– спросил я с улыбкой.
– Джерри, – сказал он.
– Какому Джерри? – спросил я.
– Джерри Гарсии, – произнес он, по-прежнему улыбаясь.
– Кто такой Джерри Гарсия? – спросил я. Его сосед? – Он в Буте живет?
Он ничего не сказал и прекратил улыбаться. Это его любовник? Кто?
– Я просто мозг тебе ебу, – произнес он, на самом деле прошептал.
Наступила долгая тишина. Я пил пиво. Мы слушали музыку. У меня началась дрожь. В конце концов я выговорил:
– Не ожидал, что ты придешь.
– Я тоже, – ответил он в растерянности, пожав плечами.
– Иди сюда, – потянулся я к нему.
Он посмотрел вниз. Потрогал свою шею сзади.
– Иди сюда, – сказал я, хлопая по кровати.
– Э, давай немного поговорим. Что тебе поставили на вступительных?
Он так нервничал и робел, и мне не нравилось чувствовать себя провокатором.
– Иди сюда, – настаивал я.
Он начал медленно придвигаться к кровати.
– Э, – начал он нервно, – что ты думаешь о… ядерном оружии? Ядерной войне?
– Сюда. – Я подвинулся, чтобы было больше места, но не слишком много.
На кассете звучало что-то романтическое. Не помню, что именно, может, Echo the Bunny ten или «Save а Ргауег», но музыка была возбуждающей, медленной и подходящей. Он присел рядом со мной. Я посмотрел на него и сказал:
– Ты такой же. Ты такой же, как я, да? Меня по-прежнему трясло. Его тоже. У меня дрожал голос. Он ничего не сказал.
– Ты такой же, – снова повторил я.
И это уже был не вопрос. Я придвинулся ближе. От него пахло ганджей и пивом, а глаза были влажными и налитыми кровью. Он посмотрел на свой ботинок, повернулся ко мне и снова опустил взгляд. Наши лица почти касались, и тогда я поцеловал уголок его рта и отодвинулся, ожидая его реакции. Он все так же глядел на свои ботинки. Я дотронулся до его ноги. Он тяжело дышал. Мы встретились взглядом секунд на пять. Казалось, что музыка заиграла громче. У меня горело лицо. Я подвинул руку выше. Он слегка раздвинул ноги и осмелился посмотреть на меня. Я снова поцеловал его. Он закрыл глаза.
– Не делай вид, что ничего не происходит, – сказал я ему.
Я двигал рукой по его штанам, то ли на колене, то ли на бедре, то ли рядом с его промежностью. Я медленно приник к нему.
– Иди сюда, – сказал я.
Я попытался снова его поцеловать. Он отодвинулся. Я придвинулся поближе. Он немного приблизил ко мне голову, глядя в пол. А потом поцеловал меня в губы. Он остановился, вздохнул, затем поцеловал меня еще сильнее. Потом мы оба откинулись навзничь на кровать, он немного меня придавил. Мы продолжали целоваться. Я слышал, как в туалете забурлила вода, как по коридору прошлепали шаги. Я осторожно приподнял ногу, а потом дотянулся и расстегнул его джинсы, затем сунул руку под его футболку. У него было худое и крепкое тело, и он двигался на мне. Его штаны и трусы были стянуты до половины, мои тоже, мы терлись друг о друга, наши руки останавливались время от времени, руки, на которые мы сплевывали и облизывали. Пружины матраса ритмично скрипели в такт нашим телам в темноте. Я целовал его волосы, его макушку. Пружины и наши тяжелые вздохи были единственными звуками в комнате, когда закончилась кассета. Мы кончили вместе или почти вместе и долгое время так и лежали, почти неподвижно.
Шон
Иду в комнату к Дентону. Пьем холодное пиво, курим шмаль и болтаем, но меня выбешивает история про смерть друга, то, что он поставил Duron Duran и пялится на меня, как извращенец, так что мы разговариваем еще какое-то время, и я набираюсь. Потом ухожу и слоняюсь по кампусу. В Строуксе осталась бочка с пивом, потому что вечеринка в Буте умерла. Разглядываю граффити в сортире, где говорится обо мне, и пытаюсь вспомнить, правда ли это. В коридоре парень из Эл-Эй в шортах, солнечных очках и футболке «Поло». Когда я прохожу мимо него, он без улыбки просто произносит: – Здорово, чувак.
Меня подзывает девчонка, которой я уже присовывал, у нее короткая стрижка шипами, сильно накрашенные черным глаза, а в руках змея по кличке Брайан Ино. Она стоит, облокотившись на гелевый светильник, и мы говорим о ее змее. К нам подходят ее друзья, все на экстази, но у них ничего не осталось. Я слишком убрался, чтобы жаловаться. Гетч тоже там, укуренный в умат, говорит мне, что дети, которые умирают в колыбели, – самые умные, потому что интуитивно чувствуют, какая жизнь ужасная штука, и делают свой выбор. Я спрашиваю, откуда у него такие познания. Музыка орет, и я не разбираю, что он говорит, это, мол, по Фрейду или от Тони. Я ухожу, брожу по кампусу, ищу сигареты, ищу Дейдре, Кэндис и даже Сьюзен. Потом я в комнате у Марка, но он съехал с концами, ушел в историю, испарился.
Лорен
Лежу в кровати. В комнате Франклина. Он спит. Дурацкая затея. В любой момент могла войти Джуди. Надо уйти до того, как вернется его пидороватый сосед, и я не могу перестать думать о тебе, Виктор. Дорогой, дорогой мой Виктор. Сегодня вечером меня обнимают чужие руки. Я вспоминаю ночь в прошлом семестре. Это была среда, ты был у себя в комнате, писал бестолковую работу по бестолковому предмету, и мне было жаль, что из-за меня ты задерживался с написанием эссе. О Виктор, жизнь – странная штука. Я печатала в твоей комнате и в стольких словах делала ошибки, но мне не хотелось отрывать тебя или надоедать с исправлениями ошибок друг у друга. Боже ты мой. Как глубокомысленно звучит! Будто жизнь есть орфографическая ошибка: мы постоянно пишем и переписываем друг с друга. Ты здесь такой же, как в Европе? Интересно. Прошлым летом ты сказал мне, что будешь таким же. Меня бы ужасно расстроило, если б это оказалось не так; если бы я была с тобой, а ты – где-нибудь на другой планете. В этом ничего хорошего бы не было. Ты хотел купить пиццу и не хотел идти на вечеринку «Мокрая среда» в Уэллинге в тот вечер, потому что хотел успеть на «Династию» и на «Поле чудес». Я прекрасно помню ту ночь. Я не переставала пялиться на твой постер фильма «Дива». Мне вообще нельзя напиваться только наполовину. Это был ужас. Мне так нравилась песня, которая играла. Так замечательно было, что ты слушал кассету с парижскими группами, которую я записала только тебе одному, но, когда я вспоминаю эту песню, на меня находит депрес-няк, особенно с тех пор, как где-то здесь в Буте в меня влюбился один француз. Виктор, я так сильно скучаю по тебе. В ту ночь в прошлом семестре ты не хотел идти на вечеринку, а я хотела, потому что там был мальчик, в которого я была влюблена и все еще с ним встречалась, а ты сказал, что он пидор и что это не считается, и в чем-то ты был прав, но мне было наплевать. Я просто курила сигареты.
– У тебя есть спички? – спросила я.
Ты порылся в карманах роскошной кожаной куртки.
– Да.
И бросил мне спички.
– Спасибо, – сказала я.
И повернулась к печатной машинке написать тебе записку, очевидно лишенную смысла. Тебе. Ты был занят тем, что корябал какую-то тарабарщину чернокожему, который всегда ходил в солнечных очках, даже если на улице шел дождь, и в них отражались твои глаза. Что это был за предмет? Электронный джаз? Хм, подумала я, а что за бумаги лежат перевернутыми у тебя на столе? Но из уважения к твоей личной жизни я к ним не притронулась и не спросила тебя об этом. Тебе наверняка вовсе не хотелось, чтобы мне было известно об их существовании. На столе у тебя был рулон туалетной бумаги, пакетик с превосходной гавайской ганджей и «Книга рок-списков». Я гадала, что же все это означало. У меня заканчивалась бумага. Может, мне следовало спросить, скоро ли ты закончишь, но вместо этого я лишь пялилась на тебя.
– Чего тебе надо? – спросил ты, когда я вытаращилась на тебя, следя за твоими успехами.
– Бумаги, – ответила я, не желая сбивать ход твоих мыслей.
– Держи. – Ты бросил мне лист писчей бумаги.
– Ты почти закончил? – спросила я.
– Сколько времени? – спросил ты, вспоминая, что обещал мне к десяти закончить.
– У тебя осталась одна минута, – ответила я.
– Черт возьми, – сказал ты.
Так проходили наши дни, Виктор. Всегда казалось, что осталась только одна минута, все время… Никакого смысла, особенно с тех пор, как мы не часто этим занимаемся, ну, я думаю, это было бы неправильно, и, ну…
(Боже ты мой, я и Франклин, а как же Джуди? Нехорошо это.)
Ну… может, я не должна подвергать все оценочным ссуждениям. Пол как-то сильно разозлился на меня потому, что я не могла написать «ссуждение» (видишь?). Черт возьми. Сужденее. Это тоже неправильно. Джейме читала письмо, а я знала, что ты влюблен в нее, а не в меня (хотя к лету влюбился) и тебя меньше всего волновало, встречалась я с пидором или нет. Джейме спросила, кому адресовано это письмо. Я ответила, что тебе. Джейме – шлюха. Таково мое мнение. Она… ну да забудь. Это того не стоит. Я очень устала. Устала от всего. В любом случае, дорогой Виктор, с меня хватит. Скоро я перестану о тебе думать. Я так и не подписала то письмо. И даже не отдала его тебе. Не помню, что вообще там говорилось. Я лишь только надеюсь, что ты помнишь, кто я есть. Только не забывай меня…
Как я напряжена, думаю я про себя. Гляжу на Франклина.
Бездвижно, не шелохнувшись, остаток ночи я провожу с ним в кровати.
Но я не поднимаюсь с ним на завтрак.
Бертран
Je ne pouvais m’empecher de m’approcher de toi a la soiree. J’ai bu trop de tequila et j’ai peut-etre fume trop de pot mais qa ne vent pas dire que je ne t’aime pas. Ce-pendant apres te l’avoir dit, j’ai marche jusqu’a la fin du monde et j’ai vomi. Hier nous nous sommes separes avec Beba, ma petite amie. Toi, tu etais une des raisons pour ca (alors Beba ne sait pas que je te desire) mais pas la seule. C’est que depuis longtemps que je me sens seduit par toi. Je ne suis pas fou, mais tu m’interesse et j’ai pris quelque photos de toi que j’ai fait quand tu ne regardais pas. Je ne peux pas croire que tu ne m’as pas remarque. Si tu etais venue avec moi hier soir, je t’aurais rendue heureuse. J’aurais pu te rendre tres heureuse. Et j’aurais pu te rendre plus heureuse que ce type avec qui tu es partie hier soir. En mettant les choses au pis je pourrais toujours retourner a Paris et vivre avec mon pere. De toute facon, L’Amerique est chiante. Toi et moi faisant l’amour dans la villa de mon pere a Cannes. Et quitter mon boulot de redacteur a Camden Courier. Peut-etre as-tu vu mes articles? «Comment prevenir le Herpes» et «Les effets positifs de l’extase». Tu ne m’obsede pas. Je pourrais avoir n’importe quelle fille que je veux ici (et j’y ai passe pres), mais tes jambes sont parfaites, meilleures que toutes celles des autres filles et tes cheveux sont si blonds et doux, meilleurs encore de tous et ta figure est parfaite elle-aussi. Je ne sais pas si tu as eu une operation de nez mais ton nez est parfait. Tes traits sont vraiment parfaits. Je vais peut-etre essayer encore une fois. Mais ne pars pas la prochaine fois. Rappelle-toi que je pourrais te rendre tres heureuse. Je sais bien baiser et j’ai la Carte American Express de platine. Je suppose que tu 1’as aussi. Tes jambes sont splendides, et meilleures que celles de toute autre fille. De quelle couleur sont tes yeux? Les photos que j’ai prises sont toutes en noir et blanc. Je voudrais suivre les memes cours que toi, mais je fais de la photo et toi… quoi? Les beaux-art? Tu es sexy. Si je sa-vais que quelqu’un s’est dpris de toi comme moi, et toi, tu eprouvais le meme sentiment envers lui, je partirais. Je rentrerais chez moi. Aucun doute.
Пол
Дни пролетали так быстро, что казалось, время замерло. Все следующие недели я был только с ним. Я перестал ходить на актерское мастерство, импровизацию, устройство декораций и генетику. В любом случае ни один из этих предметов не менял мир к лучшему, по крайней мере так, как это делал он. Я существовал в сонной прострации, но она была полна жизни и довольства. Я вечно улыбался и напоминал завзятого алкаша, хоть и перестал пить пиво, как раньше, потому что не хотел нарастить брюхо. С пива я перешел на водку.
Чем же мы занимались? В основном я тусовался только с ним. Я не представил его ни Раймонду, ни Дональду, ни Гарри, но и со своими друзьями он меня не стал знакомить. Он приохотил меня играть в квотерс, и я выучился закидывать монетку в пластиковые стаканы бочкового пива с таким проворством и искусностью, что, когда мы играли – либо с Тони, либо просто вдвоем, – он непременно убирался, а я сидел чуть потрезвее, уставившись на него и потягивая теплый «Абсолют». Его задело, что я так быстро догнал, и он мастерил в одиночку, чтобы не отстать от меня.
То было время, когда я, замечая прежних любовников на вечеринках, не парился, потому что был слишком уверен в своем новом рыцарском романе. Каждый раз, когда я проходил мимо кого-нибудь в столовой, или на вечеринке, или когда с Шоном бывал в городе, или сидел у «Конца света», глядя, как осень переходит в зиму, я не заливался краской и не отводил глаза. Я приветственно кивал, улыбался, и, когда возвращался к тому, чем занимался, меня не передергивало от отвращения. На вечеринках, когда в помощь развлекательному комитету (только ради Шона) я закатывал пивные кеги и расставлял колонки, я ни с кем не заигрывал и вообще ни на кого не смотрел. Конечно же, я замечал тех, с кем переспал. Они выделялись даже отчетливее, и мне было только легче оттого, что я был не с ними, что вместо этого я был с Шоном.
Поскольку его сосед Бертран («воображала французишка», говорил он) все выходные то бродил по магазинам в Нью-Йорке, то оставался у своей подружки, жившей не в кампусе, комната была в нашем распоряжении, что было и хорошо и плохо. Хорошо, так как она находилась в доме, где обычно каждый вечер на неделе проходили вечеринки, так что было неплохо напиться в Буте в общей комнате или, если не шел дождь или снег, то и на улице у главного входа, а затем отправиться вверх по лестнице в комнату в конце коридора. Плохо же потому, что его пугало, что нас услышат, на него находила паранойя, и ему требовалось выпить гораздо больше, прежде чем вообще можно было говорить о какой бы там ни было прелюдии.
После секса (во время секса он превращался в маньяка, дикого зверя – жесть полная) мы помирали с голоду и отправлялись на его мотоцикле в «Прайс-чоппер». У него всегда был запасной шлем. Я обхватывал его за крепкую тонкую талию, и он гнал по Колледж-драйв к рынку. Оказавшись там, он играл несколько партий в «Жоуст» на игровых автоматах у главного входа, а я покупал сыр в ломтиках, ужасную салями, которая ему очень нравилась, ржаной хлеб для него и пшеничный цельнозерновой для себя и, если еще не было двух, неминуемую упаковку пива «Дженни» или «Будвайзера». Мне нравился «Беке», но он говорил, что «Беке» слишком дорогой и у него нет столько денег. Но больше всего он любил воровать в магазинах. Ему настолько это нравилось, что мне приходилось его утихомиривать. Мы занимались этим только посреди ночи, когда никого не было, работала только одна касса, ночные сменщики распаковывали консервы на задах, а из колонок, днем игравших музыку для супермаркетов, раздавался Rush. Я расхаживал в своем длинном шерстяном пальто, купленном в городе в Армии спасения, а он в кожанке с потрепанными меховыми вставками, в карманах которой было на удивление много места, и мы без проблем выходили, мое пальто и его куртка отвисали от сигарет, бутылок вина, мороженого «Хаген Даз», шампуня, он лишь нагло притормаживал на кассе и покупал одну жевательную резинку «Базука».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34