– Ну а где же еще-то, придурок? – крикнул Дональд.
– В городе есть больница, – сказал Раймонд, а потом: – Ты, идиот.
– Мне-то откуда знать?! – заорал Дональд.
– У меня встреча в семь, – сказал я.
– Да на хуй встречу. Подгоняй тачку, Раймонд! – выкрикнул Дональд на одном дыхании, поднимая Гарри.
Раймонд проворно проскочил мимо меня в коридор. Я услышал, как хлопнула задняя дверь Фелс-хауса.
Я подошел к кровати и помог Дональду поднять на удивление легкого Гарри. Дональд приподнял руку Гарри и по какой-то причине снял кашемировую жилетку, в которой он был, и швырнул ее в угол.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Моя жилетка, не хочется испортить, – сказал Дональд.
– Что делать-то будем? – прокашлял Гарри.
– Смотри, он жив, – произнес я с обвинительной ноткой в голосе.
– О господи, – сказал Дональд, окинув меня взглядом. – Все будет хорошо, Гарри, – прошептал он.
– По мне, так он нормально выглядит. Пьяный, может, – сказал я.
– Пол, – произнес Дональд своим исступленным поучительным тоном, закипая от злости, хотя губы едва двигались, – он позвонил мне перед ужином и сказал, что собирается покончить с собой. Я пришел к нему после ужина – и взгляни на него. Он явно что-то принял.
– Что ты принял, Гарри? – спросил я, слегка пошлепывая его своей свободной рукой.
– Давай, Гарри. Скажи Полу, что ты принял, – убеждал Дональд.
Гарри лишь кашлянул в ответ.
Мы потащили его, смердящего вискарем, по коридору. Он был без сознания, голова болталась. Мы вытащили его на улицу как раз тогда, когда Раймонд подъехал к задней двери Фелс-хауса.
– Почему он это сделал? – спросил я, когда мы пробовали засунуть его в машину.
– Дональд, садись за руль, – сказал Раймонд, вылезая из «сааба», чтобы помочь нам уложить его на заднее сиденье.
Работал двигатель. У меня начинала болеть голова.
– Я только автомат вожу, – выговорил Дональд.
– Черт подери! – заорал Раймонд. – Тогда назад садись.
Я же сел вперед на пассажирское сиденье и не успел даже дверь захлопнуть, как Раймонд газанул.
– Зачем он это сделал? – снова спросил я, когда мы уже проехали ворота охраны и половину Колледж-драйв.
Я думал попросить их высадить меня в Северном Кэмдене, но знал, что этого они мне никогда не простят, и не стал.
– Он сегодня узнал, что его родители не родные, а приемные, – проговорил Дональд с заднего сиденья.
Голова Гарри была у него на коленях, и он снова закашлялся.
– О, – произнес я.
Мы выехали за ворота. На улице темень и холод. Мы ехали в противоположном от Северного Кэмдена направлении. Я снова взглянул на часы. Четверть восьмого. Я представил себе разочарованного Шона, сидящего в пустом баре «Каса Мигель» в одиночку с ледяной «Маргаритой» (нет, это он бы никогда не стал пить; вместо этого мне представилось какое-нибудь мексиканское пиво), и как он едет обратно (подожди-ка, а может, у него и машины не было и он пришел туда пешком, господи Иисусе) один. Машин на дороге почти не было. Перед Синема I и II выстроилась очередь из городских на новую картину с Чаком Норрисом.
Из универмага «Прайс-чоппер» выходили домохозяйки и жены профессоров, толкая перед собой тележки. Покупатели из универмага «Вулворт» на главной улице, огромные столбы слепящего света, заливающие автомобильную парковку. В проигрывателе играла кассета Jam, и, слушая музыку, я вдруг осознал, насколько невелик вообще этот городишко и как мало я о нем знаю. На некотором расстоянии виднелась больница, в которой я никогда раньше не был. Мы уже практически были на месте – кирпичное строеньице, стоявшее рядом с огромной пустой парковкой на окраине городка. А за ним – лесные просторы, простиравшиеся на многие километры. Все молчали. Мы проехали винно-водочный магазин.
– Ты не мог бы притормозить? Сигарет куплю, – сказал я, похлопав себя по карманам.
– Не возражаешь, если напомню тебе, что у нас на заднем сиденье лежит кое-кто с передозом? – произнес Дональд.
Раймонд вцепился в руль с обеспокоенным лицом, будто и сам бы был не прочь покурить и серьезно об этом задумался.
Я проигнорировал Дональда и произнес:
– На это уйдет минута.
– Нет, – ответил Дональд, хотя выглядел неуверенно.
– Да нет у него никакого передоза, – сказал я уже чуть ли не в ярости, думая о пустом баре в Северном Кэмдене. – Он просто первогодка. У них не бывает передоза.
– Да пошел ты! – сказал Дональд. – О черт, его тошнит. Его сейчас стошнит.
Мы слышали, как в темноте «сааба» раздаются булькающие звуки, и я обернулся посмотреть, что там происходит. Гарри по-прежнему кашлял, на его лбу выступил пот.
– Окно открой! – заорал Раймонд. – Открой гребаное окно!
– Вам обоим не помешает успокоиться. Его не тошнит, – выговорил я раздраженно, но с грустью.
– Сейчас блеванет. Знаю на точняк! – орал Дональд.
– А что это за звуки, по-твоему? – завопил на меня Раймонд, имея в виду бульканье.
– Сухие позывы! – заорал я в ответ.
Гарри начал бормотать себе под нос, затем снова заурчал.
– Только не это, – сказал Дональд, пытаясь приподнять голову Гарри к окну. – Сейчас его снова стошнит.
– Отлично! – заорал в ответ Раймонд. – Хорошо, если он проблюется. Пусть проблюется.
– Не верю я вам обоим, – сказал я. – Кассету можно переставить?
Раймонд подрулил ко входу в неотложку и резко ударил по тормозам. Мы все выскочили из машины, вытянули Гарри с заднего сиденья и, волоча по земле ноги, потащили его к главной стойке. Народу никого не было. Из невидимых колонок на потолке раздавался приглушенный музон. Молодая толстая медсестра взглянула на нас и ехидно улыбнулась, наверняка думая себе: только не это, еще один шалун из Кэмден-колледжа.
– Да? – поинтересовалась она, не глядя на Гарри.
– Он передознулся, – произнес Раймонд, подойдя к стойке и оставив Гарри в тисках Дональда.
– Передознулся? – поднимаясь, переспросила она. Затем вышел дежурный врач. Он был похож на Джека Элама – жирный старикан в очках с толстой оправой, бубнивший себе под нос. Дональд положил Гарри на пол.
– Слава тебе господи, – пробормотал Раймонд с такой интонацией, будто сбросил с плеч тяжелый груз.
Врач наклонился проверить Гарри на признаки жизни; он ни о чем нас не спросил, и тогда мне стало понятно, что старикан – мошенник. Никто из нас не произнес ни слова. Меня бесило, что из-за Раймонда и Дональда я не только пропустил крайне важную встречу, но еще и то, что они оба, как, собственно, и я сам, были в одинаковых длинных шерстяных пальто. Свое, из лоденской шерсти, я купил в магазине Армии спасения в городе за тридцать долларов. Потом на следующий день они сгоняли туда и купили два оставшихся; вероятно, кто-то с факультета пожертвовал их, отправляясь на Западное побережье преподавать в Калифорнии или еще где.
Врач крякнул и приподнял веки Гарри. Гарри слегка усмехнулся, затем дернулся и затих.
– Отвезите его в реанимацию. – Лицо Раймонда раскраснелось. – Быстрее. Что, больше никого нет здесь?
И он с привычной нервозностью огляделся по сторонам. Как человек, который переживает, но не особо, хватит ли ему билетов в «Палладиум».
Врач пропустил это мимо ушей. Жесткая копна его седых белых волос была безуспешно загелена назад, и он без конца ворчал. Он проверил пульс Гарри, ничего не нащупал, потом расстегнул пуговицы на рубашке Гарри и приставил стетоскоп к его загорелой костлявой груди. Кроме нас, в больнице никого не было. Врач снова проверил пульс и что-то буркнул. Гарри немного подергивался с пьяной улыбкой на молодом лице первокурсника. Врач послушал сердцебиение.
Снова пустил в дело стетоскоп. В конце концов взглянул на нас троих и сказал:
– Пульса совсем не слышно.
Дональд в ужасе прикрыл рот рукой и отпрянул к стене.
– Он что, умер? – недоверчиво спросил Раймонд. – Это шутка?
– О черт, я же вижу, что он шевелится, – сказал я, указывая на то, как опускается и поднимается его грудная клетка. – Он не умер. Я же вижу, что он дышит.
– Он мертв, Пол. Заткнись! Я так и знал. Я знал! – выдал Дональд.
– Я сожалею, ребята, – произнес врач, тряся головой. – Как это произошло?
– О господи! – взвыл Дональд.
– Заткнись, не то двину, – сказал я ему. – Слушай. Он не умер.
– Ребята, сердце не бьется и пульса нет. Зрачки расширены. – Поднимаясь, врач тяжело крякнул и показал на Гарри: – Этот парень умер.
Никто не произнес ни слова. Я посмотрел на Раймонда, который уже не выглядел чересчур обеспокоенным, а в его взгляде читался ответ: «этот-шарлатан-с-катушек-съехал-уматываем-отсюда». Дональд по-прежнему пребывал в расстройстве, повернувшись к нам спиной. Медсестра, сидя за столом, без особого интереса наблюдала за нами.
– Не знаю, что сказать вам, – выговорил врач, – но приятель ваш умер. Проще говоря, больше не жить ему на этом свете.
Гарри приоткрыл глаза и спросил:
– Я же не умер?
Дональд завопил.
– Нет, умер, – произнес Раймонд. – Заткнись.
Состояние Гарри не особо шокировало врача, тот что-то пробормотал, присев на колени рядом с Гарри, и снова проверил его пульс.
– Уверяю, пульса нет. Этот парень мертв.
Он говорил это, хотя глаза Гарри были открыты и он моргал. Врач снова воспользовался своим стетоскопом.
– Ничего не слышу.
– Минуточку, – сказал я. – Э-э, послушайте-ка, доктор. Думаю, мы отвезем нашего друга домой, хорошо? – Я осторожно подошел к нему. Мне показалось, что мы находимся в больничной преисподней или где-то в том районе. – Вы, это самое, не возражаете?
– Я умер? – спросил Гарри, он стал заметно свежее и захохотал.
– Скажи ему, пусть заткнется! – завопил Дональд.
– Никаких сомнений, что приятель ваш умер, – пробормотал врач, немного смутившись. – Может, хотите, чтобы я провел кое-какие анализы?
– Нет! – сказали одновременно Дональд и я. Мы стояли и наблюдали за тем, как смеется якобы
мертвый первогодка Гарри. Мы ничего не сказали. И хотя доктор Фибес не переставал настаивать на том, чтобы провести кое-какие анализы на «трупе нашего друга», в конце концов мы отвезли первогодку домой, но на заднее сиденье Дональд рядом с ним не сел. Когда мы вернулись обратно в кампус, была почти половина девятого. Я все просрал.
Шон
Сегодня никаких дел, отправляюсь на мотоцикле в город, болтаюсь, покупаю пару кассет, потом возвращаюсь в Бут и смотрю «Планету обезьян» по видаку Гетча. Я люблю эту сцену, когда Чарлтон Хестон немеет от обезьяньей пули. Он сбегает и неистово носится вокруг Города Обезьян, и в тот момент, когда сеть смыкается у него над головой, гориллы ликующе отрывают его от земли, а он обретает голос и вопит:
– Уберите от меня свои вонючие лапы, чертовы грязные обезьяны!
Я всегда любил эту сцену. Она напоминает мне ночные кошмары, которые у меня были в младших классах, или вроде того. А затем, когда я собираюсь отправиться в душ, вижу, что Сифилитик (мерзопакостный выпускник 78-го или 79-го) стирает свое гребаное белье в моей душевой. Он даже не преподает здесь, просто навещает старого преподавателя. И мне приходится все дезинфицировать за этим уродом при помощи спрея «лизоль». Вечером после ужина у меня в ящике еще одна записка. В них ничего такого особенного-то и не бывает, так: «я тебя люблю» или «ты красивый» – такого плана. Я подумывал, что эти записочки подбрасывали мне в ящик Тони и Гетч, но слишком уж много их было, чтобы считать это шуткой. Кто-то серьезно мной заинтересовался, и мне определенно было весьма любопытно.
Потом, уже в Буте, после ужина смотрю телик в комнате Гетча, и там некий высокий хипан с замасленными волосами по имени Дэн, ставший типа образцовым студентом колледжа, который трахал Кэндис в прошлом семестре, разговаривает с Тони. Времени полдевятого, в комнате холод, меня знобит. Тони с этим чуваком заводят горячий спор о политике или вроде того. Это пугает. Тони совсем уже напился и теряет контроль над собой, потому что с его мнением не соглашаются, а Дэн, от которого несет, как от половика, не стиранного лет двадцать, не перестает ссылаться на левых писателей и называть полицию Нью-Йорка «нацистами». Я говорю, что меня однажды избили полицейские. Он улыбается и отвечает:
– А вот и пример как раз.
Я пошутил. Я странно себя чувствую, тело болит. Наблюдаю, как люди спорят о нацистах. Мне нравится. По субботам отстой.
Теперь я уже на вечеринке, и мне не найти Кэндис, так что тусуюсь рядом с бочкой, разговариваю с ди-джеем. Иду в уборную, но какой-то урод заблевал весь пол, и только я собираюсь уйти, как натыкаюсь на Пола Дентона, который шел по коридору, и я смутно припоминаю, что разговаривал с ним вчера вечером, я киваю ему, выходя из заблеванного туалета, но он подходит ко мне и говорит:
– Извини, что я не пришел.
– Да, – говорю, – жаль.
– Ты ждал? – спрашивает он меня.
– Ждал? Да, – говорю. Не все ли равно. – Я ждал.
– Господи, я очень сожалею, – говорит он.
– Слушай, все в порядке. На самом деле, – говорю я ему.
– За мной не заржавеет, – говорит он мне.
– О’кей. Ладно, – отвечаю я. – Мне надо отлить, о’кей?
– Да, естественно. Я подожду, – улыбается он.
После того как я смыл мочой блевотину со стульчака, возвращаюсь обратно по коридору, а Дентон все еще там, с налитым для меня пивом. Я благодарю его, что еще-то мне остается, и мы идем обратно в общую комнату на вечеринку, куда подгребли уроды из Дартмута. Я понятия не имею, каким образом они оказались в кампусе. Должно быть, охрана пропустила их шутки ради. Так что эта тупая богатенькая братва, все в «Брукс бразерс», подходит ко мне, пока я жду, что Дентон принесет очередное пиво, и один из них спрашивает:
– Как дела?
– Не особо, – отвечаю я, и это правда.
– Где тут вечеринка «Приоденься и присунь»? – спрашивает один из них.
– Будет позже, – говорю я ему.
– Сегодня вечером? – спрашивает меня тот же.
– В следующем семестре, – привираю я.
– Ой, бля. А мы-то думали, что это она и есть, – говорят они, совсем огорчившись.
– По мне, так это на Хеллоуин смахивает, – говорит один из них.
– Пидарасы, – говорит другой, глядя по сторонам и кивая. – Пидарасы.
– Извините, парни, – говорю я.
Возвращается Дентон, протягивает мне пиво, и мы разговариваем все вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34