со злорадством прервал Никита. — Пропала! Издох твой сокол… Аль не знала еще?! Своею рукой я его распорол от глотки ниже пупа!.. — И Никите вдруг показалось, что он в самом деле убил Степана и действительно мертвый Разин лежит у его ног…
Марья невольно взглянула на пол, на то же место, куда смотрел он, и холод прошел по всему ее существу. Убежденность Никиты передалась ей во всей своей силе. В ворохе раскиданного платья на полу ей представилось мертвое тело Степана. Рот ее перекосился судорогой крика, но голоса не было…
— Аль не знала?! Как я его резанул! — наслаждаясь ее растерянностью и мукой, тешил себя Никита. — Как борова, распластал и потроха все повывалил вон из брюха… Уж хватит ему…
— Брешешь ты все! — вдруг поняв Никиту, устало сказала Марья. — Не такой вороватой рукой одолеть Степана, червяк ты паскудный! Ведь Степан мне единый свет на земле, как не стало его, я бы сразу почула. А ныне я чую, что жив!
— Мужнюю кровь как же ты позабыла? Антона ты кровь простила любезнику?! — гневно спросил Никита, шагнув от порога.
Но Марья не отступила.
— Али ты за покойника, что ли, заступщик?! Что мертвого зря-то тревожить! Антон из могилы не встанет! — просто сказала она.
Никиту душили злоба и ревность.
— Колдунья бесовская! Мужнюю кровь продала за парчу да бархат! Меня присушила, Степана приворожила к себе… Ан встанет Антон-то, придет! Вот тут он, за дверью стоит… Он сраму такого тебе не простит, волчиха проклятая! Он тебя, ведьму, ко божью престолу на суд за косы потащит!.. К мужнему палачу пошла во подстилки…
Марья шагнула вперед, на Никиту.
— В подстилки! — с силой выкрикнула она. — Дерюжкою под ноги стану стелиться — вот какая любовь у меня! — Она нагнулась, схватила с пола от двери грязную мокрую тряпку. — Вот я что для него! Пусть топчет, коль схочет!.. К нему я пойду!
— Не пойдешь! — прохрипел Никита. — Жизни своей пожалей. Не пущу!..
И вдруг она поняла, что Никита ее все равно убьет… Обороняться? Бежать? А к чему ей бежать? Что осталось ей в жизни?!
Марья вскипела. Зная, что только одно мгновенье отделяет ее от гибели, чувствуя не страх перед смертью, а только неодолимую ненависть к этому человеку, шагнула она на Никиту.
— А ну-ка, пусти! — И Марья хлестнула его по лицу мокрой тряпкой…
От резкого взмаха ее погасла свеча. Да если бы даже и не погасла, у Никиты все равно потемнело в глазах от стыда, от обиды, злобы и ревности. Он выхватил засапожный нож и бросился на нее. Она не видала ножа, но звериное рычание его ужаснуло Марью. С последним отчаянным криком рванулась она из избы.
Никита ударил ее ножом. Теплая кровь облила его руку. Сердце его остановилось, и дыханье стеснилось. Страшное ощущение непоправимости охватило его, когда Марья без стона, держась за косяк двери, тяжко осела на пол. Рука Никиты сама поднялась, и он ударил ее еще, и еще, и еще…
Перешагнув через мертвую, Никита вышел вон из избы, под густым дождем отвязал лошадей и помчался к Волге, где в камышах казаки укладывали на дно челна раненого атамана…


Покинув шатер атамана, Прокоп Горюнов помчался к острожку. Он знал, что делать. Настала минута, ради которой приехал он с Дона.
У острожка шла перестрелка. Григорий Федотов, оставшись за атамана, готовился к приступу на городок. Между стеною и валом крестьяне клали мосты из бревен и из мешков с землею, отвлекая меж тем осажденных пальбою с другой стороны.
Прокоп атаманским шлепком по спине одобрил ратную хитрость Федотова, засмеялся удачной выдумке, разыскал среди казаков Серебрякова, осторожно шепнул ему отходить с казаками к Волге, указав то самое место, откуда он вместе с Наумовым слышал конское ржание и голоса.
— Не стало б по Волге погони. Как на струги взойдете, так причалы рубить, остальные струги и челны пусть вниз поплывут самоходом. У берега их не кидать — так батька велел, — сказал Прокоп.
Прокоп кипел жаждою дела… Если бы ускользнуть от внимания своих казаков и попасть в воеводский стан, он выдал бы Разина с головой воеводам, он указал бы место, где Наумов оставил челн.
Он видел и слышал, как закипели в казачьем стане его слова. Уже поскакали к Волге дозоры… В ночном мраке строились сотни…
— Куды казаки отъезжают? — спросил Федотов, столкнувшись с ним в темноте возле вала.
— Батька им указал в обход, на воеводу с тыла ударить, — сказал Прокоп. — А ты живей учинай приступ.
Он ехал к Волге, прислушиваясь в ночи, когда заварится свалка. При первых же криках и выстрелах от городка он припустился рысью, въехал в камыш у берега и прямо с седла соскочил в челн.
— Что там? — нетерпеливо спросил Наумов.
— Бьют наших… Новое войско пришло, к Волге гонят… Да, слышь, Наумыч, неладно творим, — несмело сказал Прокоп. — Сколь народу бояре порубят…
— А что ж теперь делать! — возразил Наумов.
— Сам я батьку свезу. Сберегу, не страшись, а ты не кидай мужиков. Грянь с донскими, да и забей дворян в стены… Мужиков на расправу покинешь — и батька тебе того не простит…
— Сдурел ты! — ответил Наумов. — Батькину голову я никому не доверю. Сам повезу. Он всей Руси еще надобен… Батька будет — и войско будет!..
Как раз в этот миг казаки, отходившие к Волге, сшиблись с полком, который Барятинский выслал на берег… Со стругов ударили фальконеты…
— До стругов добрались! — воскликнул в испуге Наумов. — Весла в воду! — приказал он своим казакам.
Гребцы налегли, и в волжском тумане по высоким и бурным осенним волнам одинокий челн полетел на низовья…


Зарево над острожком, пушечная пальба, какие-то крики, конское ржанье доносились вослед беглецам по воде. Сквозь всплески холодной волжской волны и свист в камышах осеннего резкого ветра весь этот шум воображенье превращало в отчаянный рев обезумевших тысяч людей, избиваемых воеводской ратью…
Только к рассвету, скрывшись от бешеной волжской бури, беглецы пристали в высоких густых камышах.
По берегу днем проносились всадники, бежали отдельные пешеходы.
— Позвать, может их, распросить? — добивался Прокоп.
Ему не терпелось узнать, как бояре разбили крестьянское войско, лишенное казаков. В то же время надеялся он, что сумеет на берегу привлечь внимание воеводских разъездов к челну, затаившемуся в камышах.
Но Наумов держал его возле себя.
Разин не приходил в сознание. То он недвижно и бездыханно лежал на кровавой подушке, то вскакивал с криком и рвался из рук неусыпно хранивших его казаков…
Наумов выглядывал несколько раз из камышей, наблюдая берег. Он сказал Прокопу, что видел разъезды дворян. У того стеснило дыхание от досады и нетерпения.
Прокоп наблюдал, как мимо них один за другим проносились в тумане десятка два небольших челнов с казаками.
— Окликнуть? — спросил он у Наумова.
— Не надо, не кличь. Кто их знает, какие мысли… Боярское войско рыщет по берегам. Батьку в Астрахань тайно доставим, чтоб не схватили. Один-то челн всюду проскочит…
— В Астрахань?! — удивился Прокоп. Это расстраивало его замыслы: в Астрахани сидели верные союзники Разина — Шелудяк и Василий Ус. На Волге по городам было оставлено сильное и обученное войско — казаки, стрельцы. Разин их созовет и опять воспрянет. Прокоп слыхал, как Шелудяк говорил, что в случае поражения Степан возвратится в Астрахань и для того там надо держать свежие силы, не в Астрахань надо идти, а на Дон, где за это время домовитые отдышались и сколотили вокруг себя верных людей.


Никита едва успел вскочить в челн вместе с десятком других казаков, сопровождавших Степана. Он заметил на себе испытующий взгляд Прокопа и понял, что, посылая его за Марьей, Прокоп заранее знал, кто она такова.
Никита сидел на веслах, греб. Лицо его, руки и платье были залиты кровью, которую он и не думал смыть.
— Что ж ты один воротился? — тихо спросил Прокоп, когда они стояли в камышах.
Никита с ненавистью посмотрел на него и не ответил, лишь скрипнул зубами. Он вспомнил, как уже неделю назад Прокоп спросил его, что бы он сделал, когда бы узнал, что Марья не утопилась, а бежала к другому… Он опасался теперь, что Прокоп скажет Наумову обо всем и, страшась за участь Степана, Наумов прогонит его из челна. Никита не мог уйти от Степана. Жажда мести держала его тут… Он наблюдал за Прокопом, но тот с равнодушным видом сидел в челне, больше не глядя уже на Никиту.
— Изведешься ты так-то, Наумыч! — внезапно сказал Прокоп. — Отдохнул бы. Хоть я посижу возле батьки!..
Никита вздрогнул, пронзительно посмотрел на Прокопа, но тот по-прежнему не глядел в его сторону.
— А ты сам не уснешь? — спросил Наумов. — Буен был с вечера батька. Неравно снова вскинется — из челна да и в Волгу!.. Лучше Никитка пускай посидит. Не уснешь, Никита?
— Не усну, — буркнул Никита, и сердце его защемило, словно щипцами. «Не утерплю я — зарежу его!» — в страхе подумал он.
Он встал, покачнулся в челне, чуть не свалился, но, удержав равновесие, шагнул к Степану и опустился возле его изголовья, не глядя в лица Наумова и Прокопа.
— Эк ты загваздался весь в кровище! — заметил Наумов. — Хоть отмылся бы, что ли!
Склонясь через край челна, Никита послушно вымыл лицо и руки. И вот он сидит, глядя в безжизненное лицо Степана. Кровавая повязка на лбу, дыхания не слышно, знакомое, всегда живое лицо побелело, даже губы белы — ни кровинки… «Какая тут месть! Был бы жив!.. Сквитались мы с атаманом ныне!..» — подумал Никита. Он продолжал смотреть в безжизненное лицо. «Неужто помрет?! Не берегся в битвах — всюду сам, всюду сам!.. Отваги в нем сколь!.. И вправду, другого на свете нету такого: один на всю Русь… „Сокол!“ — думал Никита. — Грех и помыслить за женку такого сгубить! И вправду она сказала — да кто с ним равняться может?!»
Разин открыл глаза.
— Пить… — слабо шепнул он.
Никита черпнул ковш воды из Волги.
— Испей! — Он поднес кружку к пересохшим губам Степана и заметил, что Прокоп, притворяясь спящим, за ним наблюдает.
«Чего хочет Прокоп? Чтобы я помстился над атаманом? На что ему надобно?»
Но Прокоп знал, чего ему надо: ему был нужен союзник, и этого союзника видел теперь он только в лице Никиты. Прокоп не ждал, что Наумов увезет атамана в одном челне. Он думал, что захватит с собою всю свою станицу, а в ней у него уже было довольно единомышленников и друзей. Но судьба указала иначе: Наумов так поспешил с отплытием, что Прокопу осталось только скакнуть в челн вместе со всеми или он потерял бы совсем из вида Степана с его ближними казаками.
Их было десятеро в челне, — шесть казаков сидели на веслах. Прокоп их не знал, но думал, что, должно быть, Наумов выбрал самых надежных и верных. Никита остался единственным человеком, на вражду которого к Разину Прокоп мог вполне положиться. Он опасался только того, что Никита не выдержит испытания и сам убьет атамана, а надо было его захватить во что бы то ни стало живым…
Но, наблюдая за Никитою, Прокоп успокоился. Он решил, что Никита сумеет таить вражду до последнего, решительного часа, когда можно будет предать Степана вместе с Наумовым и прочими плывшими в челне казаками.

Волчье логово

Крепостной городок Арзамас, когда-то построенный при древнем мордовском селении для береженья пути из Москвы в Казань и для охраны Нижнего Новгорода от натиска кочевников с юга, давно уже позабыл о ратных делах. Рубежи государства давным-давно отодвинулись от него, и жители, позабыв о военных тревогах, спокойно селились в слободах за стенами. Арзамасские пушки ржавели по стенам города, никто не чинил городские башни и надолбы, рвы осыпались и зарастали травой, и по отлогим зеленым краям их бродили козы.
И вот в мирный город, где все стрельцы занимались больше всего ремеслами, а воевода любил разводить свиней, — с барабанами, с ревом труб вошли три тысячи войска. Кони затопотали по улицам, мерным шагом прошла пехота. Лошади, запряженные цугом, провезли невиданное множество пушек…
За несколько дней до того шли несмелые, тайные слухи о том, что Разин пришел под Симбирск. В городе нашлись уже и такие, кто грозил его именем богачам-притеснителям, впрочем втайне не веря и сам, что такое может стрястись. Казалось, что все, что есть шумного, беспокойного в мире, то идет стороной, где-то мимо.
И вдруг ратный гул прокатился по городу… Все население выслали для обновления стен и рва, чинили надолбы, на обветшалые башни с уханьем на веревках тянули стрельцы новые медные и железные пушки… Местный воевода Шайсупов совсем затих, даже не появлялся в съезжей избе. На его месте сидел теперь окольничий князь Петр Семеныч Урусов. Ему подчинялось и все то войско, которое так внезапно нарушило мирную жизнь Арзамаса и наполнило город шумом и небывалою теснотой…
Воевода Петр Семеныч Урусов первым вышел из Казани на Разина и сначала стоял в Алатыре. Потом, после того как Барятинский был разбит под стенами Симбирска, не решаясь вступить один в битву с Разиным, Урусов оставил Алатырь и ушел со всем своим войском в Арзамас…
Вослед за Урусовым, спасаясь от Разина и от крестьянских восстаний, в Арзамас начали прибегать воеводы окрестных городов со своими товарищами, с приказными людьми и с воеводскими семьями; так же с семьями бежали сюда из своих горящих восстаниями уездов ближние дворяне, купцы, устрашившиеся разорения от мятежников, духовенство, ратные начальные люди, стрельцы…
Из-за внезапного переполнения города арзамасские жители скоро перестали себя чувствовать хозяевами своих домов и дворов: в каждом дворе ютилось теперь по две-три семьи беглецов, искавших убежища под защитою войска князя Урусова…
В первые дни по приходе Урусова в город местные купцы и богатые посадские люди радовались тому, что все-таки самое страшное их минует, потому что не станет же Разин лезть в город, настолько наполненный ратными силами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66