– Так, значит, ты не хочешь ехать в Бостон завтра, в этом дело? – спросил он.
– У тебя уже двадцать очков.
Я бросил сигарету в пустую пивную бутылку, стоявшую на ночном столике, и встряхнул ее.
Шон только лишь посмотрел на меня и произнес:
– Не так уж ты мне и нравишься. Не знаю, почему я здесь.
– Ничем не могу помочь, – говорю я, поднимаясь и надевая халат. Я принюхался к халату. – Надо его постирать.
Я просканировал комнату на предмет выпивки, но было уже поздно, и мы разделались со всем пивом. Я потянулся через него и поднес бутылку к свету посмотреть, не осталось ли чего. Ничего.
– «Приоденься и присунь» пропустишь, – сказал он низким угрожающим голосом.
– Знаю.
Я пытался не паниковать.
– А ты пойдешь? – в конце концов спросил я.
– Естественно. – Он пожал плечами и передвинулся к зеркалу, не поднимаясь из кресла.
– Что наденешь? – спросил я.
– Что обычно, – ответил он, уставившись в свое отражение.
Самовлюбленный сучонок.
– Да неужто?
Я оглядел комнату. Не знаю, чего я искал. Хотелось выпить. Я подошел к проигрывателю, осмотрел его.
Рядом с колонкой было полбутылки «Бекса». Я присел обратно на кровать. Он поднялся.
– Я пойду.
– Куда? – спросил я и небрежно хлебнул. Пиво было теплым и выдохшимся, я скорчил гримасу, но все равно выпил.
– Позанимаюсь в ночном зале, – ответил он. Самовлюбленный бздунишка.
Он пошел к двери, и тут я заорал:
– Я не хочу ехать в Бостон на выходные! Не хочу видеть свою мать. Не хочу видеть Джаредов, – (хотя, наверное, мне хотелось увидеться с Ричардом), – и Ричарда из «Сары Лоренс» не хочу видеть, – (это в надежде вызвать у него ревность), – и… – Я умолк.
Он стоял молча.
– И еще я не хочу оставлять тебя здесь… Потому что я не доверяю тебе, но этого я не стал
говорить.
– Я пошел, – произнес он. Открыл дверь и оглянулся. – Я подброшу тебя завтра до автовокзала. Во сколько автобус?
– В одиннадцать тридцать, кажется.
Я глотнул еще пива и закашлялся. Вкус был отвратительный.
– О’кей, подтягивайся к мотоциклу в одиннадцать, – сказал он, выходя.
– В одиннадцать.
Он закрыл дверь, и слышно было, как эхо от его шагов гуляет по коридору.
– Спасибо, Шон.
Я начал собираться, гадая о том, как теперь выглядит Ричард, пытаясь вспомнить, когда видел его в последний раз.
Шон
Кто-то заходит в «Паб», ищет кого-то, не находит и уходит, за ними закрывается дверь. Лорен Хайнд – совершенной красотки, которая оставляла записки у меня в ящике, среди них не было, и в «Паб» сегодня вечером я пришел только затем, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. В прошлую субботу, в общем корпусе, я видел, как она опускает записку. Я и поверить не мог. Я был в таком шоке, что это оказался кто-то симпатичный, что вся прошлая неделя прошла как будто в дурмане. Сейчас я за столом с четырьмя, или пятью, или шестью ребятами, типа слушаю их отмороженный разговор, ищу глазами эту девчонку. Все говорят о том, что нового в скульптурной мастерской – о преподавателях по скульптуре, вечеринках, о последней скульптуре Тони, хотя и понятия не имеют, что она «выражает». Мне Тони сказал, что подразумевал стальную вагину, но никто из этих идиотов не догоняет.
– Она такая волнующая, такая чувственная, – говорит девушка с серьезной миной.
– Очень сильная. Вне стиля, – соглашается ее подружка – лесба из Дьюка, приехавшая в гости, и выглядит она так, будто сильно перебрала с MDA.
– Это Нимой. Чистый Нимой, – говорит Гетч.
Отвлекаюсь. Заходит еще кто-то, это та девчонка, которая, если меня не подводит память, совершенно немотивированно поцеловала меня взасос на прошлой пятничной вечеринке. В джукбоксе по-прежнему Питер Гэбриел.
– Но это же Диана Арбус – вне всякого сомнения, – говорит одна из девушек, и это она серьезно.
Дентон окидывает меня железным взором с противоположной стороны стола. Он-то, наверное, согласился с этим.
– Но ревизионистская теория в ее случае совершенно не обоснована, – радостно вставляет кто-то.
Возникает заминка, затем чей-то вопрошающий голос:
– А как насчет Виджи. Что о Виджи-то вы думаете, бога ради?
Испытывая невнятный сексуальный интерес, заказываю еще один кувшин пива и пакет картофельных чипсов со вкусом барбекю, от которых у меня расстраивается желудок. Питера Гэбриела сменяет Питер Гэбриел. Девчонка, поцеловавшая меня взасос в прошлую пятницу, уходит, купив пачку сигарет, и в каком-то извращенном смысле меня это разочаровывает. Она не настолько симпатична (слегка азиатка, с танцевального?), но, возможно, я бы ей вставил. Возвращаюсь к разговору.
– На этот раз Спилберг зашел слишком далеко, – шипит подсевший за столик недовольный мулат-интеллектуал в неброском необитниковском, но все же модном прикиде, увенчанном беретом.
Куда он зашел? Как будто только и делает, что ошивается в квартире в Кэнфилде, и бухает, как маньяк, и отваливает, когда родители приезжают на уик-энд, и каждый семестр принимает кучу друганов из закрытых колледжей. Какого хуя он делает в этой жизни? Как будто это его юные первогодочки посвящают в свои секреты и с ним подолгу прогуливаются вокруг общаг после ужина?
– Просто слишком далеко, – соглашается Дентон. Он серьезен, не шутит.
– Просто слишком далеко, – говорю я, кивая. Позади нашего столика второкурсники спорят о
Вьетнаме, какой-то чувак, почесывая голову, типа в шутку говорит:
– Черт, когда это было-то? А кто-то еще говорит:
– А не насрать ли?
И жирная девчонка с серьезным видом, готовая уже удариться в слезы, орет:
– Нет!
Кризис Старшекурсника Социологической Специализации. Я поворачиваюсь обратно к нашему столику с Уебками С Искусства, потому что они наводят меньше скуки.
Лесбиянка из Дьюка спрашивает:
– А вам не кажется, что истоки его популярного гуманизма скорее в извращенной поп-культуре шестидесятых, нежели в лишенной иллюзий модернистской точке зрения?
Поворачиваюсь опять к другому столику, но они растворились. Она снова спрашивает, перефразируя вопрос для напряженного мулата. Кого, черт подери, она спрашивает? Кого? Меня? Дентон не перестает кивать, будто она говорит что-то невероятно глубокое.
Кто вообще эта девушка? Зачем она живет? Интересно, может, стоит уйти прямо сейчас? Встать и сказать: «Спокойной ночи, уебки, это было сильно, и надеюсь, я никогда больше не увижу никого из вас» – и уйти? Но если я так сделаю, закончится тем, что они будут говорить обо мне, а это еще хуже, и я серьезно пьян. С трудом держу глаза открытыми. Единственная симпатичная девушка за нашим столиком поднимается, улыбается и уходит. Кто-то громким шепотом говорит:
– Она трахалась… вы готовы? – (Все за столом пригибаются вперед, даже я.) – С Лорен!
У всех от удивления раскрываются рты. Что за Лорен? Француз из Сотвелла? Или алкоголичка из Висконсина, работающая в библиотеке? Не может быть, что это моя Лорен! Исключено. Быть того не может, что она лесбиянка. Даже если так оно и есть – меня это слегка возбуждает. Но… может, записки она доставляла не по адресу? Может, она имела в виду ящик Джейн Горфинкель – он как раз над моим? Не хочется спрашивать, о которой Лорен идет речь, хотя узнать хочется. Гляжу на бар, пытаюсь отвлечься, но там по меньшей мере четыре девчонки, с которыми я переспал. На меня не смотрит ни одна из них. Они по-деловому, с отсутствующим видом потягивают пиво и курят, да что за хуйня. В конце концов срываюсь, сваливаю, ухожу. Проще простого. Я за дверью. Фелс неподалеку. У меня там есть кое-какие друзья, разве не так? Но при мысли об этом находит невероятнейшая тоска, так что я просто слоняюсь какое-то время по общаге, а затем сваливаю. Теперь в Сотвелл? Не-а. Но та девчонка, которая поцеловала меня… кажется, живет в Нойсе, в одноместной комнате № 9. Иду к ее двери и стучусь.
Кажется, я слышу смех, затем пронзительный голос. Чей? Чувствую себя дураком, но я пьян, так что все круто. Открывается дверь – девчонка, которая вышла из-за стола, не та, что поцеловала меня, на ней халат, а за ней в кровати какой-то бледный парень, раскуривающий на футоне большой багровый бонг. Господи Иисусе, отстой полнейший, думаю я.
– Э-э, а Сьюзен не здесь живет? – спрашиваю я, краснея, стараясь не робеть.
Девчонка оборачивается назад к парню в кровати.
– Сьюзен живет здесь, Лорен? Парень затягивается бонгом.
– Нет, – отвечает он, предлагая его мне. – Лей-девять.
Я поспешно сматываюсь. Быстро выхожу за дверь. Я на улице, холодно. Что делать? Думаю. Что же это за вечер, если ничего не предпринять. Так и останется никаким? Как все остальные гребаные вечера? Появляются какие-то мысли в голове. Решаю отправиться в Лей-9, где живет Сьюзен. Стучусь. Кроме альбома «Небраска» Брюса Спрингстина, ничего не слышно. Трахаться под такой музон – самое то, думаю я. Проходит долгое время, но в итоге Сьюзен открывает дверь.
– Как поживаешь, Сьюзен? Привет. Извини, что побеспокоил тебя в такое время.
Она странно так на меня смотрит, потом улыбается и говорит:
– Без проблем, заходи.
Я захожу, руки в карманы куртки. У нее на стене над компьютером и бутылкой «Столичной» две ксерокопированные карты Вермонта… на самом деле это Нью-Гэмпшир или, может, Мэриленд. Я слишком для этого пьян, доходит до меня, когда я заваливаюсь и глубоко вздыхаю. Сьюзен закрывает дверь и говорит: «Рада, что зашел» – и запирает дверь, и от того, что она запирает дверь, у меня все опускается; до меня доходит, что она тоже хочет трахаться и что именно это от меня и ожидается, и в этом виноват только я, а на самом деле я хочу Лорен Хайнд и мне кажется, что сейчас меня вырубит, а она выглядит готовой на все и совсем молодой.
– Где был? – спрашивает она.
– В кино. Отличный итальянский фильм. Но он весь по-итальянски, так что накуренным не посмотришь, – говорю я, стараясь быть погрубее, отбить у нее охоту. – Субтитры, знаешь ли.
– Да. – Она улыбается по-доброму, по-прежнему влюбленная в меня.
– Что я хотел сказать, типа, э, почему эти карты… Да, это самое, что эти карты там делают? – спрашиваю. Ну и лошара.
– В Мэриленде круто, – говорит Сьюзен.
– Я хочу переспать с тобой, Сьюзен, – говорю я.
– Что? – Притворяется, что не расслышала.
– Ты не расслышала?
– Нет. Слышала, – отвечает она. – В тот вечер мне так не показалось.
– Так что ты на это скажешь? – спрашиваю я, оставив эту ремарку висеть прямо у меня над головой.
– Мне кажется, что это вообще смешно, – говорит она.
– Как это? То есть почему ты так думаешь?
– Потому что у меня есть бойфренд, – говорит она, – припоминаешь?
На самом деле я ничего такого не помню, но все же выпаливаю:
– Это не играет роли. Это не причина, чтобы не трахаться.
– Да неужто? – спрашивает она скептически, но улыбается. – Объясни-ка.
– Ну, понимаешь ли, это как это самое… – Я присаживаюсь на кровать. – Это типа, это самое…
– Напился, – говорит Сьюзен.
Господи, имя Сьюзен такое дурацкое. Оно напоминает мне слово «синус». Она берет меня на слабо. Я прямо-таки чувствую, как она вся исходит. Она хочет.
– Где же ты была всю мою жизнь? – спрашиваю я.
– Ты знал, что я родилась в «Холидей-инн», – кажется, говорит она.
Я пялюсь на нее, совершенно недоумевая, совсем уже ебанувшись. Теперь она рядом со мной на кровати. Я продолжаю пялиться.
В конце концов я говорю:
– Просто сними одежду и ложись или стой, мне все равно, на кровати, и, это самое, не важно, родилась ли ты в «Холидей-инн». Понимаешь, о чем я?
– Прекрасно, – говорит она. – Ты случаем не на искусстве учишься все еще?
– Что? – спрашиваю я.
У меня слезятся глаза. Она приглушает свет, и все происходит на самом деле, есть там бойфренд или нет его. Я пьян, но не настолько, чтобы отказываться. В ванной общего корпуса над туалетом сегодня кто-то написал раз пятнадцать: «У Рональда Макглинна ни хуя, ни яиц».
Она поворачивается ко мне – ее плоть мерцает зеленым светом от светящихся слов на компьютерном экране – и ничего не говорит. Я ложусь на спину, и она начинает сосать и пытается засунуть палец мне в жопу. Мне хорошо, а ее от этого реально прет, и я думаю, о чем говорят в ситуациях типа этой? Ты католичка? Тебе когда-нибудь нравились «Битлы»? Или девчонок положено спрашивать про «Аэросмит»? Девчонки в средней школе, помнится, одели черные повязки в день, когда Стивен Тайлер женился. Средняя школа была отстоем. Она все отсасывает, губы влажные, но твердые. Я засовываю руки под ее футболку, щупаю ее титьки. У нее небольшая волосатая бородавка под рукой, и у меня на самом деле от этого даже не пропадает желание. Не особо возбуждает, конечно, но и желания не отбивает.
– Погоди… погоди…
Я пытаюсь стянуть трусы до конца, затем джинсы, но я на кровати, и она у меня отсасывает и пытается раздвинуть ноги еще шире, и, хотя все это вызывает у меня типа отвращение, мне чересчур хорошо, чтобы ныть. Она поднимает голову.
– Болезни? – спрашивает.
– Нет, – говорю я, хотя должен сказать «да, мандавошки» и прекратить все это.
Я снимаю ее футболку через голову, нитка зеленой слюны приклеилась к губам, когда она поднимает голову. Я прикасаюсь сбоку к ее лицу, потом расстегиваю свою рубашку, сбрасываю штаны.
– Подожди, выключи свет, – говорю я ей. Она скалится.
– Мне нравится со светом. – И кладет руки мне на грудь.
– Не, нахуй. Я хочу без света. Решай вопрос.
– Я выключу. – Она выключает. – Так лучше?
Мы снова начинаем целоваться. Что теперь произойдет, думаю я. Кто начнет жуткое порево? Что сказали бы ее родители, если б знали, что это единственное, чем она здесь занимается? Пишет хайку на своем «Эппле», хлещет водку, как какая-то свихнувшаяся алкоголичка, постоянно трахается… Отреклись бы они от нее? Дали бы ей больше денег? Что?
– О, зайка, – стонет она.
– Тебе нравится? – нашептываю я.
– Нет, – снова стонет она, – я хочу включить свет. Я хочу видеть тебя.
– Что? Не верю.
– Мне хочется знать, что я творю, – произносит она.
– Не понимаю, что тебя может смущать, – говорю я.
– Меня заводит неон, – говорит она, но свет не включает.
Я пригибаю ее голову. Она снова принимается у меня отсасывать. Я отталкиваю ее. Головой она работает достойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34