Я влюбилась в вас и хочу переспать с вами. Пойдемте, пойдем ко мне домой. Прямо сейчас. Немедленно.
— Это совсем не то,— сказал Клинг и подумалТ "Черт возьми, почему я такой псих? Почему я не отвечаю: — Пойдем. Почему не оплачу счет, не выйду отсюда и не отведу эту охваченную желанием девушку туда, куда она так рвется, почему я не соглашаюсь, пока она не передумала?" — Вы ведь не знаете меня,— сказал он,— это факт. Ведь мы с вами даже толком не разговаривали.
— О чем тут говорить? Вы выглядите сказочно, у вас великолепная фигура, и смелости вам, конечно, не занимать, поскольку вы должны быть смелым, если у вас такая профессия, и, более того, вы даже идеалист, потому что в ином случае вряд ли заботились бы об этой... этой профилактике преступности. Вы ведь дока, вам палец в рот не клади, и мне очень нравится, как это мое нытье, чтобы вы переспали со мной, привело вас в замешательство. Больше ничего мне не нужно знать о вас. Надеюсь,
будучи маленьким мальчиком, вы не упали на оглоблю? Или все же упали?
— О нет, нет,— сказал он и рассмеялся.
— В чем же дело?
— Ну, я... именно сейчас я не могу. Точно не могу.
— Почему? — Энн помолчала, потом придвинулась к нему и накрыла ладонями его руки, лежащие на столе.— Берт,— прошептала она,— я люблю тебя и хочу тебя.
— Послушай,— сказал он,— а что если... гм... что если я еще немного подумаю... гм? Я... гм...
— Я совсем не интересую тебя?
— Интересуешь, но...
— Ага, один ноль в мою пользу,— сказала она и рассмеялась.— Так в чем же дело?
— Я... гм... помолвлен,— ответил он.— Я ведь уже сказал тебе об этом.
— Ну и что из этого?
— Ну... гм... тебе не следует требовать от меня...
— Я знаю, но мне хочется,— сказала Энн.
— Но я не могу. Сейчас не могу. Я не говорю, что не смогу в другой раз.
— Мой телефонный номер Вашингтон 6-3841. Позвони мне позже вечером,— когда уйдешь от этой твоей подруги.
— Я не увижусь с ней сегодня вечером.
— Серьезно, не увидишься? — удивленно спросила Энц.
— Нет. В среду вечером она ходит на лекции.
— В таком случае это дело решенное,— сказала Энн.— Расплатись по счету.
— Я оплачу счет,— сказал Клинг,— но это дело вовсе не решенное.
— Ты пойдешь со мной,— сказала Энн.— Мы трахнемся как минимум шесть раз, потом я приготовлю тебе что-нибудь на ужин, после этого мы нырнем в постель и трахнемся еще шесть раз. В котором часу тебе нужно завтра быть на службе?
— Ничего не выйдет,— ответил Клинг.
— Ну и дела,— хмуро сказала Энн.— Но телефонный номер ты все же запиши.
— Мне не обязательно нужно его записывать.
— Ага, ты ведь опытный и хитрый полицейский лис,— сказала Энн.— Ну-ка, скажи мне этот номер.
— Вашингтон 6-3841.
— Позвони мне,— сказала она.— Позвони мне позже вечером, если вспомнишь, что я совсем одна в постели и страстно желаю тебя.
— Думаю, этого не произойдет,— сказал Клинг.
— Это не обязательно должно быть сегодня вечером,— дополнила она,— но очень скоро.
— Я не могу обещать тебе.
— Ну ничего,— сказала она,— собственно, это не имеет значения, потому что если ты не позвонишь мне, я позвоню тебе. Я вовсе не спесивая принцесса, Берт. Я хочу тебя и сделаю все, что в моих силах, чтобы заполучить тебя. Можешь считать, что я тебя предупредила.
— У меня просто мурашки бегут по коже,— сказал он, и это была правда.
— Ну, хоть что-то. И я тебя нисколько не возбуждаю?
— Ну,— сказал он и улыбнулся,— немножко возбуждаешь.
— Два ноль в мою пользу,— сказала она и сжала ему руку.
Глава 7
В четверг был Хэллоуин — канун Дня всех святых — так что ни одно дело, естественно, не продвинулось вперед ни на шаг. Это потому, что во время Хэллоуина чарующий октябрьский воздух наполнен ведьмами, домовыми, волшебниками и привидениями, и он кое-кого околдовывает так, что хочется вести себя хорошо и не проказничать. Детективы 87-го полицейского участка пытались сделать доброе дело, расследовать убийства, число которых увеличивалось, но это ни к чему не привело, до Хэллоуина это сделать не удавалось. Оба дела так и не сдвинулись с места. Кроме того, у полиции хватало забот с кучей других мелких безобразий, с которыми ей нужно было справиться в этот четверг, 31 октября.
Карелла вспомнил прежний Хэллоуин, когда он был маленьким мальчиком и все было как-то намного невиннее, чем сейчас. Он догонял на улице какую-нибудь девушку и мазал ей спину мелом или ударял носком, наполненным мукой, которая тоже оставляла заметные следы на спине. Потом кричал: "Хэллоуин", удирал, словно испугался, и, как правило, смеялся при этом.
Девушка тоже смеялась. Все смеялись. Это была прекрасная простая забава. По крайней мере, Карелле так казалось в его воспоминаниях. Когда опускались сумерки, ребята разбивали огромный лагерь посреди городской улицы, стаскивали туда дерево, взятое на пустых участках, старую мебель и ящики, собранные в этот долгий и волнующий день у дворников в многоэтажных домах. Языки пламени выстреливали к небу, из них сыпались искры и жгучий пепел, мальчики носились по улице, как сказочные ряженые, подкладывали топливо в огонь до тех пор, пока принесенное дерево не заканчивалось, пламя медленно' уменьшалось и все девочки уходили домой, а мальчики потом становились вокруг угасающего огня и мочились на него.
Да, вот раньше был Хэллоуин, думал Карелла.Но сегодня... Два мальчика, например, сегодня разбили огромную стеклянную витрину булочной на Эйнсли-авеню лишь потому, что владелец отказался сделать пожертвование в детский фонд ООН. Они пришли в магазин с черно-оранжевыми молочными бидонами с наклейками "ЮНИСЕФ" и попросили владельца пожертвовать на бедных детей. Владелец сказал: "Убирайтесь из магазина!". Они убрались из магазина, но за это бросили ему в витрину два кирпича и сделали это как потому, что он отказался, так и за неимением других развлечений. Решительно в этом было чте-то безрассудное: большую витрину не разбивают только потому, что кто-то отказался пожертвовать в фонд помощи голодающим детям всего мира, это было бы так же безрассудно, как воевать только для того, чтобы сохранить мир. Карелла чувствовал, что человек, обвиненный в насилии, не может — если, конечно, весь мир не рехнулся — защищаясь, утверждать: "Я врезал ему, потому что хотел предотвратить драку". Это было таким же безумием, как разбить витрину, стекло которой стоит пятьсот долларов, только потому, что какой-то болван отказался дать пять центов на доброе дело. При таком образе мышления, тем более в Хэллоуин, когда каждый теряет голову хотя бы на несколько часов, сумасшедшие вполне могли завладеть сумасшедшим домом.
Бунт детишек как бы подтверждали и другие "шалости", имевшие место в этот день.Шесть ребят, вдохновленных сознанием того, что сегодня Хэллоуин — а в Хэллоуин разрешается все, в
конце концов ребята есть ребята и нет ничего плохого в том, что один раз в год они немножечко погуляют,— шесть ребят затащили двенадцатилетнюю девочку в боковую улочку и все по очереди изнасиловали ее за то, что она несла в сумке праздничные подарки и отказалась поделиться с ними. Ребята были в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет, и ни один из них даже не посмотрел бы в сторону этой не слишком привлекательной девочки, если бы сегодня не был день, предназначенный, как считается, для того, чтобы от души повеселиться и как следует погулять.
Напротив, на Саут-Илевенс-авеню одна восьмиклассница сбросила свою одноклассницу с крыши, поскольку та хотела нарисовать мелом сердечко на кирпичном парапете крыши и написать в нем: "Айрин любит Пита". Айрин объяснила полиции, что она вовсе не любит Пита, а на самом деле любит Джо, и что она умоляла подругу не писать ничего подобного на стене, однако подруга не соглашалась, поэтому она перебросила подругу через этот низкий парапет крыши. Она не смогла объяснить, почему крикнула: "Хэллоуин!", когда ее подруга падала камнем с крыши семиэтажного дома на тротуар.
На Калвер-авеню взрослый мужчина погнался за пятнадцатилетним парнем, который забрызгал окна его запаркованного автомобиля аэрозольным кремом для бритья, однако он добился лишь того, что сбил с ног женщину с детской коляской. Коляска перевернулась, и ребенок выкатился из нее на проезжую часть, где его раздавил в лепешку проезжающий молочный фургон. В полиции мужчина заявил, что, естественно, сожалеет о случившемся, но почему, черт возьми, они не предпримут какие-либо меры против вандала, который осмелился забрызгать кремом для бритья окна его элегантного чистого автомобиля.
На Твентис-стрит два торговца вразнос в резиновых масках, которые надевают в Хэллоуин, зашли в бакалейную лавку, крикнули владельцу: "Деньги или жизнь!" и проворно нацелили в него через прилавок заряженные пистолеты. Владелец, который тоже был в веселом праздничном настроении, бросил в одного из них копченый говяжий окорок, а в другого ткнул очень острым ножом для резки колбасы и попал ему в горло под нижним краем резиновой маски. Первый грабитель оторопев от такого не слишком вкусного угощения, выстрелил во
владельца бакалейной лавки и убил его наповал. Ребенок, проходящий мимо магазина, остановился в дверях, принялся возбужденно подпрыгивать, пританцовывать и восклицать: "Хэллоуин! Хэллоуин! Хэллоуин!".
Отличный праздник этот Хэллоуин, просто потеха.Полицейские просто обожали его.
Тем не менее в шесть часов вечера после утомительного дня абсолютной пассивности в деле Лейденов и разнообразной активности на улицах, имеющей целью предотвратить всевозможные неприятности или хотя бы уменьшить их, не говоря уже о неизбежном аресте нескольких человек, которые слишком серьезно отнеслись к этому празднованию и чуточку распоясались, Стив Карелла наблюдал, как его жена разрисовывает фломастерами лицо сына и собирается снова отправиться с ним на улицу.
— У меня потрясающая идея, папа,— сказал Марк, который из двух близнецов был старше на семь минут, а посему пользовался правами первенца в семье и, кроме того, как мужчина имел преимущество над его сестрой Эйприл. Марку, как правило, приходили в голову "потрясающие" идеи, а Эйприл всегда осаживала его какой-нибудь очаровательной фразой, например: "Это самая глупая идея, какую я когда-либо слышала".
— Какая идея? — спросил Карелла.
— Мы сходим к мистеру Оберману...
— Обермау-Позеру,— заметила Эйприл.
— Это некрасиво — говорить так о старом человеке,— сказал Карелла.
— Но он позер, папа.
— Это не имеет значения.
— Ну и что,— сказал Марк,— Эйприл со мной сейчас пойдет к нему и постучим в дверь...
— Эйприл и я,— поправил его Карелла.
Марк поднял глаза на отца, собираясь задать вопрос: "Послушай, папа, может, ты тоже сходишь с нами постучать в эту дверь?" — но потом мудро решил, что лучше не рисковать, хотя нечто подобное прошло совершенно гладко у миссис Рэзерфорд, их учительницы в третьем классе. "Эйприл и я",— сказал он, улыбнулся отцу, ну впрямь как ангелочек, а потом одарил такой же сияющей улыбкой мать, которая рисовала ему черные усы под носом, и сказал: "Эйприл и я постучим в дверь мистеру Оберману, а когда он откроет, крикнем: "Деньги или жизнь"! и наставим на него твой пистолет.
Тедди смотрела на губы сына, когда он говорил, потом она быстро покачала головой и вопросительно взглянула на мужа. Прежде чем Карелла успел что-то ответить, Эйприл сказала: "Это самая глупая идея, какую я слышала когда-либо за всю свою жизнь". К этому моменту ее жизнь насчитывала восемь лет, четыре месяца и десять дней.
Марк сказал: "Не болтай, тебя никто не спрашивает!" и Тедди, нахмурившись, посмотрела на мужа; она предупреждала его, чтобы он одернул сына, прежде чем вся ситуация станет неуправляемой. Сама же она схватила Марка за плечи и повернула к себе, чтобы иметь возможность закончить гримировку. Она выкрасила в черный цвет брови Марка, на веки нанесла зеленые тени, снова взяла в руку черный фломастер и нарисовала ему под носом обвисшие усы и зловещую козлиную бородку. Сын должен был изображать Дракулу, у которого, впрочем, не было ни усов, ни бороды, однако у Тедди было ощущение, что без этих деталей сын будет похож на херувимчика. Потом она нарисовала красным фломастером три капельки крови под нижней губой и, поскольку стояла, повернувшись спиной к Карелле, не слышала, как тот отчитывает сына за глупую идею воспользоваться настоящим пистолетом, а также за то, что он так отвратительно напустился на свою сестру. Тедди осторожно прибавила последнюю маленькую капельку крови к трем каплям, встала и отступила на шаг, чтобы как следует насладиться собственным произведением искусства.
— Как я выгляжу? — спросил Марк Кареллу.
— Кошмарно.
— Класс! — крикнул Марк и выбежал из комнаты посмотреть в зеркало.
— Разрисуй меня, я тоже хочу быть красивой, мама,— сказала Эйприл и посмотрела прямо в лицо матери. Тедди улыбнулась и медленно начала шевелить пальцами на универсальном языке глухонемых, за движениями которых внимательно следили Карелла и дочь.
— Мама говорит, что она не должна раскрашивать тебя,— сказал Карелла.— Ты и без этого очень красивая.
— Я тоже скоро буду почти все понимать сама,— сказала Эйприл и порывисто прижалась к Тедди.— Я хорошая принцесса, да? — сказала она отцу.
— Да, ты хорошая принцесса.
— А плохие принцессы тоже есть?
Тедди надела колпачки на фломастеры, чтобы они не высыхали. Она улыбнулась дочери, покачала головой, достала из кармана губную помаду и начала наносить ее продуманными мазками, а Эйприл терпеливо ждала результата операции, которая должна была превратить ее в настоящую хорошую принцессу. Тедди стояла перед ней на коленях и умело работала. Обе были очень похожи, маленькая и большая женщины, у обеих были одинаковые карие глаза и черные волосы, длинные ресницы и пухлые губы. На Эйприл был длинный халатик и зеленая бархатная шапочка, которую сшила ей домработница Фанни. Тедди была в облегающих джинсах и белой блузке с открытым воротом. Волосы упали ей на лицо, когда она наклонила голову и сосредоточенно осмотрела контуры губ Эйприл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20