Я тоже вешаю трубку, затем трогаю лицо и выпиваю еще одно пиво; интересно, почему Ричард опаздывает.
Лорен
Комната Джуди. Джуди и я решаем надеть тоги на вечеринку «Приоденься и присунь». Не потому, что мы так этого хотим, а просто потому, что в тогах выглядим лучше. По крайней мере, мне лучше в тоге, чем в платье, которое собиралась надеть. Джуди выглядит хорошо во всем. Кроме того, не хочется возвращаться за платьем в комнату, потому что там, возможно, Франклин, хотя, может, и нет, ведь я сказала ему, что «Судьба Земли» показалась мне самой голимой книжкой из тех, что он заставил меня прочесть (почище «Парящего дракона»), а у него случился буйный Припадок (с большой «П»: он затрясся, побагровел), и он пулей вылетел за дверь. Плюс не хочется знать, перезванивала ли мама. Она позвонила днем и потребовала объяснения, почему я за три недели ни разу ее не набрала.
Я сказала ей, что забыла номер своей телефонной карточки. Но у меня все равно хорошее настроение, в основном из-за Витторио – моего нового препода по поэзии, он говорит, что я подаю большие надежды, и по этой причине я села еще за несколько стихотворений, некоторые из них довольно приличные; плюс мы с Джуди могли бы прикупить вечером экстази, идея вроде неплохая, пятница все-таки, и мы перед зеркалом пытаемся навести макияж, по радио играет «Revolution», и я чувствую себя о’кей.
Джуди говорит, что накануне кто-то бросил ей в ящик хабарик.
– Наверняка первогодка Сэм, – говорю я.
– Его Стив зовут, – говорит она. – И он не курит. Из первогодок никто не курит.
Я встаю, смотрю на тогу.
– Как я выгляжу? Похожа на идиотку?
Джуди осматривает губы, затем подбородок:
– Нет.
– Толстая?
– Нет.
Она отодвигается от стола к кровати, где докручивает косяк, подпевая «Revolution». Она говорит, что в понедельник перестала принимать контрацептивы и уже сбросила вес, и, кажется, действительно выглядит похудевшей. В медпункт завезли противозачаточные колпачки.
– Медпункт – мерзость, – говорит Джуди. – Врач настолько озабочен, что, когда я вошла туда с больным ухом, он взял у меня мазок.
– Экстази будем покупать? – спрашиваю.
– Только если пушер принимает «Американ экспресс», – отвечает она. – Чек сегодня забыла обналичить.
– Принимает, наверное, – бормочу я.
Я стою перед зеркалом, выгляжу я хорошо, и мне грустно оттого, что меня это удивляет; что с тех пор, как уехал Виктор, я особо-то и не готовилась к вечеринкам, не ждала, не принаряжалась, а когда это было-то псюледний раз? В начале сентября? На вечеринке в клубе серферов? И не знаю почему, но «Revolution» по радио напоминает мне о нем, и я по-прежнему мысленно представляю его себе – как там он в Европе, его образ где-то в сознании и всплывает в самые странные моменты: я могу есть какой-нибудь суп, из тех, что подают в столовой, или пролистывать журнал «GQ», или смотреть рекламу джинсов по телевизору. Один раз это были спички из «Морганз» в Нью-Йорке, которые я нашла под кроватью в прошлое воскресенье.
Джуди готова закурить косяк, но не может найти спички, поэтому я иду в соседнюю комнату к мальчику из Эл-Эй. На его двери большими красными буквами кто-то написал: «Звонил Р. И. П.». Мне слышно, что в комнате играют Eagles, но на стук никто не отвечает. В туалете нахожу какие-то спички из «Максима» и несу их Джуди. «Revolution» заканчивается, и начинается другая песня Thompson Twins. Мы с Джуди скручиваем косяки, накуриваемся, делаем «кровавые Мэри», пытаемся перечислить всех парней, с которыми переспали в Кэмдене, но список запутывается из-за провалов в памяти, травы и нервозного предвосхищения пятничной вечеринки, то и дело мы просто пишем «приятель Джека» или «парень из Лаймлайта», – все это наводит на меня тоску, и я предлагаю отправиться в Були. Может, я должна переспать с этим французом, как твердит Джуди. Но имеются и другие варианты, не перестаю я себе повторять. И какие же, спрашиваю я себя. Ночная оргия в Буте? Но я накурена, и мне хорошо, когда мы выходим из комнаты Джуди и из коридора наверху нам слышна музыка, зазывающая нас со стороны общего корпуса, сопровождаемая истошными воплями и приглушенными криками в ночи.
Но потом Джуди обязательно нужно все испортить. Мы выходим из ее дома в холодную осеннюю ночь, нас обеих трясет в наших тогах, мы идем на звуки музыки в Були.
– От Виктора слышно чего-нибудь? – спрашивает она.
Так не хотелось это говорить, но я все равно спросила:
– От кого?
Пол
Ричард приезжает около восьми. Я сижу в шикарном кресле в номере для «мальчиков», одетый в серый костюм и шелковый красный галстук из «Бигсби и Крутерз», смотрю «МТУ», курю сигареты, думаю о Шоне. В другом номере моя мать и миссис Джаред наряжаются к ужину. Открывается дверь, заходит Ричард во фраке и солнечных очках, волосы зализаны назад, он хлопает дверью и орет: – Здорово, Пол!
Я слегка остолбенело выпяливаюсь на Ричарда. Его длинные белобрысые волосы теперь коротко подстрижены и выкрашены в яркий платиновый цвет, из-за дождя или мусса потемневший. Он в драной фрачной рубашке, одном черном носке, другом белом, высоких «Конверсах» и длинном пальто с переводной картинкой Siouxsie and the Banshees на спине. В левом ухе крошечная брильянтовая сережка-гвоздик, на носу по-прежнему черные блестящие очки «Уэйфэрер». У него всего одна небольшая черная сумка в наклейках Dead Kennedys и Bronski Beat, а в другой руке огромный кассетник и почти пустая бутылка виски «Джек Дэниеле». Он пошатывается, облокачивается о косяк, выпрямляется.
– Ричард, – говорю я.
Меня охватывает чувство, что весь мир вокруг меня начинает превращаться в номер «Вэнити фейр».
– Когда есть будем? – спрашивает он.
– Ричард? Это ты? – зовет его мать из соседнего номера.
– Да, я, – говорит он. – И меня зовут не Ричард. В номер заходят моя мать и миссис Джаред, обе в процессе одевания, и таращатся на Ричарда, который выглядит полным отморозком из «Сары Лоренс», разве что попривлекательней.
– Дик, – говорит он, похотливо скалясь, а потом: – Типа ужин-то когда?
Он делает большой глоток «Джека Дэниелса» и рыгает.
Шон
Натянутая сцена с Рупертом.
Руперт обрился налысо. Мне пришлось заехать к Роксанн до вечеринки, притарить наркоту для идиотов-первогодок, а этот уебок побрил башку. Когда я вошел, он нюхал кокс на полу в гостиной и пялился на себя в зеркало, орали Htisker Dii, а какой-то чувак из Бразилии дурачился на диване с маленьким синтезатором «Касио».
– Как дела? – заорал я через музыку, подошел к проигрывателю и убавил звук.
– Мотик тебе придется продать! – рявкнул Руперт, вытер зеркало пальцем и слизал крошки.
– Да? – нервно захихикал я. – Что за дела?
– Деньги где, дубина? – спросил он.
– «Американ экспресс» принимаешь? – сострил я.
Руперт дернул своей огромной белой башкой, из-за пары черных бритвенных порезов она стала выглядеть еще жестче. Я подумал, не бразилец ли обрил бошку Руперту. Мысль вызвала у меня тошноту.
– О Бэйтмен, ты не смешной.
– Зато ты юморист, – сказал я.
– И из-за того, что ты не смешной, я дам тебе время. Он встал. Огромный, почти что угрожающий, но в
каком-то будничном смысле, он подошел ко мне.
– Сколько я тебе должен? – спросил я, отступив.
– Я не собираюсь тебе напоминать, Бэйтмен, – сказал он, проводя рукой по своей блестящей башке.
И взглянул на свой арсенал, размышляя, какие пистолеты заряжены, но он уже слишком нанюхался, чтобы что-нибудь мне сделать.
– В Буте вечером оргия, – сказал я, хотя мне было наплевать.
Я собирался быть с мисс Хайнд в любом случае, и мысль о том, как я ее поцелую, тут же меня взбодрила и успокоила одновременно, и я только и сказал:
– Нужно затариться для первогодок.
– А мне нужны мои деньги, – огрызнулся Руперт, но, судя по интонации, он, наверное, забил. Подошел к столу рядом с арсеналом и открыл ящик.
– Ты знаешь, что у меня нет бабок, – сказал я. – Харе наезжать на бедных пацанов.
– А как насчет мотоцикла? – улыбнулся Руперт, подходя к проигрывателю и делая звук громче, но не так, как было раньше.
– А что с мотоциклом? – спросил я.
– Какой же ты мудак, – вздохнул он. Перед тем как уйти, я спросил его:
– Где Роксанн?
– Она теперь трахает бразильца, – пожал плечами Руперт, показав пальцем, и передал мне пакет.
Бразилец помахал рукой.
– Ну, вы, блин, даете, – сказал я.
– Да, рок жив, – произнес Руперт, отворачиваясь от меня.
Я схватил стафф, вышел за дверь, прыгнул на мотоцикл и был на занятиях к десяти.
Лорен
Это идиотизм, но я позвонила Виктору. Прямо с вечеринки «Приоденься и присунь». У меня остался один номер, по которому, как он сказал, его можно будет застать в Нью-Йорке, но без гарантии, и я, как идиотка, стояла в телефонной будке внизу в Були, рыдала, вырядившись в ужасную тогу, смотрела, как начинается вечеринка, и ждала, что Виктор ответит. Мне пришлось позвонить дважды, потому что у меня совсем вылетел из головы номер телефонной карточки, и, когда наконец я набрала его правильно и раздались слабые далекие гудки, меня бросило в пот. Я задрожала, и сердце затрепетало как сумасшедшее, в ожидании счастливого удивленного голоса Виктора. Голоса, который я не слышала больше двух месяцев. Потом до меня дошло, что я не должна нервничать и вообще нечего позориться. Я не собиралась звонить по этому номеру. В телефонной будке я оказалась не потому, что намеревалась поговорить с Виктором, а потому, что ко мне подошел Регги Седжвик в чем мать родила и выдал:
– Хочу, чтобы ты…
Он выглядел жалким уродом и таращился на порно, которое проецировали на потолок, а я искала бар и произнесла:
– Ну?
А он сказал:
– Я хочу, чтобы ты… мне отсосала.
Я взглянула на его достоинство, затем снова посмотрела на его лицо и сказала:
– Ты совсем рехнулся.
– Нет, зайка, – сказал он. – Мне на самом деле хочется, чтобы ты мне отсосала.
Я подумала о Викторе и направилась к телефонной будке.
– Сам себе и отсасывай, – произнесла я на грани срыва, пробираясь вслепую к двери.
– Думаешь, стал бы я тебя просить, если бы мог? – выкрикнул он, тыча себе в пах, пьяный в умат или, может, трезвый, что еще хуже.
Меня так это убило, что я просто заорала:
– Отъебись ты!
Я практически шарахнула дверью будки и стала звонить, лишь слегка уязвленная тем, что знала телефон наизусть. Когда я наконец сказала оператору правильный номер телефонной карточки, наступила тишина; я знала, что это конец. Я поняла это, стоя в телефонной будке, пока ждала, что Виктор ответит по этому странному, вражьему номеру. Я поняла, что все кончено, еще до того, как позднее в ту ночь встретилась с Шоном Бэйтменом. Как же долго я врала сама себе, думала я, когда в трубке раздался первый гудок. Мне было стыдно за себя и хотелось курить, телефон продолжал звонить, а Регги Седжвик забарабанил в дверь, бормоча извинения, кто-то ответил, и это оказалась Джейме, я бросила трубку и отправилась обратно на вечеринку, оттолкнув Регги с дороги. Я определенно решила повеселиться этой ночью на славу.
Так что я напилась, затем встретилась с Шоном, потом смотрела, как Стюарт Джексон танцует под старенький хит Билли Айдола, затем накурилась в квартире Джины. В такой очередности.
Пол
Мы вчетвером – я, Ричард, миссис Джаред, моя мать – сидим в центре ресторана в «Риц-Карлтоне». Пианист со знанием дела исполняет классическую музыку. Официанты в новых дорогих фраках с проворным изяществом маневрируют от стола к столу. Наштукатуренные пожилые женщины, ленно и пьяно развалившись на красных бархатных креслах, таращатся и улыбаются. Мы в окружении того, что миссис Джаред любит называть «старые, очень старые деньги», будто деньги миссис Джаред новые, очень новые. (Я еле сдерживаюсь, чтобы не сказать: конечно, своими банками ваша семья владеет всего лишь столетия полтора.) От всего этого полнейший нервяк, особенно потому, что Ричард даже после душа и в новом костюме, со все так же уложенными назад волосами и в солнечных очках, на данный момент еще не протрезвел. Выглядит он, к несчастью, весьма секси.
Он сидит напротив и всячески выражает свою похоть, и я молюсь, чтобы наши матери ничего не заметили. Сейчас его нога у меня в промежности, но у меня не встает, потому что я очень нервничаю. Он пьет «Кир-рояль» и уже всосал бокала четыре, все аккуратно и, как мне кажется, с весьма определенной целью. Он то пялится на свой бокал, то поднимает брови и соблазнительно на меня смотрит, потом закопает босую ногу мне в пах, и я извиваюсь и корчу гримасы, а моя мать спрашивает, в порядке ли я, и мне остается лишь прокашлять: «ага». Ричард уставился в потолок, затем стал напевать себе под нос какую-то песню U2. В просторной старомодно-элегантной пещере стоит такая тишина, что я боюсь, люди пялятся на нас, уж если не на нас, то на Ричарда точно, и ничего не остается, как набухиваться дальше.
После того как миссис Джаред в шестнадцатый раз просит Ричарда снять солнечные очки, а он отказывается, она в конечном итоге использует психологический маневр и говорит:
– Итак, Ричард, расскажи-ка нам про учебу. Ричард смотрит на нее, засовывает руку в карман,
выуживает пачку «Мальборо» и, хватая свечу с середины стола, прикуривает.
– Ну же, не кури, – неодобрительно говорит миссис Джаред, когда он ставит свечу на место.
Я воздерживался от курения весь вечер и серьезно помираю от буйного никотинового приступа и жадно пожираю глазами сигарету Ричарда. Пытаюсь разорвать салфетку пополам.
– Меня зовут не Ричард, – тихо напоминает ей Ричард.
Миссис Джаред смотрит на мою мать и потом на Ричарда и спрашивает:
– Тогда как же?
– Дик, – говорит он с таким выражением, будто это самое непристойное имя, которое можно себе представить.
– Как? – спрашивает миссис Джаред.
– Дик. Ты меня слышала. – Ричард глубоко затягивается сигаретой и выдувает дым через стол на меня.
Я закашливаюсь и отхлебываю из своего бокала.
– Нет. Твое имя Ричард, – поправляет миссис Джаред.
– Извини, – трясет головой Ричард, – Дик. Миссис Джаред берет паузу, посасывая алкоголь.
Она немного ела и уверенно пила, начав еще до ужина, и теперь спокойно произносит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34