Да, папа и дядя Хэммер уехали. Вернутся они не скоро, очень не скоро.
– Я собираюсь идти голосовать, – объявила тетушка Ли Энни в один дождливый вечер в середине апреля, сидя перед огнем со мной и с Ба и дошивая лоскутное одеяло, которое она начала еще зимой.
Ба пристально посмотрела на свою старую приятельницу.
– Что ты сказала?
– Разве ты не расслышала? Я сказала, что собираюсь идти голосовать.
Ба ловко разгладила лоскуток, который служил когда-то штанами Малышу, так, что не осталось ни одной складочки.
– О господи, Энни, никак, на старости лет ты вдруг поглупела?
– Нисколько… Просто я хочу голосовать. Так я решила.
– Но, тетушка Ли Энни, ты же говорила, что голосовать не будешь, – напомнила я и, воспользовавшись случаем, отложила шитье лоскутного одеяла – это Ба заставляла меня заниматься шитьем. Вроде как всем юным леди положено уметь шить. – Ты же говорила, что просто хочешь прочитать конституцию.
– Что верно, то верно, детка. Но потом я подумала: коли уж я знаю законы, почему бы и мне не отправиться голосовать, как делают белые люди…
– Нет, поистине ты поглупела… – повторила Ба.
– Может, я получше их знаю конституцию, – продолжала тетушка Ли Энни как ни в чем не бывало. – Мой папа ведь голосовал. Говорил, ему понравилось, очень даже. Голосовал, хотя не знал ни одного закона, окромя как что он свободный человек, а свободные люди могут голосовать. А я-то вот и конституцию читала, а еще ни разу не голосовала…
– «Читала, читала»… Слишком много читала, вот в чем беда, – решительно возразила Ба.
– Все равно я это сделаю, Каролайн. Пойду, и все… голосовать. А где Мэри? О, вот и Мэри! Ты откуда?
Мама вошла в комнату через кухню, и тетушка Ли Энни повторила ей то же, что говорила нам. Мама перевела взгляд с тетушки Ли Энни на Ба.
– На меня не смотри, – попросила Ба. – Я уже сказала ей, что она свихнулась. Размечталась, что она, видите ли, свободная и пойдет голосовать… Можно подумать, ей есть за кого голосовать.
Мама села в наш круг, но за лоскутное одеяло не взялась. Вместо этого она положила руку тетушке Ли Энни на плечо.
– Скажи, тетушка Ли Энни, – спросила она, – зачем тебе надо это? Ты ведь знаешь, они все равно не позволят тебе голосовать.
– Знаю, знаю, сперва они станут меня проверять, заставят отвечать на этот их тест, – упрямо продолжала тетушка Ли Энни, выразительно пнув коленом тяжелое одеяло. – Еще надо заплатить избирательный налог, ну и заплачу. Рассел мне пришлет. А потом надо отвечать регистратору, этому чиновнику, что да к чему писано все в конституции. Ну и отвечу. А тогда уже могу голосовать. Тетушка Ли Энни, а много ты знаешь цветных, которые голосовали?
– Никого. А все почему? Может, отчасти потому, что эти важные белые думают, что нету цветных, кто хочет прийти на ихние избирательные участки, где голосуют. Что ж, а вот и есть одна старая тетка, которая возьмет да придет и покажет, что знает закон. Старая Ли Энни Лиис пойдет голосовать, как и ее отец.
– Послушай, тетушка Ли Энни…
– Ли Энни Лиис, ничего глупее я в жизни не слышала! – сильно рассердившись, воскликнула Ба. – Нет, ты только скажи, за кого ты собираешься голосовать, ежели тебе дадут? За Билбо?
– Фу ты! – отмахнулась ворчливо тетушка Ли Энни.
– Тетушка Ли Энни, – сказала мама, – а ты подумала, что может произойти, если ты сделаешь попытку зарегистрироваться? Во-первых, они, скорей всего, не позволят тебе, но даже если позволят, они не дадут тебе пройти проверку и навсегда запомнят, что ты хотела голосовать, а поэтому станут хуже о тебе думать.
– А для меня разве это самое главное в жизни, что какие-то белые голодранцы будут обо мне думать!
Мама, улыбнувшись, кивнула.
– Но вот, что гораздо важнее, ты подумала, что скажет Харлан Грэйнджер?
Тетушка Ли Энни, казалось, очень удивилась.
– Харлан Грэйнджер? А какое ему до этого дело?
Мама взяла руку Ли Энни в свои.
– Ты ведь живешь на его земле, и он вправе ожидать от тебя…
– Да я все ему даю, все! Обрабатываю землю и каждый год снимаю урожай, точно как Пейдж и Леора.
– Да, мэм, я это знаю, но…
– И он тоже это знает!
– Да, мэм. Но Харлан Грэйнджер никак не ожидает, что ты захочешь пойти голосовать. Ему это не понравится. Совсем даже не понравится.
Только тут тетушка Ли Энни впервые не стала возражать.
– Его не волнуют, – продолжала мама, – ни твой отец, ни твои мечты. Единственное, что его будет волновать, это что его, именно его цветные люди собираются сделать то, на что, по его мнению, имеют право только белые. Поверь мне, тетушка Ли Энни, я хорошо знаю этого человека, уж если ему что не понравится, жди беды… Учти это… Случиться может всякое.
Тетушка Ли Энни задумалась, одной рукой теребя одеяло, и так долго не произносила ни слова, что мама наконец окликнула ее:
– Тетушка Ли Энни!
Тетушка Ли Энни посмотрела на маму.
– Мэри, детка, всю мою жизнь, когда я хотела сделать что-то, что не одобряли белые, я этого не делала. Всю мою жизнь. Сейчас мне уже шестьдесят четыре, и, думается, я заслужила сделать что-то, что лично мне хочется, понравится это белым или нет. Моей старости хочется голосовать; как я сказала, так и сделаю. Я пойду голосовать.
Мама похлопала ее по руке:
– Обещай, что ты обдумаешь мои слова.
– Обдумаю, обдумаю, но моего решения это не изменит. Я только об одном прошу тебя: помогите мне. Ты и Кэсси. Что не сумеет понять Кэсси, ты объясни нам. Ты это сделаешь, голубка?
– Тетушка Ли Энни…
– Я же сказала, что обдумаю все, разве нет? А ты, пожалуйста, помоги мне.
Мама покачала головой и засмеялась, хотя была явно расстроена.
– Постараюсь.
– Спасибо! – Тетушка Ли Энни радостно заулыбалась и снова взялась за одеяло.
Своего решения тетушка Ли Энни не изменила. Она оказалась самой прилежной ученицей, внимательно слушала объяснения мамы по разным разделам конституции и прилагала все усилия, чтобы запомнить их. Всего в конституции было 300 параграфов, и тетушка Ли Энни хотела знать их все назубок. Многие из них она уже могла повторять слово в слово, но она хотела во всем разобраться до конца, все понять. Она занималась с таким жаром, что заразила своим увлечением Ба, мистера Тома Би и даже меня.
– Голосовать я не собираюсь, но мне кажется, меня не убудет, если смогу кое в чем разбираться, – заявила Ба, сидя за обеденным столом вместе с тетушкой Ли Энни, мамой и мной. – Мэри, детка, так что ты сказала про открытый суд для всех нас?
Часто, когда мы приходили к тетушке Ли Энни, у нее бывал и мистер Том Би, но прямого интереса к занятиям он не проявлял. Он посещал их одно за другим, но оставался внешне безучастным, сидел и стругал полено, пока мама объясняла один за другим параграфы, а тетушка Ли Энни пыталась в них разобраться. Мы все думали, он никакого внимания на происходящее не обращал, пока в один прекрасный вечер, когда тетушка Ли Энни пыталась с трудом объяснить маме, что она понимает под словом «юрисдикция», он не воскликнул:
– Нет, нет, Ли Энни! Ты разве не помнишь? Ты толкуешь про присяжных, а юрисдикция означает отправление правосудия, которое зависит от судьи.
Мы в изумлении уставились на него.
– Брат Би, вы уверены, что не хотите присоединиться к нам? – пригласила его мама.
– Нет, нет, мэм, миз Логан. Мне и здесь прекрасно.
Но, несмотря на внешнюю притворную безучастность, и мама, и я заметили, что он все чаще появляется у тетушки Ли Энни, когда мы к ней приходим, а несколько раз даже провожал тетушку Ли Энни к нам, когда занятия проходили в нашем доме.
– Тебя не раздражает этот Том Би? Сидит себе в стороне, строгает стружку, пока ты ведешь занятия, – спросила однажды после урока с некоторой досадой Ба. – Меня очень раздражает. Притворяется, будто ничего его не интересует, а сам готов поправить любого, кто неправильно ответит.
Мама улыбнулась, подметив, что Ба не очень-то поправилось, когда мистер Том Би ее три раза за вечер поправлял.
– Да нет, нисколько. Мне это даже нравится.
Что касается меня, то занятия с мамой вдруг помогли мне за сухими словами конституции различить настоящий смысл. Мама объяснила, что многие законы в теории вполне справедливы и хороши. Беда в том, как их применяют на деле. Если бы судьи и суд действительно считали всех равными, а не делили на черных и белых, жизнь бы стала намного легче и приятней. Мама сказала, что, возможно, и придет день, когда у всех будут равные права, но, судя по тому, что она видит сейчас, это произойдет очень нескоро. Про себя я надеялась, что все-таки скорей, чем она предполагает. Я мечтала, что еще при жизни успею насладиться хоть чуть-чуть этой свободой и справедливостью, которые обещает конституция. До шестидесяти четырех лет мне ждать не хотелось.
В первую неделю мая появились первые молодые ростки хлопка, и нам предстояла изнурительная работа – подрезка и первая прополка его. Вот уж что я ненавидела, так это прополку. Семь потов сойдет, устанешь, как черт, а конца не видать: не успеем мы вырвать сорняки в последней борозде нашего третьего поля, как уже в первой появляются новые. Каждое утро, пока еще предрассветный серый цвет земли не окрасился в сверкающий изумрудно-весенний, завтрак был уже съеден, все домашние дела переделаны, и к тому моменту, когда из-за горизонта выглядывало солнце, мы уже были в поле, уже гнули спину, вырывая сорняки.
В конце мая, перед самым июнем, когда полевые работы еще продолжались, в нашей общине распространился слух, что скоро на отведенном участке начнется строительство госпиталя. Как только появилось официальное объявление о предстоящем строительстве, на бывшую хантингтонскую ферму, где отвели участок под госпиталь, стали стекаться люди – и белые, и черные. Много ночей они спали прямо на голой земле, чтобы быть первыми, когда начнут наем на работу.
– А ты сам никогда не думал разведать, как там насчет работы? – спросил Стейси у Крошки Уилли, узнав, что мистер Уиггинс отправился по объявлению.
Мы сидели на задней веранде Уиггинсов и трескали жареный арахис. Прежде чем ответить, Крошка Уилли запульнул один орешек себе в рот и покачал головой:
– Нет. Я-то зачем? Там собрались все мужчины, у меня шансов нет. – Он вопросительно посмотрел на Стейси: – А ты что, думаешь пойти туда?
– Может, он и думает, – заметила я, протягивая руку к миске с арахисом, – только это ничего не значит, пока мама не разрешит.
Стейси глянул на меня так, словно я занозой сидела в его пятке, но я – ноль внимания и продолжала хрустеть арахисом.
– Можно попробовать, хуже не будет, – ответил он.
– Я тоже думаю, не будет, – согласился Крошка Уилли и пульнул еще одним орехом в рот. – Значит хочешь пойти туда?
Стейси долго вглядывался в сумрак дождливого дня и наконец принял решение: он пойдет. Вместе с Крошкой Уилли они попытались уговорить нас, прочих, не ходить с ними, но мы не поддались, и им пришлось уступить. Сообщили миссис Уиггинс, что идем гулять, а сами через поле устремились на север к лесу. От Солджерс Роуд до хантингтонского участка оставалось всего полмили пути. Когда мы туда добрались, слева от дороги нам бросилось в глаза объявление на двух стойках, написанное большими черными буквами свежими красками. Оно выделялось на фоне папоротника и сорняков, уже обвившихся вокруг его стоек. Объявление гласило:
ПРЕДПОЛАГАЕМОЕ МЕСТО СТРОИТЕЛЬСТВА
МЕМОРИАЛЬНОГО ГОСПИТАЛЯ
ОКРУГ СПОКАН
Я огляделась по сторонам. Вокруг был только лес.
– Ну где же это?
Стейси показал на тропу позади объявления.
– Наверное, по той дороге.
То, что Стейси учтиво назвал дорогой, на самом деле было тропой, проложенной фургонами. Мы пошли по ней, красная глина липла и тут же спекалась на голых ступнях, и вскоре увидели то, что когда-то было домом Хантингтонов, – серое строение под железной крышей, обитое клинообразными досками. Оно теперь служило конторой строительства. Перед домом выстроилась очередь человек в сто, а то и больше. Все мужчины, и только белые. Крошка Уилли указал на боковое крыло дома:
– Папа сказал, цветных нанимают на работу вон там.
Следуя за Крошкой Уилли, мы миновали очередь белых и подошли к правому крылу дома. Тут была такая же длинная очередь, мужчины терпеливо стояли, сесть прямо на пыльную землю они не могли. Мы очень удивились, когда заметили в очереди Дюбе Кросса.
– Эй, где ты пропадал? – крикнул ему Крошка Уилли. – В последнее время тебя нигде не было видно.
– Я пришел сюда только вчера. А п-перед этим ездил с м-мистером Уилером и м-мистером Мозесом п-по делам союза.
Стейси предпочел не поддерживать разговора о союзе и переключился на очередь. Принялся рассматривать, кто в ней стоит.
– Думаешь, тебе удастся здесь устроиться?
– П-п-попробую.
– А они принимают до шестнадцати?
– Н-не знаю. Лучше спроси у м-мистера Крофорда.
– Тебя, скорей всего, возьмут, – сказал Крошка Уилли. – У тебя вон какие мускулы! – Тут он глянул на поле, где, разбившись на группы, под присмотром белых работали черные. – Моего папу где-нибудь тут не видел? Ему рано утром дали работу – корчевать пни.
– А где нам искать этого мистера Крофорда? – спросил Стейси.
Дюбе посмотрел вокруг, потом указал на дальний конец двора:
– В-вон он идет в-вместе с мистером Гаррисоном.
Мы пожелали Дюбе удачи и направились к мистеру Крофорду и мистеру Гаррисону, но не успели дойти до конца очереди, как нас остановил Джейк Уиллис. Ухмыляясь во весь рот и показывая всем два своих золотых зуба, он сказал:
– Смотрите-ка, кто идет! Молодые Логаны или нет? Да вы меня и не помните, верно? Но я-то вас запомнил. Всю вашу семью.
– Мы вас помним, – сказал Стейси без всякого энтузиазма.
Джейк Уиллис захохотал:
– О, уже кое-что! А что это вы тут делаете? Ищете работу?
– Здесь находится отец Крошки Уилли. Он работает вон там в поле, – ловко схитрил Стейси, чтобы не выдать правды.
– Да что вы говорите! – Джейк Уиллис оглянулся на поле. – Ну и ну! Видно, всем повезло, кроме меня, да я никогда и не был везуном. Торчу здесь с шести утра, а получил шиш. – Он снова с усмешкой посмотрел на нас. – Так, пожалуй, на «паккард» не заработаешь, а, как думаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40