– К Франсуа де Бовуа подобное определение совсем не подходит, – сказал он.
Она силилась сохранить невозмутимость.
– Ты говорил об этих безумных подозрениях матери? – спросила она.
– Матери! – пробормотал он, пожав плечами. – За свою короткую жизнь она немногому научилась.
За свою короткую жизнь! Эти слова неприятно поразили Жанну.
– Я больше не буду терзаться этим, – сказал Франц Эккарт. – Он в любом случае придет.
– Кто придет? – тревожно спросила Жанна.
– Мой настоящий отец.
– Откуда ты знаешь?
Сам вопрос был признанием, но она спохватилась слишком поздно. И с какой убежденностью он говорил все это!
– Я прочел это в моем собственном гороскопе.
– Стало быть, ты занят только чтением своего гороскопа? – спросила она, начиная слегка раздражаться.
– Нет, иногда я составляю гороскопы другим людям.
Она напряглась и вопросительно взглянула на него, ощущая тревогу при мысли, что Жоашен может явиться в Гольхейм и нарушить покой семейства Франсуа.
– Кому именно?
Он не ответил, и на губах его по-прежнему блуждала тень улыбки.
– Мне? – спросила она. Он кивнул.
– Как ты смог составить мой гороскоп?
– Я знаю, что ты родилась в последнюю неделю Рождественского поста. В 1435 году, поскольку тебе было пятнадцать лет, когда произошла битва при Форминьи. Франсуа рассказал мне об этом.
– И что же? Что ты обнаружил?
– Ничего такого, о чем бы ты уже не знала, – ответил он тоном, который отбивал охоту продолжать расспросы.
Впрочем, он опустил глаза.
– Ну, так что же? Возможно, какие-то безумства? Ведь ты постоянно вопрошаешь звезды…
– Не понимаю, отчего ты так беспокоишься, – сказал он, словно отгораживаясь от нее. – Звезды ничего не выдумывают.
Внезапно он повернулся к ней, и взор его стал жгучим.
– Они не выдумали, что у тебя произошла страшная ссора с кем-то из родных тебе по крови. И что ты, возможно, убила его.
При слове «кровь» она ощутила, как ее собственная кровь бросилась ей в лицо. Она посмотрела на Франца Эккарта со страхом и одновременно с изумлением, словно вдруг оказалась перед лицом ангела-провозвестника Страшного суда. Впервые в жизни она вдруг ясно осознала, что ожидает ее душу после смерти. Ни одному священнику никогда не удавалось с такой силой пробудить в ней мысль о своем конце, об ответственности за свои поступки, о Добре и Зле.
Она поняла, что волнение выдает ее куда больше, чем слова: это было признанием.
– Так говорят звезды? – спросила она, наконец, низким, почти хриплым голосом.
Она забыла, что когда-то попросила Местраля составить гороскоп брата Дени, поразивший ее своей точностью.
– Жанна, можно лгать в обществе, чтобы не задевать самолюбия людей, но есть сфера, где от истины уклониться нельзя. И в эту сферу попадаешь, когда остаешься один на один со звездами.
Она удрученно опустила голову, чувствуя себя разом и провинившейся девочкой, и старухой.
– Что еще ты увидел?
– Что примерно в шестнадцать лет ты пережила такую же беду, как моя мать: тебя тоже изнасиловали. Дата совпадает с зачатием твоего сына Франсуа.
Твоего сына Франсуа! Итак, он был твердо убежден, что Франсуа ему не отец. Она почувствовала приближение грозы.
– У нас с Франсуа общая судьба: мы пришли в мир как плоды насилия. У неба свои замыслы. Франсуа стал одним из лучших распространителей книгопечатания, благодаря которому мир наполняется знанием. Что до меня…
– Что до тебя?
– Я не знаю, какая миссия доверена мне. Он вздохнул.
– Стало быть, вот чем ты занимаешься в своем убежище? Допрашиваешь звезды, чтобы узнать зловещие тайны?
Он коротко рассмеялся:
– Я раскрываю не только зловещие тайны, Жанна. Я нахожу и очень трогательные. Например, великую любовь, которую ты пронесла через всю жизнь, даже когда этот мужчина исчез.
Жак, подумала она. Да, она пронесла любовь к Жаку через всю жизнь. И своей любовью превратила Исаака Штерна, любовника, кравшегося к ней под покровом ночи, в Жака де л'Эстуаля, лучшего из мужей. Это было величайшее деяние ее жизни. Она сумела сдержать слезы.
– Я вижу и другие, гораздо более важные вещи. Например, в нынешнем году старый мир откроет другой, столь же обширный мир.
– Другой мир? – удивилась она.
– Да, другой мир. Земля станет намного больше.
– Но каким образом?
– Я не знаю, но уверен в этом. Звезды не ошибаются. Это произойдет неизбежно. Сначала на это не обратят внимания, однако это изменит все.
Она вдруг ощутила страшную усталость. Беседа с Францем Эккартом стала для нее мучительным испытанием. Она встала и протянула юноше руку.
– Приходи все же на ужин сегодня вечером. Я прошу тебя, – сказала она, сжав в ладони горячие нервные пальцы.
Он кивнул. Она прошла через лужайку и в полном смятении вернулась в замок.
Жизнь кажется особенно короткой, когда она долгая. Юность совсем не задумывается о конце пути, но когда достигаешь вершины холма и охватываешь взглядом окрестности, вдруг с изумлением говоришь себе, что конец близок.
К этому скорбному видению, наполненному тенями ушедших, добавляется и осознание того, что хотелось, но не удалось совершить.
В 1492 году Жанне Пэрриш, вдовствующей баронессе де Бовуа, вдовствующей баронессе де л'Эстуаль, супруге Жозефа де л'Эстуаля, исполнилось пятьдесят семь лет. Она уже похоронила двух мужей, не говоря о двух любовниках – очаровательном бродяге и о поэте, который тоже был бродягой, но далеко не таким очаровательным, – однако пока не страдала от тех глухих, но красноречивых болей, от тех недугов, что указывают сведущему, каким путем жизнь покинет тело. Немота в правом колене при спуске с лестницы да чуть поостывшее пристрастие к вину и утехам плоти – подобные пустяки не заслуживали того, чтобы приглядывать в фамильном склепе местечко, где придется упокоиться вечным сном.
Терзавшая ее хвороба была сродни той, что испытывали все женщины сходного с ней положения: она отдала жизнь и тело для создания и поддержки своего клана. Ибо она, в самом деле, сколотила клан, вопреки всем встречным ветрам и штормам.
Первый сын, Франсуа де Бовуа, родился от любви грязной и мучительной, но она сумела дать ему честное имя.
Второй сын, Деодат де л'Эстуаль, родился от человека, которого она любила больше, чем вообще можно кого-то любить, от Жака, похищенного корсарами и возвращенного в ее объятия в последние мгновения его жизни.
Младшая, Об де л'Эстуаль, дочь того, кто был ее деверем и стал мужем, – Жозефа.
Она всем пожертвовала, не остановилась даже перед тем, чтобы натравить волков на любимого некогда брата Дени, угрожавшего убить Франсуа. Она спасла от смерти Исаака Штерна, потом убедила его креститься и стать Жаком де л'Эстуалем, ибо знала, что он станет подлинным ее духовным отцом. Она сбросила в реку двух человек, угрожавших сорвать план создания печатни, ибо предвидела, что книгоиздание окажется золотой жилой для ее семьи. Она обеспечила благосостояние всем, кто хранил ей верность, за исключением двоих – поэта и развращенного брата, которые ее предали. Бедный Матье процветал бы, если бы не покончил с собой, зато Гийоме, Сибуле и Итье давно уже твердо стоят на ногах. Последний только что прислал ей приглашение на свадьбу своей дочери Корнели с мелким дворянчиком, живущим по соседству. Легко угадать, кто тут больше выиграл – Корнели или дворянчик.
Даже став баронессой, нормандская крестьянка продолжала пасти свое стадо.
Ей хотелось большего. Но чего? Самое мучительное желание – то, объект которого неизвестен. Особенно если оно выходит за пределы возможного, как это было в данном случае.
Создав свой клан, она часто оставалась одна, поскольку Жозеф весь год, за исключением зимы, был в разъездах: продавал и покупал шелк, бархат, слоновую кость, кораллы, жемчуг, перья и бог знает что еще. Теперь его почти всегда сопровождал Деодат.
С годами женщины часто проникаются страстью к семейным владениям, прежде всего – к домам. Но из всех домов во Франции она сохранила только анжерский, поскольку в Париже почти не бывала. Сидони с мужем занимали квартиру на улице Галанд, а Гийоме – дом на улице Бюшри. Особняк Дюмонслен служил штаб-квартирой Жозефу, Франсуа, Жаку Адальберту, Деодату и Феррандо, когда дела призывали их в столицу. Замок Ла-Дульсад выкупил у нее Итье, управляющий фермами. Когда Жанна приезжала в Милан, ее принимали в палаццо Сассоферрато или – чаще всего – на вилле, которую Феррандо с Анжелой прикупили на берегу озера Маджоре, с видом на Борромейские острова. Наконец, в Пфальце она останавливалась в замке Гольхейм, суровом жилище, где утренний визит в отхожее место требовал немалого мужества. Ибо эту клетушку насквозь продувало ветром – не случайно и само поместье называлось, словно в насмешку, Vierwindhof, Усадьба четырех ветров.
Нет, Париж ее больше не привлекал. Вечные мятежи принцев против королевской власти, к которым втайне подстрекал очередной безрассудный дофин или другой предполагаемый наследник, становились утомительными: после дофина Людовика, а потом герцога Беррийского, брата короля, за дело взялся дядя монарха, герцог Орлеанский, который возглавил заговор, бесславно провалившийся в 1487 году по завершении трехлетней Безумной войны.
Кроме того, близость принцев была попросту опасна, поскольку их настроение менялось в зависимости от успехов на поле брани. Меч в руках слепой Фортуны!
Франц Эккарт все-таки пожаловал на ужин. Граф Гольхейм сел рядом с Жанной, которая оказалась справа от него.
– Значит, тебе удалось оторвать его от звезд! – воскликнул Франсуа.
Юноша улыбнулся, но ничего не сказал. Ему стали задавать вполне ожидаемые вопросы. Он отвечал уклончиво. Угадывая его недовольство, а порой и замешательство, Жанна пожалела, что настояла на своем ради удовольствия его видеть.
– О чем же говорят звезды? – шутливо спросил один из участников охоты графа Гольхейма, Алоизий фон Брекендорф.
– О том, что грядут великие перемены, мессир.
– Какие?
– Небо не альманах, мессир, и его сроки не сопоставимы с протяженностью наших жалких дней.
– Но все же?
– В этом году будет избран папа, сын которого нанесет величайший ущерб власти понтифика.
– Папа, у которого есть сын? – негодующе вскричал граф Гольхейм.
– Как я и сказал, дедушка.
Брекендорф и некоторые дамы втихомолку посмеивались. Все знали, что обильная пища приближает понтификов к земле несколько более, чем подобает.
– Но ведь наш святейший отец Иннокентий Восьмой крепок как дуб! – насмешливо воскликнул Брекендорф.
– Долго это не продлится, – парировал Франц Эккарт.
– Что еще? – спросил граф Гольхейм.
– Будет открыт новый мир, который изменит судьбу старого.
Об неотрывно смотрела на него.
– Какой еще новый мир? – спросил Франсуа. – Мы знаем Землю столько веков, сколько живут на ней наши предки! За Геркулесовыми столбами ничего нет, и сведения, полученные нами из Азии, подтверждают это.
– Мой благородный отец, мне крайне неприятно противоречить вам, – ответил Франц Эккарт, – но в папках печатни, которой вы владеете в Генуе на паях с моим дядей Феррандо, находится карта, показывающая совсем другое.
Франсуа повернулся к Жаку Адальберту, который заметно смутился.
– Мы напечатали карту в Генуе?
– Нет, отец, пока нет. Нам принес ее некто Паоло Тосканелли, который попросил сделать гравюру, однако затем передумал. Впрочем, я успел выгравировать ее на дереве и сохранил эту заготовку и один пробный оттиск. Тосканелли забрал оригинал.
– Ты изучил эту карту?
– Да, на ней и в самом деле показаны земли, будто бы существующие за Геркулесовыми столбами.
Франц Эккарт сопровождал Франсуа во время одной из поездок в Геную. Увлекаясь всем, что имело отношение к книгопечатанию, он совал нос повсюду и обнаружил в архивах карту.
Франсуа не мог скрыть удивления.
– И звезды говорят, что эти земли будут открыты? – спросил он Франца Эккарта.
Кроме Жанны и Об, никто больше не слушал разговор, поскольку звезды и география мало кого интересовали.
– В нынешнем году, – ответил юноша.
Он выглядел очень утомленным. Жанна положила руку ему на плечо.
Это был вечер в канун Иванова дня.
После ужина гости вышли посмотреть на костры, разведенные на холмах в честь самой короткой ночи в году.
Жанна, Жозеф, Франсуа, Жак Адальберт, Об и Франц Эккарт поднялись на вершину холма, чтобы полюбоваться огненным празднеством. Босоногие юноши и девушки плясали вокруг костров.
Пылающие искры взлетали вверх и превращались в звезды. Небо походило на бархатный плащ, усеянный золотыми и серебряными блестками.
Люди приветствовали солнце, почти скрывшееся за горизонтом. Они возносили хвалу жизни, предлагая ей то, что служило ее символом, – огонь.
Граф тоже приказал развести костер перед замком, слуги и крестьяне пустились в пляс. Жанна смотрела на них с холма. Ей вдруг почудилось, что она сама – звезда, летящая в истории мира. Глаза у нее наполнились слезами. Жозеф сжал ее в объятиях. Отблески огня танцевали у них в зрачках.
– Это древний праздник, – сказал Жозеф. – Языческий.
– Не важно, какие имена носят боги, – пробормотал Франц Эккарт.
Жанна с любопытством повернулась к нему. Но он смотрел на небо.
Через три недели Иннокентий VIII внезапно занемог. Три дня спустя гонец из Рима известил об этом епископа Гейдельбергского, который приходился двоюродным братом графине Гольхейм. В замке новость узнали быстро, двадцать пятого июля 1492 года, иными словами – в тот день, когда владыка христиан предстал перед своим Творцом.
Известие сопровождалось ужасающими рассказами о неком еврейском враче, который попытался спасти больного, перелив в его изношенные вены кровь троих молодых людей, вскоре скончавшихся. Итак, вместо одной смерти произошли четыре.
Все вспомнили о предсказании Франца Эккарта.
Потрясенный Франсуа зашел к нему в павильон. Был полдень, душная жара предвещала грозу.
– Что вас так взволновало, отец? – спросил Франц Эккарт. – Один папа умирает, его сменяет другой, который тоже не вечен. Вы никогда не увидите последнего из его преемников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42