восторг от особняка Дюмонслен. На следующий день пришлось дать ему анисовую настойку, чтобы снять излишнее возбуждение.
Он отправился на прогулку вместе с Жозефом. Они дошли до Большого Шатле, где стояла виселица с тремя повешенными. Это зрелище привело Жозефа в ужас, но мальчик испугался еще больше, когда Жоашен вдруг затрясся: на губах у него выступила пена, глаза закатились, из горла стали рваться хриплые страшные звуки. Они вернулись домой под улюлюканье нищих.
– Что за вонь! – восклицал Жозеф. – Как эти люди выносят подобные миазмы?
Он обнаружил, что в Париже воняет все: начиная от крыс и капустных листьев до человеческих существ, которых курносая скосила прямо на мостовой. Мусорщики трудились исправно, но они не могли помешать людям испражняться и отдавать Богу душу – а где же еще умирать беднякам, как не на улице? Покойник валялся там до следующего обхода, иными словами – целый день, а если несчастного угораздило скончаться в субботу, труп убирали только в понедельник, ибо в воскресенье – день отдыха Господня – работать не полагалось. Впрочем, достаточно было сунуть монетку стражнику, чтобы дело ускорилось: тело увозили на тачке в подвал ратуши или же втихомолку сбрасывали в Сену.
– И здесь живет король!
– Это жизнь, – сказал Франц Эккарт. – Жизнь, которую ты прежде не видел. Ты учишься.
Жанна навестила Сибуле, Гийоме и Сидони. Первый подволакивал ногу из-за ревматизма, второй в связи с возрастом передал кондитерскую сыну и дочке, третья не сразу узнала гостью, поскольку уже плохо видела. Затем Жанна пошла на кладбище Сен-Северен, чтобы помолиться на могиле Бартелеми. Желая поставить свечу за упокой души первого мужа, она направилась к служке и вдруг спросила себя, зачем ей понадобился Париж. Почти все дела были завершены: Франсуа обрел новую супругу, Деодат и Жак Адальберт женились. Франц Эккарт, кажется, обзавелся подобием ремесла. Суконная мануфактура, банк, судостроение и страховая компания обеспечивали процветание семьи, надежно защищенное от войн и склок властителей. Оставалось только устроить судьбу Жозефа.
Взгляд ее скользнул по груде лохмотьев возле алтаря святого Антония. Она зажгла свечу, поставила ее и произнесла простую молитву: «Будь счастлив на небесах, как сделал меня счастливой здесь». Комок рванья зашевелился. Из него выглянуло лицо. Лицо? Скорее грязная, измятая, скомканная тряпка, в которой можно было различить два глаза, нос и щель под ним – кажется, это была женщина. Глаза неотрывно глядели на Жанну, но изо рта не вырвалось ни единого звука.
Дать милостыню этому существу? Продлить эту ужасную жизнь? Жанна подумала, что, будь у нее кинжал, она проявила бы христианское милосердие, пронзив несчастной сердце.
У Жанны не было кинжала, чтобы прекратить муки жалкого создания; она подала милостыню, шепнув еле слышно:
– Пусть смерть быстрее освободит тебя!
Тем не менее, мысленно она совершила убийство. Из милосердия.
Она вышла из церкви с убеждением, что любому королю и любому папе следовало бы перерезать глотку без суда за их стремление править миром. Ибо они, воссев на престолы свои, несли ответственность за страдания подвластных им людей.
Она видела духов на Чертовом болоте – те не подчинялись никакому земному закону. Ни король, ни понтифик не имели власти над ними.
Они слушали только голос Духа. Она вспомнила, как Франц Эккарт однажды вечером сказал ей: в XI веке монах Иоахим Флорский возвестил в своей книге «Вечное Евангелие», что царство Духа наступит в 1260 году. Она пожала плечами. Спустя двести сорок пять лет в мире царствовала нищета.
Ей вдруг захотелось убежать, словно преступнице или еретичке, увидевшей костер. Окажись она в Кадиксе, немедля села бы на первый же корабль, отплывающий к безымянному континенту, который видели Жак Адальберт и Деодат.
В этот самый час Франц Эккарт находился в резиденции епископа.
Дворец, расположенный неподалеку от правой абсиды собора Парижской Богоматери, на самом деле представлял собой крепость – впрочем, ее и охраняли лучники.
Из нижней залы, ледяной от смертельно холодных сквозняков, шел запах капустного супа. Франца Эккарта проводили на второй этаж, где к запаху капусты примешивался аромат ладана. Монах-доминиканец постучал в толстую дверь с железными оковками. Открыл ее другой доминиканец, и Франц Эккарт оказался в большой зале, жарко натопленной большим камином, где можно было бы поджарить на вертеле сразу трех неверных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42