И это Витторио? Чувак, который подкатывается к Лорен? Когда она заходит, он обнимает ее, а она глядит на меня и закатывает глаза над старческим сутулым плечом Витторио. Я отмечаю это, но погоды оно уже не делает. «Почему бы ей попросту не трахнуть его?» – думаю я.
– …приятная, приятная неожиданность…
– Я думал, нас приглашали, – сказал я раздраженно.
– Ох, приглашали, приглашали, – говорит Витторио, глядя на Лорен, как будто она это сказала. – Но это такая приятная… приятная неожиданность…
– Витторио, вы помните Шона, – говорит она. – Витторио же вел у тебя один из предметов? – спрашивает она меня.
Я этого чувака ни разу в жизни не видел, только слышал о его развратных похождениях от Лорен, которая говорила об этом запросто, как о шутке. Когда она рассказывала о его поведении, было сложно сказать, хвастается она или же намеренно пытается отбить у меня охоту. Не важно.
– Да, – говорю я, – привет.
– Да, да… Шон, – говорит он, все так же вылупившись на Лорен.
– Ну-с… – говорю я.
Он тяжело дышит, и я чувствую, как от этого чувака несет алкоголем.
– Да, – рассеянно произносит он, провожая Лорен в гостиную, забыв закрыть за собой входную дверь.
Я закрываю дверь. Иду следом.
Кроме него на так называемой вечеринке еще шестеро. (Я не понимаю, почему до Лорен не доходит, что шесть человек это не «вечеринка», а скорее гребаное «собрание».) И все сидят за столом в гостиной. Какой-то бледный молодчик в комбезе с бензоколонки «Мобил», с бритой башкой и в ленноновских очочках, курит в кресле сигареты «Экспорт А» и презрительно оглядывает нас, когда мы заходим. Пара из Сан-Франциско – Трэв и его роскошная жена Мона, которые живут рядом с колледжем, пока Трэв заканчивает свой роман, а Мона ходит на поэтический семинар Витторио, – сидят на двух стульях рядом с кроватью, где устроились две жуткие редакторши из литературного журнала, который редактирует Витторио вместе с Мари – пухлой тихой тетушкой за сорок, она похожа на итальянскую вдову и, полагаю, заботится о нуждах Витторио.
Лорен знает одну из редакторш, та недавно опубликовала ее стихотворение в последнем выпуске их журнала. Об этом стихотворении я подумал то же, что и обо всех остальных. Для меня они все были бессмыслицей. Вся эта петрушка про умирающих от грусти девчонок в пустых комнатах, как они думают об ушедших парнях, или мастурбируют, или курят сигареты на влажных от смазки простынях, как жалуются на менструальные схватки. Мне казалось, что Лорен просто писала одно бесконечное стихотворение, и однажды ночью после секса я сказал ей начистоту, что ни одно из них (нет, «ни одно из них» – этого я не говорил) – что многие из них для меня просто не имеют смысла. Она лишь повторила: «Не имеют смысла» – и снова легла, а когда я потом хотел ее поцеловать, ее рот и объятия казались холодными, безразличными, одеревеневшими.
– Это очень многообещающая поэтесса… м-да… – говорит Витторио о Лорен, опуская свою мясистую, волосатую лапу ей на плечо.
Потом Витторио поворачивается к лысому парню в кресле и говорит о претенциозном типчике:
– А это Стамп, еще один… да, очень многообещающий поэт…
– Мы знакомы. – Лорен кокетливо улыбается. – Ты писал курсовую у Гликмана в прошлом семестре, верно? По…
Забыла. Должно быть, сильно впечатлило.
– Да, – говорит Стамп, – по Хантеру С. Томпсону.
– Точно, – говорит она. – А это Шон Бэйтмен.
– Привет… Стамп? – Я протягиваю руку.
– Да. Сначала был Каркас, но я поменял кличку. – И салютует мне вместо рукопожатия.
– Твое… лицо мне знакомо, – говорю я, присаживаясь.
– Вино? Э-э-э, водка? Джин? – спрашивает Витторио, присаживаясь на кресло рядом с Лорен и указывая на стол, за которым мы все «собрались». – Ты же любишь джин, правда… Лорен?
Какого хера ему об этом известно?
– Да, джин, – говорит Лорен. – У вас есть тоник?
– Ну конечно же, конечно… я сделаю, – говорит Витторио своим мягким, чуть ли не пидороватым голоском и тянется над коленями Лорен за ведерком со льдом.
– Я просто пива выпью, – говорю я, но Витторио и не думает передать мне бутылку, тогда я дотягиваюсь и беру «Беке».
Молчание. Ждут, пока Витторио сделает напиток для Лорен. Я сижу себе, глядя на трясущиеся руки Витторио, и беспокоюсь, заметив, сколько джина он плещет в стакан Лорен. Поворачиваясь передать ей стакан, он глядит ошарашенно, как будто чем-то поражен, и, когда она берет у него свой дринк, он произносит:
– Посмотри же… посмотри на солнечный свет, солнечный свет… сквозь твои золотистые волосы… золотистые волосы… – Теперь у него дрожит голос – Солнечный свет, – шепчет он. – Посмотри, как они сверкают… сверкают в солнечном свете.
Господи Исусе, меня от этого реально тошнит. От нее тошнит. Я крепко сжимаю пиво, сдираю сырую этикетку. Затем гляжу на Лорен.
Солнце еще не село и пробивается через большое витражное окно, и от него волосы Лорен и в самом деле сверкают, и прямо сейчас она кажется мне сногсшибательной. Все хихикают, а Витторио нагибается и принимается нюхать ее волосы.
– Ах, сладкие, как нектар… нектар, – говорит он. Сейчас закричу. Сейчас закричу. Нет, не буду.
– Сладкие, как нектар… – снова бормочет Витторио, после чего отстраняется, и ее пряди спадают обратно.
– О, Витторио, – говорит Лорен, – пожалуйста, прекрати.
Ей приятно, думаю я. Ей чертовски приятно.
– Нектар… – снова повторяет Витторио. Одна из редакторш после продолжительной паузы
решает заговорить и произносит:
– Мона как раз рассказывала нам о некоторых ее проектах…
Мона в белой просвечивающей блузке, выцветших джинсах в обтяжку и ковбойских ботинках выглядит весьма сексапильно – курчавые белокурые волосы, скучившиеся на голове, и лицо с темным загаром. Ходит слух, что она околачивается около Дьюи, предлагает первогодкам дурь, а потом их трахает. Я пытаюсь встретиться с ней глазами. Она делает большой глоток из бокала с белым вином, прежде чем что-то произнести.
– Ну, по существу, сейчас я внештатный журналист. Только что взяла интервью у двух виджеев с Эм-ти-ви.
– Ха! – восклицает Стамп. – Эм-ти-ви! Виджеи! Как же это бесподобно!
– На самом деле это было довольно… – Мона наклоняет голову, – освежающе!
– Освежающе, – кивает Трэв.
– В смысле? – хочет знать Стамп.
– В том смысле, что она действительно ухватила суть этой монолитной корпоративной надстройки, которая вдалбливает в голову и разносит заразу среди так называемых невинных Америки, трахает им мозг этими… этими, по существу, сексистскими, фашистскими, вопиюще буржуазными клипами. «Video Killed the Radio Star», такого рода тема, – говорит Трэв.
Все молчат долгое время, пока Мона не начинает снова.
– На самом деле это не так… агрессивно. – Она отхлебывает своего напитка и наклоняет голову, глядя на Трэва. – Это больше про твою книгу, Трэв.
– О да, Трэвис, – говорит одна из редакторш, поправляя очки, – расскажи нам о своей книге.
– Он давно работает над ней, – щебечет Мона.
– Ты ушел из «Риццоли»? – спрашивает другая редакторша.
– Ага. Точно, – кивает Трэв. – Нужно книгу доделывать. Мы уехали из Эл-Эй… когда? – Он поворачивается к Моне, которая, кажется, со мной заигрывает. – Девять месяцев назад? Пару месяцев были в Нью-Йорке, теперь вот здесь. Но я должен доделать эту книгу.
– В «Сент-Мартинсе» очень интересовались, – говорит Мона. – Но Трэву нужно ее закончить.
– Да, зайка, – говорит Трэв, – нужно.
– Давно ты над ней работаешь? – спрашивает Стамп.
– Не так давно, – говорит Трэв.
– Тринадцать лет? – спрашивает Мона. – Не так давно?
– Ну, время субъективно, – говорит Трэв.
– Что такое время? – вопрошает одна из редакторш. – То есть – на самом деле?
Я смотрю на Витторио, который потягивает красное вино и таращится на Лорен. Лорен достает из своей сумочки пачку «Кэмела», и Витторио дает ей прикурить. Я быстро допиваю «Беке» и продолжаю пялиться на Лорен. Когда она смотрит на меня, я отворачиваюсь.
Трэв произносит:
– Но разве вам не кажется, что рок-н-ролл похоронил поэзию?
Лорен, Стамп и Мона хохочут, я гляжу на Лорен, она закатывает глаза. Она смотрит на меня и улыбается, и я чувствую облегчение, – как же я жалок. Но я не могу ответить ей улыбкой, пока она сидит рядом с Витторио, так что смотрю, как она глубоко затягивается сигаретой, которую прикурил Витторио.
– Конечно! – буквально орет Стамп. – Я узнал больше от Black Flag, чем когда-либо от Стивенса, или Каммингса, или Йейтса, или даже Лоуэлла, но бог ты мой, черт подери, Black Flag – это и есть поэзия, чувак.
– Black Flag… Black Flag… какой такой черный флаг? – спрашивает Витторио, полуприкрыв глаза.
– Я тебе потом расскажу, Витторио, – удивленно отвечает Стамп.
Трэв не возражает против того, что сказал Стамп, и кивает, прикуривая сигарету.
Стамп предлагает мне «Экспорт А». Я мотаю головой и говорю ему:
– Не курю.
Стамп говорит:
– Я тоже, – и прикуривает.
– Стамп… э-э, работает над очень интересным… сборником стихов о… – Витторио останавливается. – О… как это можно назвать… э-э, ох, господи…
– Скотоложство? – предлагает Стамп.
Я выуживаю пачку «Парламента» и закуриваю.
– Ну, бо… боже… да… я полагаю, именно… – неловко бормочет Витторио.
– Да, я разрабатывал тему, что, когда Человек ебется с животными, Он ебет Природу, потому что настолько компьютеризировался и все такое. – Стамп достает из кармана серебряную фляжку, делает большой глоток и говорит: – Сейчас у меня идет собачий раздел, там один парень привязывает собика и сношается с ним, потому что думает, что собака и есть Бог. D-O-G… G-0-D. Слово God, написанное наоборот. Дошло? Понятно вам?
Все, кроме меня, кивают. Я рыскаю взглядом по столу в поисках бутылки пива. Хватаю «Беке», быстро открываю бутылку, делаю большой глоток. Смотрю на Мари, которая, как и я, помалкивала на протяжении всей этой сцены из страшного сна.
– Надо же, какое совпадение, – говорит Лорен. – Утром я видела, как две собаки занимались любовью у меня перед общагой. Это было очень странно, но определенно поэтично с точки зрения эротической образности.
В конце концов мне находится что сказать.
– Лорен, собаки не занимаются любовью, – говорю я ей. – Они ебутся.
– Ну, оральный секс их точно не смущает, – смеется Мона.
– Собаки не занимаются любовью? – спрашивает меня Стамп с изумлением. – Я бы пораздумал над этим, будь я на твоем месте.
– Мм, нет… нет… я действительно верю, что собаки занимаются любовью… мм, да, они занимаются любовью при… солнечном свете, – говорит Витторио с грустью. – В золотых, золотистых… солнечных лучах они занимаются любовью.
Я извиняюсь и встаю, иду через кухню, думая, что она ведет в ванную комнату, затем вверх по лестнице и через комнату Витторио в его ванную комнату. Мою руки, гляжу на свое отражение в зеркале и говорю себе, что пойду обратно и скажу Лорен, что я плохо себя чувствую и нам лучше вернуться обратно в кампус. Что она на это скажет? Наверное, ответит, что мы только пришли сюда и что если мне хочется уйти – пожалуйста, и она встретится со мной, когда вернется в кампус. Я что, правда что-то сказал про ебущихся собак? Забудь про кокс, думаю я и открываю медицинский шкафчик Витторио больше со скуки, нежели из любопытства. Туалетная вода «Си бриз», «Виталис», зубная щетка «Топол», «Бен-Гей», пептобисмол, тюбик «Препарейшн-Эйч», упаковка либриума. Экий модник. Я достаю бутылочку из шкафчика, открываю ее, высыпаю черно-зеленые капсулы на ладонь, а затем глотаю одну, чтобы успокоиться, запиваю с ладони водой из-под крана. Затем вытираю рот и руки о полотенце, свисающее с душевой кабинки, и возвращаюсь обратно в гостиную, уже проклиная себя за то, что оставил без присмотра Лорен с Витторио так надолго.
Все говорят о книге, которой я не читал. Присаживаюсь обратно в кресло рядом с Лорен и слышу, как одна из редакторш произносит:
– Весьма… весьма плодотворная.
А другая говорит:
– Да, это веха.
Открываю еще одну бутылку и гляжу на Лорен, которая окидывает меня попрошающе-умоляющим взглядом. Я ставлю бутылку на место и смотрю на Мону и ее просвечивающую блузку.
– То, как она представила воплощение Матери Земли, просто потрясающе, не сказать – дерзко, – говорит Мона, изо всех сил кивая.
– Но не только то, как она ее представила, – говорит Стамп. – Меня сразили именно джойсовские коннотации.
– Да это Джойс, типичный Джойс, – соглашается Мона.
– Стоит прочитать эту книгу? – спрашиваю я Лорен, надеясь, что она повернется ко мне и отвернется от Витторио.
– Тебе бы не понравилось, – отвечает она, не глядя на меня.
– Почему? – спрашиваю я.
– Для тебя она «лишена смысла». – Она отхлебывает из стакана.
– Не только Джойс, она мне немного напомнила Акер, – говорит Трэв. – Кстати, читал кто-нибудь «Молния ударила меня в член» Крэда Килодни? Это потрясающе, потрясающе.
Он качает головой.
– Что это значит? – спрашиваю я ее.
– Догадайся, – шепчет она.
Я откидываюсь назад, сдерживаю зевоту, пью себе пиво.
Трэв поворачивается к Витторио.
– Но, Витторио, позволь спросить тебя, разве ты не думаешь, что эта условно богемная бессистемная панк-писанина опустившихся поствьетнамских, постуотергейтских, пост… черт, пост-все-на-свете менестрелей – результат того, что литературный истеблишмент вдалбливает потерянному поколению никчемную пропаганду, эксплуатирующую жадность и сексуальную пресыщенность, разрушающую разум, лишающую способности высказываться, и именно поэтому такие издания, как «Просто еще один мудак», – жареная компиляция андеграундных, в кавычках, произведений, прочно оседают в умах этого клана плохо приспособившихся, ни во что не верящих, мятежных, своекорыстных… черт их дери, выкидышей, или ты думаешь, это все… – и тут Трэв замолкает, подбирает нужное слово, – фуфло?
– Ох, Трэ-эв, – говорит Мона.
– Э-э… фуфло? – бормочет Витторио. – Что за фуфло… о чем ты? Я не… читал эту книгу… э… – Он поворачивается к Лорен. – Фуфло?.. Ммм, тебе понравилась эта книга?
– О да, – кивает Лорен, – очень понравилась.
– Я… я не читал эту… эту книгу, – робко произносит Витторио, опустив глаза на свой стакан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34