Из-за стволов и кустарников били откуда-то взявшиеся пищали, свистали меткие стрелы лесных охотников — черемис и чувашей.
Весь «усмиренный» железом и пламенем край, до самого Сергача, опять поднялся на войну. Все снова загорелось восстанием. В лесах, по погостам, на пожарищах помещичьих вотчин, в монастырях и церквах, в оврагах, в пещерах засели восставшие, словно мертвые встали с политых кровью хлебных полей, чтобы мстить палачам и убийцам.
Верстах в десяти от Ядрина, в Алгасских лесах, атаман Иван Константинов «с товарищи» собрал много тысяч «ясашных людей» с Ядринского, Курмышского, Цывильского и Чебоксарского уездов. Воевода Леонтьев выслал против них тысячный полк. Повстанцы разбили его в бою и остатки гнали еще верст десять. В Цывильске выпущенный разинцами «тюремный сиделец» Илья Долгополов стал атаманом и собрал по уезду не меньше пятнадцати тысяч повстанцев, с ним вместе был донской атаман Иван Васильевич Синбирец. Новые атаманы появлялись повсюду: в Кокшайском уезде подымал на войну крестьянин, которого звали просто Захаром Кирилловичем, в Ядринском — чувашенин Семекей Чепенев и с ним в товарищах — крестьянин помещика Горина Семен Белоусов. В Нижегородском уезде, в селе Путянине, морозовский будник Будники — крестьяне, приписанные к казенным будам; буда — заведение для варки смолы, дегтя.

Сенька Савельев собрал лесных работных людей — углежогов и будников. За подавленным и усмиренным Симбирском, в Надеином усолье, атаман солеваров Ромашко поднял работных людей с соляных промыслов — идти по Симбирской черте на Урень, на выручку разбежавшимся из-под Симбирска разинцам, которых вылавливали дворянские сотни Барятинского и Урусова.
Дворянское войско, озлобленное, кровожадное, металось по восставшим уездам, но в новых местах появлялись еще атаманы. Дворяне кидались туда, разоряя деревни, загоняя в дома и овины семьи тех, кто ушел с атаманами, и сжигая всех старых и малых вместе с овинами, вместе с целыми деревнями…
Крестьяне не отдавали завоеванной у помещиков земли, не уступали своей воли. В Кадомском уезде атаманил крестьянин Иван Кириллов. На Черной речке он выстроил несколько засек, в них с пушками, «с барабанами и со знамены» было сот по пять человек, готовых стоять насмерть против бояр за земли своего уезда. В Темниковском уезде отстаивали крестьяне свои дома и пашни под началом «старицы Алены», которая продолжала держать около семи тысяч войска. В Саранском уезде восставших сплотил бывший «тюремный сиделец» Федор Сидоров…
Целые городки выросли по лесам в виде «засек» с бревенчатыми стенами, с земляными насыпями и рвами, наполненными водой. Такие засеки простирались в длину до трех верст, а в ширину по версте. Глубокие рвы, громадные горы срубленных деревьев и выкорчеванных корней, набитые в землю колья перегораживали дороги на подступах к засекам на всем пространстве между Окою и Волгой, на Суре, на Ветлуге, на Унже, где бы ни появлялось дворянское войско.
Когда у повстанцев в засеках кончались все ядра, а солдаты и стрельцы врывались внутрь засек, крестьяне разбив свои пушки, отходили в глубь леса, на новый рубеж, где были заранее подготовлены новые засеки… Когда не оставалось ни пороху, ни свинцу, уходили в свои селенья, дрались на огородах, на гумнах, в домах; изламывалась ли сабля, или пика — дрались косой, кололись вилами, рубились топорами, до самого последнего издыхания, не веря в милость, в пощаду, не умоляя о них и не желая ни милости, ни спасенья…
Отправив на Нижний Федора Леонтьева, боярин Долгорукий с таким же сильным отрядом выслал другого воеводу, князя Щербатого, навстречу повстанцам, которые шли к Арзамасу. Отборное, хорошо обученное войско Щербатова, встретившись с ними, билось с утра до глубокой ночи. Ночью повстанцы рассеялись. Наутро Щербатов пустился преследовать их к Алатырю, но за его спиной тотчас крестьянская рать из ближних лесов устремилась опять к Арзамасу. Как змея за своим хвостом, должен был повернуть назад свое войско Щербатов и все-таки был бы разбит, если бы в это время не подоспел ему в поддержку воевода Федор Леонтьев, шедший от Нижнего. Леонтьев ударил под правое крыло атаманского войска. Сберегая свои силы, «четыре атамана», как звал их народ, отвели свою рать назад к Симбирской засечной черте, где повстанцы держали в своих руках несколько захваченных городов.
Главным из «четырех атаманов» был главарь верводелов Одоевского — Михайла Харитонов.
Тысячи крестьян сошлись в войско Харитонова. Удачливость в битвах с дворянами создавала ему славу непобедимого атамана. К югу от воеводского города Арзамаса весь народ повторял славное имя Михайлы.
Михайла с товарищами взял Корсунь, Атемар, Инсарский острог, Саранск, Пензу. Вместе с другим разинским атаманом, Василием Федоровым, из Пензы он пошел в Норовчат, в Верхний и Нижний Ломов, в Керенск, Шацк, Кадом, в каждой деревне и в каждом селе по пути собирая в войско по человеку «с дыма», как указал ему Разин. Во многих местах приставали к нему крестьянские атаманы с ватагами: в Конобееве — Шилов, в Хуковщине — какой-то еще молодой атаман Илюшка, в Юсуповой — Васька Дьячков… Харитонов не раз уже сам от себя отделял часть войска и высылал атаманов, чтобы поднимали восстания в других волостях, городах и уездах, но каждый раз войско его не уменьшалось, а возрастало, пополняясь сотнями и тысячами новых людей. Вести о поражении Разина не уменьшили этот приток, наоборот — те, кто хотел идти к Разину, устремлялись теперь к Харитонову.
— Воротится батюшка наш Степан Тимофеич да спросит, как мы без него воевали. А мы что скажем? — говорил Михайла своим «казакам», вооруженным косами.
И крестьянское воинство Харитонова, так же как все крестьяне всего восставшего края, твердо верило в возвращение Степана. Не раз бывало и так, что атаманы читали в своем войске письма, присланные с Дона, в которых было написано, что раны великого атамана уже начинают заживляться…
Наступила зима.
К Долгорукому прибывали все новые подкрепления: из Тамбова был выслан под Шацк с многочисленным и бывалым в битвах полком окольничий Бутурлин, из Москвы пришел с новым войском и многими пушками царский стольник Василий Панин. Из Мурома подоспел воевода Лихарев, который привел два солдатских полка и полк иноземцев. Что ни день, стекалось сюда дворянское ополчение, городовые казаки, драгуны и несколько приказов московских стрельцов.
Со всех сторон с каждым днем все теснее сжимали они повстанцев. Теснимые воеводами, небольшие ватажки стали сходиться все больше и больше к Михайле Харитонову, полагаясь на удаль его и на славу искусного атамана. Но Михайла видел, что время его удач подходит к концу.
Как половодье, весь край заливала боярская рать. Сотни стрелецких, солдатских, рейтарских, дворянских отрядов рыскали в уездах, тысячные полки направлялись на повстанческие города. Повстанцы уже потерпели поражение под Симбирском, под Корсунью, Алатырем, Ядрином, под Мурашкином, Лысковом, Арзамасом. Во многих городах, городках и острожках, раньше захваченных разинцами, то и дело появлялись опять воеводы. Отставая от своих атаманов, разбредались тихомолком к домам пензенские, самарские, саратовские крестьяне, считая, что в их уездах никто уже не станет творить никаких расправ. Но там, где люди сдавались на милость воевод и бояр, туда, как волки, врывались дворяне, чтобы терзать и мучить отставших от мятежа, нагоняя ужас, который бы не забылся и в потомстве…
Особенно трудно стало тогда, когда окончательно обнажились от листьев леса, выпал снег и настали зимние холода. Лес не укрывал уже больше разинцев от глаз лазутчиков, следы на снегу выдавали повстанцев врагам, мороз сковал ледяные мосты, по которым враг в любом месте мог перейти всякую реку. Недостаток теплой одежды в разоренных войною краях заставлял восставших стремиться к жилью, к деревням и селам, где дворянскому войску было легче окружить и выловить непокорных мятежников. Все чаще царское войско появлялось и внезапно нападало с той стороны, откуда повстанцы его не ждали…
Объединить разрозненных атаманов, покуда их не перебили поодиночке, — вот о чем думал Михайла Харитонов. Товарищи звали Михайлу идти к Тамбову, который начали осаждать большие силы повстанцев. По слухам, там было уже тысяч тридцать войска, в том числе городовые казаки, стрельцы и солдаты разных слобод, — посланные на службу в Шацкий полк к воеводе Хитрово, они присоединились к восстанию. С тамбовской осады товарищи Харитонова — Федоров, Белоус и Дьячков — думали, объединившись с донским атаманом Никитой Чертенком Чертенок Никита (Никифор, Микита Черток) — атаман восставших, воронежец, дядя Разина.

, начать все сначала. Но Михайла жалел покинуть родные заокские земли, за которые пролито столько народной крови.
Он думал собрать атаманов, разинские разрозненные ватажки подобрать из уездов в одно великое войско, снова броситься в схватку и в открытом бою сломить боярскую силу. Надо было показать восставшим, что если собраться вместе, то от них побегут и стрельцы, и солдаты, и дворянское ополчение…
Другие атаманы, товарищи Харитонова, считали, что он на этом только погубит свои силы.
— Ведь вся дворянская Русь понаехала в наши земли, все пушки свезли с России в наши края, всех стрельцов и солдат согнали на нас! — говорили Михайле. Но Харитонов твердо решил стоять на своем.
Так разошлись в разные стороны те, кого народ привык называть славным именем «четырех атаманов».


… Долгорукий стоял уже не в Арзамасе, а ближе к Алатырю, в Красной слободе, отойдя подальше от беспокойных лесных мест, где скрывались от царских войск многочисленные ватаги повстанцев.
Боярин только что возвратился после того, как присутствовал при казни знаменитой крестьянской атаманихи «старицы Алены», которую, как колдунью, сожгли принародно в срубе, когда было разбито ее войско.
Даже неумолимо жестокий и, по старости, равнодушный ко всему на свете, все видевший и проливший моря крови Долгорукий был поражен ее мужеством и несокрушимой волей.
Замученная пытками, Алена Ивановна издевалась над тем, что говорили ей о ее колдовстве:
— Что я народ поднимала на вас да дворян побивала — в том нет колдовства. А ты вот, должно, колдовством меня одолел — знать, нечистый тебе помогает! Не может бог помогать людоедам в их зверстве!
У есаула Алены нашли «колдовской» заговор. Готовясь писать донесение царю, боярин принес и его, чтобы вложить в отписку. Он лежал перед ним на столе.
«Встану благословясь, пойду перекрестясь за правое дело, за Русскую землю, на извергов, на недругов, кровопийцев, на дворян-бояр, на всех сатанинских детей. Выйду боем на чистое поле. Во чистом поле свищут пули. Я пуль не боюся, я пуль не страшуся, не троньте, пули, белые груди, буйную голову, становую жилу, горячее сердце. Скажу я пулям заветно слово: летите, пули, в пустую пустыню, в гнилое болото, в горючие камни. А моя голова не преклонится, а моя руда не изольется, а моя бела кость не изломится. Про то знают дуб да железо, кремень да огонь. Аминь!»
Под пыткой сказал есаул, что дала ему заговор от пуль атаманша Алена Ивановна.
— Ты ли давала своим есаулам нечистые колдовские заговоры от пуль? — спросил у нее боярин.
— А что же мне не давать! Тот не ратник, кто пули страшится! А как заговор в пазуху сунул, то идет на вас смело, и вы, воеводы-бояре, вбежки от него, от смелого моего атамана! — сказала Алена.
— И что ж, помогал заговор?
— Помогал. Такая в нем сила.
— И всем помогал? — допытывался боярин.
— Смелому помогал. А кому не помог, тот, знать, забоялся — тотчас в заговоре и сила пропала! — сказала Алена.
— А кто тебя научил тому заговору?
— Сама составляла, боярин. Своим умишком на свете жила…
— «Встану благословясь, пойду перекрестясь… — перечитал боярин, — на дворян-бояр, на всех сатанинских детей!» Обольщала, проклятая ведьма! — заключил Долгорукий и перекрестился.
А перед самой смертью, когда к ее казни согнали народ с окрестных сел и деревень, когда ее возвели на костер, арзамасский протопоп простер в ее сторону крест и воскликнул:
— Кайся, колдунья!
Долгорукому показалось, что по запекшимся кровью губам атаманши и в голубых глазах ее скользнула насмешка.
— А не в чем мне каяться! — сказала она. — Ладно я воевала. Кабы другие все атаманы, как я, дрались, то показал бы ты задницу нам, Долгорукий!
«Мужам позавидовать, как легла на костер бесстрашно!» — подумал о ней воевода.
— Рано ли, поздно, а к правде народ придет и побьет всех извергов окаянных! — предсказала Алена, вися на дыбе.
Но Долгорукий уже был уверен, что скоро, скоро придет конец всем мятежным скопищам. Уже задавили мятеж в Мурашкине, Лыскове, Ядрине, Павлове, в Василе. Теперь еще — в Темникове и Кадоме… Разин сидел в своем логове на Дону, а без его казаков ничто не могло связать разрозненных по уездам мужицких атаманов… Больше и некому воевать и прельщать народ к мятежу, да и казни всех устрашили. Не подняться уж больше им, не занять городов, а в лесах их повыловят скоро… Дворянское государство куда сильнее безумной черни…
Собираясь писать доношение государю, Долгорукий помнил, что царь Алексей не любит известий о казнях, предпочитая вести о ратных победах и описанья того, как бежали мятежники перед дворянским войском, бросая в страхе оружие и на коленях моля о пощаде…
Прежде всего рассказать о взятии Темникова и Кадома.
Долгорукий уже обмакнул перо, чтобы вывести царский титул, как тревожно и сильно заколотили в дверь… Что такое могло стрястись в поздний час?
В двери появился Урусов, живший теперь в том же доме, другую половину которого занимал Долгорукий.
—
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66