– Он в упор зыркнул на папу. – Если правильно смотреть на вещи, введение этого налога вполне резонно. В конце концов, как установить твердые цены, если рынок будет все время затовариваться? Цены тогда упадут до шести, а то и до пяти, мы с тобой оба это знаем.
Мистер Грэйнджер замолчал, словно ждал, что папа что-нибудь скажет. Но папа не стал говорить, и он добавил:
– Ведь так будет лучше для всех.
– Это я понимаю, – сказал папа.
– Ладно…, Ты же знаешь, Дэвид, я к тебе хорошо отношусь. Иногда ты позволяешь себе глупости, но трезвый разум тебе не всегда изменяет, как я вижу, и меня это радует. Поэтому я хочу помочь тебе и твоим близким. Кое в чем мы не сошлись, признаю, ты не раз мне досаждал – и ты, и Мэри, и твоя мать, – и все же прошлым летом вы сделали мне хорошее дело. Это когда не пустили пожар на мои земли. Я не забыл. Знаю, сейчас вы нуждаетесь в деньгах, что ж, чем могу, тем помогу. Хотите, заплачу за вас налоги, а вы вернете, когда сумеете?
Папа чуть заметно повел головой на это предложение, однако произнес:
– Спасибо, мистер Грэйнджер, очень благодарен за ваше предложение, но мы сами платим по счетам.
– Что ж, но я готов, иначе не предлагал бы.
– Спасибо еще раз.
Мистер Грэйнджер встретился с папой взглядом и снова улыбнулся.
– Не стоит, Дэвид. А если изменишь решение, дай мне знать.
– Надеюсь, не изменю.
– Ну, всякое бывает… – Мистер Грэйнджер отжал сцепление, и папа отступил от машины. – Между прочим, ты не слышал, здесь не появлялся представитель союза, не говорил с вами?
– Да вроде нет.
– До меня дошло, будто в Виксберге социалисты организуют какой-то союз. – Он покачал головой. – Надеюсь, такое безобразие сюда не дойдет. Дохлое дело этот союз, ничего хорошего все равно не получится. – Он тронулся с места и развернулся. – Да, вот еще что, Дэвид, если у тебя будут лишние кипы хлопка с правительственным ярлыком, я охотно заберу их у тебя. И заплачу хорошо. Так не забудь о моем предложении насчет твоих налогов. Всегда рад помочь.
Мы с мальчиками подошли к папе и замерли, следя за клубами пыли, вздымавшейся на дороге, по которой умчалась машина.
– Папа, с чего это мистер Грэйнджер сегодня такой добрый? – спросила я.
– Добрый?
– Ну, предложил заплатить за нас налоги и все такое.
Папа рассмеялся. Я с удивлением посмотрела на него.
– Выслушай меня внимательно, моя голубка, – сказал он, обняв меня. – И вы, мальчики, тоже. И запомните! Когда этот господин вам что-нибудь предлагает, сразу смекайте, что он за это хочет урвать.
– Папа, но сейчас-то в чем дело? – спросил Стейси. – Он же собирается выложить свои деньги.
– Вот-вот, Стейси. Он выплатит наши налоги, и на налоговой декларации будет стоять его фамилия. А в один прекрасный день он предъявит ее и потребует нашу землю. Он предъявит ее в суде и, вполне возможно, оттягает нашу землю.
Мы со Стейси переглянулись.
Папа кивнул:
– Я точно говорю. Скорей всего, он не понял, что я разгадал его хитрость. – Папа другой рукой обнял Кристофера-Джона, и все вместе мы вернулись на подъездную дорожку. – И запомните еще вот что. Рассчитывайте все на один ход раньше таких людей, как Харлан Грэйнджер… Лучше на два, если сможете.
Добежав до заднего двора, мы с мальчиками повернули к дому. Кристофер-Джон и Малыш с шумом промчались через веранду прямо на кухню, но Стейси у входа задержался на миг. Затем догнал папу. Меня одолело любопытство, и я пошла следом.
– Папа, а что это за налог, про который упоминал мистер Фарнсуорт?
Папа внимательно посмотрел на Стейси, прежде чем ответить.
– Он принес плохие вести, сынок. Правительство собирается наложить пятидесятипроцентный налог на хлопок, который мы посадили сверх того, что оно нам разрешило посадить.
– Но мы же не подписывали договор! Значит, не обязаны сажать, сколько оно велит.
– Теперь получается, что обязаны, сынок. Как Харлан Грэйнджер сказал, всех заставят следовать правительственной программе, подписывал ты договор или нет.
– Но целых пятьдесят процентов налога! Стало быть, даже если хлопок пойдет по двадцать центов за фунт, мы получим всего по шесть. Стоит ли тогда трудиться!
Папин рот скривился в улыбке.
– На это правительство и рассчитывает.
Я приблизилась к ним.
– Нет, папа, я все равно не понимаю про этот налог и про договор.
Папа перевел взгляд на меня.
– Что тебе непонятно, голубка?
Я нахмурилась.
– Да все… Вся эта правительственная программа, и договор, и еще этот новый налог.
– Ну, в общем-то, он не такой уж новый. Правительство ввело его в прошлом году, когда мы уже успели посадить хлопок. Но мы его почти и не почувствовали – слишком много хлопка сгорело на том пожаре… – Он обернулся на дерево грецкого ореха, что росло на краю заднего двора.
– Пошли, я попробую вам все разъяснить.
Втроем мы направились к грецкому ореху и сели под ним на скамейку.
– Вы ведь знаете, у нас сейчас депрессия.
Я кивнула. Конечно, я знала. Почти всю мою жизнь я только и слышала что про депрессию.
– Так вот, из-за этой самой депрессии цены на все упали ниже некуда – и на зерно, и на картошку, и на свинину. На хлопок, конечно, тоже. До пяти-шести центов за фунт.
– Так низко?
– Да. – Папа кивнул и улыбнулся. – В тысяча девятьсот девятнадцатом, когда я встретился с вашей мамой, цены на хлопок подскочили аж до тридцати пяти центов за фунт.
– Неужто?
Папа кивнул.
– Но сразу после этого цены стали падать, началась депрессия. Цены на хлопок докатились до пяти-шести центов за фунт.
– Это тогда выбрали президента Рузвельта? – спросил Стейси.
– Ведь рассказывает папа, а не ты, – раздраженно оборвала я его.
– Верно, сынок, – сказал папа. – В тридцать третьем, когда мистер Рузвельт стал президентом, на свет явилась Администрация по регулированию сельского хозяйства.
– АРС? – спросила я.
– Совершенно верно. АРС приступила к делу, и ее чиновники решили, что поднять цены на хлопок легче всего, если урезать посадки и ограничить продажу. Все очень просто: если чего-то не хватает, люди это скупают и готовы платить больше…
– И цены растут, да?
Папа улыбнулся мне.
– Точно. Правительство решило, что оно должно приступить к исполнению программы немедленно. Прямо летом тридцать третьего, то бишь позапрошлого. И пообещало всем, кто перепашет лишний, уже цветущий хлопок, заплатить за него.
– Об этом и говорилось в том договоре, да? – снова прервал папу Стейси.
На этот раз я ничего ему не сказала, и папа продолжал:
– В договоре все выглядело прекрасно, и мы подписали его, как почти все остальные, вы это знаете. А потом что вышло? На нашем чеке оказалось имя Харлана Грэйнджера.
Я про это помнила и кивнула.
– А на другой год – тридцать четвертый – правительство предложило новые условия договора – будут платить тем, кто не станет сажать: правительство хотело, чтобы на двадцать пять процентов земли под хлопком стало меньше. На этой земле было разрешено сажать всякое другое, нужное в фермерском хозяйстве. Звучало-то все прекрасно, но мы решили лучше не подписывать этот договор, помня об имени Грэйнджера на прошлом чеке.
– Теперь понятно. – Я на минуту задумалась. – Мо Тёрнер говорил, что их чек попадет прямо в руки мистеру Монтьеру, и все деньги заберет он.
Папа покачал головой – этакая несправедливость.
– Испольщикам вроде Тёрнеров, или тетушки Ли Энни, или Эллисов стало еще трудней, чем до правительственной программы. Нам тоже тяжело, но испольщикам совсем плохо. Большая часть денег, на которые они рассчитывали, осядет в карманах землевладельцев. Боюсь, с помощью правительства и этого АРС те урвут не маленькие деньги. А не должно бы так быть.
– Да-а, не удивительно, что мистер Грэйнджер купил себе новый «паккард», – высказалась я.
Папа рассмеялся. И Стейси следом за ним.
– Все так и есть, – сказал папа. И перестал смеяться. – Но пока Харлан Грэйнджер и ему подобные гребут с помощью правительства денежки, для тех, кому причиталась хоть часть этих денег, настали тяжелые времена. Они и сажают меньше, и ничего за это не получают. Многие вообще теряют свои фермы.
Я посмотрела на папу.
– Так вот почему по дороге едет столько фургонов с вещами! Значит, это те, кого согнали с их земель?
– Все это, конечно, ужасно, ведь им некуда деваться.
Я тяжело вздохнула и бросила взгляд на нашу землю.
– А если и нас?
Папа проследил за моим взглядом.
– Нет, Кэсси, девочка моя, нет, пока это зависит от меня.
Я оглянулась и увидела, как Стейси тоже молча кивнул в подтверждение папиных слов. Будто они были обращены и к нему. У обоих вид был озабоченный.
– А что я слышал! – начал, широко улыбаясь, Кристофер-Джон, когда мы на другое утро отправились в школу.
– Что? – спросил Малыш.
Кристофер-Джон посмотрел на Стейси, потом на меня. Он так и сиял.
– Папа на железную дорогу не вернется!
Я споткнулась.
– Как так?
– Я сам слышал. Здорово, да?
Стейси настороженно поглядел на него:
– От кого слышал? Папа или мама сказали тебе?
– Не-а. Я слышал, как они говорили об этом на задней веранде. Мама сказала: «Дэвид, я не хочу, чтобы ты возвращался на железную дорогу». А папа ответил: «Что ж, голубка, я тоже не хочу». Ну, понятно? – Кристофер-Джон расплылся в счастливой улыбке, но мы – я, Стейси и Малыш – ждали, что он скажет дальше.
– Ну и?… – не выдержала я.
Кристофер-Джон удивился:
– Что «ну и»?…
– Дальше что?
– Ничего. Они заметили меня и перестали обсуждать это.
– Ох, болван! – воскликнула я. – Если папа говорит, что не хочет возвращаться, еще не значит, что он не вернется.
Я расстроилась и разозлилась: новости Кристофера-Джона не означали ровным счетом ничего. Вот уже три года, с тех пор как дела с хлопком шли все хуже, папа каждую весну уезжал в штат Луизиана. Оттуда он переправлялся в Оклахому, Арканзас, Миссури и Техас, занимаясь ремонтом и прокладкой железнодорожных путей. Ему еще везло, что он получал работу. Правда, и работник он был хороший, надежный. Но вот в прошлом году, после того как в него стреляли братья Уоллесы, да еще переехали ему ногу, он не смог вернуться на железную дорогу. Хотя нам очень не хватало тех денег, которые он мог заработать, я была рада, что папа остался дома.
– Стейси, если папа не хочет уезжать, почему он не может остаться? – набравшись храбрости, спросил Кристофер-Джон.
Стейси вздохнул:
– Он каждый год думает остаться. Но ведь надо выплачивать налоги на собственность, покупать семена, инструменты.
Несколько минут мы шли молча.
На следующем перекрестке уже видна была школа Джефферсона Дэвиса. Ее посещали только белые. Дальше, у второго перекрестка, стоял магазин Уоллесов. Услышав первый звонок в нашей Грэйт Фейс, мы ускорили шаг, но на пришкольном участке снова сбавили скорость – разве стоило так уж нестись навстречу семичасовой отсидке в Грэйт Фейс?
Войдя в класс, я увидела, как Сынок Эллис и Мейнард Уиггинс сражаются с брезентовой занавеской, отделявшей наш класс от соседнего шестого. Оба неистово колотили по занавеске, отбиваясь от невидимых рук с другой стороны. Вместе с ребятами я следила за поединком, но, как раз когда Сынок чуть не сбил с ног Мейнарда, раздался последний звонок, и появилась миссис Крэндел. Светопреставление оборвалось, и я нырнула в третий ряд на скамейку, которую разделяла еще с двумя ученицами. Миссис Крэндел проверила присутствующих и открыла свой учебник истории.
Начался еще один занудный день в школе. Хотя в этом году ничего более увлекательного, чем в предыдущие четыре года, я не ждала, одно все-таки утешало: мы избавились от мисс Дэйзи Крокер. То, как мисс Крокер управляла нашим четвертым классом, было мне совсем не по нутру: не раз и не два я испытала на себе прочность ее орешниковой трости. В этом году судьба, наконец, улыбнулась мне, потому что миссис Мертис Крэндел оказалась застенчивой и симпатичной. Правда, на ее уроках было не веселей, чем у мисс Крокер, но зато она не бубнила без конца одно и то же и терпимее относилась к тому, что я невнимательная. В общем, я была довольна. Когда сегодня она пыталась дать элементарные знания об устройстве правительственной системы США классу, состоящему в основном из учеников, чьими главными заботами были сбор хлопка и приготовление свиного пойла, мое внимание вдруг привлекло имя, написанное на доске, и это развеяло скуку.
– Пэт Гаррисон и Теодор Билбо, – произнесла миссис Крэндел, обратившись к классу. – Кто может что-либо сказать про них?
Я подняла руку. Имя Билбо врезалось в мою память. Такое смешное короткое имя.
– Слушаем, Кэсси.
Я вскочила:
– Кто такой Гаррисон, я не знаю, а вот второй – губернатор штата Миссисипи.
Миссис Крэндел, довольная, улыбнулась:
– Был губернатором, Кэсси. Был. Сейчас он наш сенатор, стал им на последних осенних выборах. И Пэт Гаррисон наш сенатор; запомните: от каждого штата – два сенатора. Что-нибудь еще ты знаешь о сенаторе Билбо?
Теперь я уже знала о нем много чего. С тех пор как я впервые услышала его имя, папа, мама и Ба не раз говорили о нем.
– Ну, всего, что он понаделал, я не знаю, но про одно могу точно сказать. Когда этот негодяй был губернатором…
Миссис Крэндел вдруг помрачнела. Улыбка погасла, и она стала мне выговаривать:
– Кэсси, мы не употребляем про наших сенаторов таких слов, как «негодяй».
Я нахмурилась, но сделала попытку поправить себя:
– Ну… этот старый черт…
– Садись, Кэсси!
Раздались дружеские смешки.
– Ничего смешного тут нет! И в ее поведении ничего смешного я не вижу, – заявила миссис Крэндел, хотя широкие ухмылки и горящие глаза учеников явно возражали ей. – Прошу тишины! А с тобой, Кэсси Логан, я поговорю после уроков.
В полдень все с шумом ринулись из класса, но я продолжала сидеть. Когда мы остались вдвоем, миссис Крэндел подозвала меня к своему столу.
– Кэсси, – начала она, – в твоем поведении сегодня в классе ничего смешного не было.
Я в недоумении уставилась на нее: я и не собиралась никого смешить.
– Ты же умная девочка, Кэсси, но иногда ты произносишь непозволительные вещи…
– Мой папа говорит, что этот Билбо просто дьявол, – выпалила я, чувствуя, что учительница меня больно задела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40