— Не надо. Останься так, как девчонка, с косой; тебе личит… И сарафан… Ишь плечи какие! Век все глядел бы на них, — говорил ей Степан, не выпуская ее рук.
— И гляди… Я люблю, когда так глядишь… Таков взгляд — ажно жжется!
— А ну, еще пуще ожгу! — усмехнулся Степан.
Он схватил ее, и она, вся поддавшись, прильнула и замерла. Она не услышала даже, как постучали в окно…
— Степан Тимофеич! Гостья к тебе издалече! — послышался под окнами голос Прокопа. — Атаманиха, батька, Алена спрошает тебя.
«Алена?!» Степан услыхал только имя, остальное не дошло до него сквозь шум ударившей в голову крови. Он оттолкнул Марью, поднялся и как-то нескладно шагнул к двери.
Степан хотел отворить дверь, но она сама стремительно распахнулась, и навстречу ему в избу смело шагнула невысокая женщина в монашеском черном платье, молодая, румяная, с дерзким задором в серых искристых глазах.
— Куды ты? Куды? — растерянно вскрикнул ей вслед Прокоп Горюнов, который знал, что Степан принимает гостей не у Марьи, а у себя в доме.
— Здоров-ко, Степан Тимофеич! — по-волжски на «о» и слегка нараспев громко сказала женщина. — Вишь, в гости к тебе собралися… Входите, входите, робята! — повелительно окликнула она толпившихся за ней в сенцах мужчин.
Рослые казаки крестьянского вида с саблями и пистолями вчетвером ввалились, заполнив маленькое жилище Маши, топча уютные коврики на только что мытом полу, еще пахнувшем свежею сыростью.
— Ты прости, атаман, что я так, по-хозяйски, да времечко дорогое ведь ныне! Да, да, дорогое! — сказала гостья. — Вот тебе есаулы мои: Панкратий, Андрюха, Левон да Митяйка.
И тут только понял Разин, что гостья его была та самая «старица Алена» из Темникова, про которую много раз ему говорили, что она собрала себе целое войско и воюет с дворянами лучше других атаманов.
— Скидайте одежу, садитесь, что ль, атаманы, — сказал Степан, когда все вошли. — Садись, Прокоп.
— Садитесь, робята, — сказала Алена, словно приглашения Разина было мало и до ее приказа никто из ее есаулов не смел бы сесть.
Она села сама на скамью и любопытным взором скользнула по всей избе.
— Маша, давай угощай-ка гостей! — позвал Разин.
Хозяйка, уже с покрытыми волосами и в темной зеленой телогрее, явилась из-за шелковой занавески, куда, смущенная, ускользнула при входе гостей.
Нехотя, даже слегка раздраженно ставила она чарки на стол, принесла из сеней кувшин меду.
— Откушайте, — поклонилась она без радушия и привета.
— Уж разве по чарке, — согласилась Алена, развязно подставив свою под густую струю хмельного питья. Она не стала бы пить, но явное недовольство атаманской «кралечки» ее раззадорило.
За нею послушно подставили чарки и ее есаулы.
Маша была смущена неожиданным их приходом и разрумянилась от смущенья и досады. Алена рассматривала ее с любопытством, незаметно бросая взгляды из-под опущенных темных ресниц, но обращаясь только к Степану.
— Давно бы с тобою нам встретиться, атаман Степан Тимофеич, да все недосуг с делами! — сказала Алена.
— Со встречей! — ответил Степан, подняв чарку и выжидательно глядя на атаманиху.
— Во здравье великого атамана! — сказала Алена, подняв свою.
— Во здравье! — отозвались ее есаулы, и разом все выпили вслед за Аленой.
— Окольничать некогда нам, атаман, — продолжала «старица». — Пришли мы к тебе не на бражный стол, а для совета.
Алена взглянула на своих есаулов.
— Для совета, — повторили они.
Степан промолчал.
— Сколь ныне людей у тебя — не спрошаю: не скажешь. А про себя тебе прямо скажу, что седьмая тысяча лезет. — Алена испытующе посмотрела на атамана, но Степан опять промолчал. — Сказать, что войско у нас, — так рано, — продолжала она. — Пищалей нехватка, сабель, а более пики, мужицкие топоры да косы, рожны… А все же воюем и воевод, бывает, колотим… Колотим! — словно желая потверже уверить его, повторила Алена.
— Слыхал, — отозвался Разин.
— Добро, коли слышал! Так вот, Степан Тимофеич, каб нам с тобой вместе сложиться, то сила была бы! — сказала Алена.
— И так ведь мы вместе, и сил, слава богу, немало! — ответил Разин.
— Так, да не так-то, Степан Тимофеич! — возразила она. — Ведомо нам, что окольным путем со всех сторон конну и пешую силу ведут бояре, а вы тут стоите, не чуете ничего над своей головой…
— Будто не чуем! — усмехнулся Разин, поняв, что Алена имеет в виду полки, подходившие в пополнение к Барятинскому.
— А пошто же ты тут стоишь, коли чуешь? — удивленно воскликнула атаманиха. — На кой тебе ляд нечистый Синбирский острожек дался?! Ведь силу под ним теряешь! Видали мы, сколько могил у тебя понасыпано за тот за проклятый острог. Покинь ты его. Бояре тебя тут сговором держат, а ты и стоишь, а на тебя со всех концов войско лезет. Подумай-ка сам: коль тебя побьют, что мы делать-то станем?! Осиротеем ведь, право!
— Куды же мне от бояр убежать? Схорониться, что ли? — с насмешкой сказал Разин.
— Ай беда — схорониться! — поняла насмешку Алена. — Народ уберечь — вот что! — Алена понизила голос и взяла атамана за руку. — Иди к нам в леса, Тимофеич! — проникновенно сказала она, заглянув ему снизу в глаза.
— А в лесу ноне — грузди, опенки! — окая, подхватил ей в лад Разин. — Станет войско грибки собирать!
Алена взглянула с упреком на Разина, заметила злорадный взор из-под черных бровей Маши и вспыхнула.
— Ты женок привычен шутками тешить, честной атаман, а я не из тех-то женок! Я шутку сшутить и сама удала бываю, когда наряжусь да не хуже иных нарумянюсь! А ныне по ратным делам прибралась я к тебе. Шесть с лишним тысяч народу в лесу меня ждут… Пошто ты глумишься над нами?!
Она раскраснелась в обиде, сверкнула глазами.
— Да я не глумлюсь, — возразил Степан.
— И тебе не пристало! Мы к отцу пришли с есаулами. Любим тебя. Славу твою почитаем. А боязно нам за тебя: лазутчики наши видали, как войско дворянское на тебя надвигается с разных дорог. Ты хоть перво послушай, что мы тебе говорим!
— Ладно, слушаю, — согласился Степан.
— Проведем мы все войско твое по волчьим тропинкам. Воеводская рать сквозь него, будто дождик в сито, проскочит… Они тебя под Синбирском станут искать, а ты под Касимов тем временем выйдешь, под Муром… Глядишь — и в Москве! Да, в Москве!.. — повторила она.
— Уж ты залетела, Алена Ивановна! — осмелившись, вставил Прокоп. — Спешишь ты к Москве.
— А вы не спешите! Под Синбирском народу погубите, а там впереди — Казань, а далее — Нижний: города велики, оружны. И что тебе в них, Степан Тимофеич?! А Москва — городам начало, в Москве государь к нам выйдет! Ведь само святое-то дело нам к государю народ привести… Мы к тебе, атаман, для того и скакали: мы ведь тутошни люди, места-та все ведомы нам. Проведем твое войско от воевод, оно будто в воду канет! — Алена смешливо поджала свои яркие, полные губы и продолжала: — На меня-то пошли они так, а мы раздались по всем сторонам, пропустили их да ударили в спину… — Она засмеялась неожиданно приятным и звучным смехом. — Помысли ты только, Степан Тимофеич, колдуньей за то ведь прозвали они меня! Говорят, мол, глаза отвела… — любуясь собою, сказала Алена. — Вот и стали бы мы: ты «колдун», а я «колдунья», наворожили бы дворянам!..
— Ты так и вперед води свое войско, Алена Ивановна, — ласково сказал Разин, положив на плечо ей руку. — А мне-то скрываться от них не пристало. Мне городами владать. Я им покажу, что народ не страшится лоб в лоб на них выходить… Не то в городах бояре накопят ратную силу, нам в спину ударят — повсюду тогда доберутся. Мне войско мое не дробить, не рознить… А вы пособляйте: дорогу ли где завалили, обоз у дворян пограбили, мосток ли пожгли — воевод задержали, то нам на пользу!..
— А коли тебя побьют, Степан Тимофеич! — шепнула Алена, близко взглянув ему в лицо. — Ведь грозная сила идет!..
— Да что ты, каркуша-то в черной рясе, на голову каркаешь атаману! — раздраженная тем, что Степан говорит с ней мягко, вскинулась Маша. — «Побьют да побьют!» В леса к себе хочешь его заманить, лесная шишига!..
Степан удивленно взглянул на Машу, словно только что вспомнил о ней.
— Ты что?! — недовольно и строго, но сдержанно сказал он.
Прокоп дружелюбно, с предостережением взглянул на Марью. И Маша, поймав этот взгляд, поняла его и осеклась, даже в душе пожалела о вспышке и смолкла
— Хмельна, что ли, женка? — небрежно спросила Степана Алена, не глядя в сторону Маши.
Марья вздрогнула в бешенстве и забылась.
— Сама ты хмельна! Пришла тут собою хвалиться! Расстрига бесстыжая, ишь прицепилась! — взбешенная, воскликнула Маша. Глаза ее сузились и почернели, рисованные черные брови сдвинулись вместе, ноздри дрожали…
— Марья! — грозно прикрикнул Степан. Он резко встал со скамьи. — Пойдем-ка, Ивановна, из избы, — позвал он.
Маша, бледная, молча рванулась за ним, но Разин уже шагнул за дверь, за ним Алена и все ее есаулы. Прокоп в двери обернулся и укоризненно, как молчаливый союзник, качнул головою.
— Я к Наумову, батька Степан Тимофеич, — сказал Прокоп. — Он мне указал гостей отвести да скорей ворочаться Да велел сказать — и тебе пора скоро…
Степан отпустил его, и Прокоп уехал.
Когда вошли в дом Степана и вздули светец, Алена добрыми серыми глазами насмешливо посмотрела на Разина.
— Хозяйка, знать, любит тебя, атаман! Беда тебе с ней! — сказала Алена.
— Бабий разум, — ответил смущенный Степан. И тотчас же перевел разговор. — Так слышь-ка, Алена Ивановна, ты мне скажи: в деревнях да по селам каким вы обычаем ладите жизнь? — спросил он.
— По-казацки и ладим, Степан Тимофеич, как ты указуешь!.. Мы письма твои по сходам читаем. В каждом селе и в деревне свой атаман, есаул, а где и по два и по три есаула… Ведь мы городков, атаман, не чуждаемся тоже. Вот как деревеньки вокруг подберем, тогда в городишко грянем. Тогда у нас пушечки будут свои. Мы помалу, помалу…
Она засмеялась грудным, женственным смехом, красуясь перед Степаном.
— Ишь какая ты! — усмехнулся Разин. — Я мыслил, что ты ростом в косую сажень, а ходишь в портах да в кафтане, и лет тебе за пятьдесят, и саблю на поясе носишь… не даром же «старицей» кличут.
— В бою-то и с саблей бываю, — сказала Алена чуть-чуть с пахвальбой.
— Владаешь? — спросил Степан, с любопытством взглянув на ее небольшие руки.
— Да что ведь за хитрость, Степан Тимофеич! Не хуже иных и в седле сижу, и саблей владаю… Мои есаулы, однако, не больно дают мне в бою разыграться…
— Хоть бы ты, отец наш, ее образумил, — вмешался угрюмый Панкратий. — Сказал бы ты нашей Алене Ивановне, что атаманское дело указывать есаулам да войску, а не самой горячиться с саблей. Ее голова — наши руки! А то ведь побьют ее так-то в бою…
— Запальчива в битве? — спросил с любопытством Разин.
— Куды там! Огонь! Все — «сама»! А мы-то на что же!..
— Коль женка идет передом, мужикам-то и совестно отставать, для того впереди держусь! — возразила Алена.
— Умна голова у тебя, Ивановна! — одобрил Степан.
— Богу не жалуюсь, не обидел! — задорно отозвалась она. — А тебя вот таким я и мыслила видеть, Степан Тимофеич, каков ты сейчас. Угадала тебя издалече, — заглядывая ему в глаза, сказала Алена. — Только женки такой не ждала с тобой стретить… Аж зависть берет!
Алена осеклась и замолчала. Ее румяные щеки зарделись еще ярче, а задорный взгляд ее серых глаз опустился долу.
— На что ж тебе зависть? — спросил Степан, невольно любуясь ее внезапной женственной застенчивостью.
— На красу ее зависть, — оправившись от смущенья, сказала Алена. — Я тоже ведь женка, честной атаман. Мыслю по-мужески, а сердечко-то бабье… Самой аж смешно!..
— Эх, Алена! Не нам с тобой экие речи! — ответил Разин. — Когда уж взялась, то води человеков, а женские речи забудь. Красой тебя бог не обидел, да время не то, чтобы сердце слушать…
— А тебе, стало, время как раз и приспело! Приспело? — игриво с насмешкой спросила она, и в серых глазах ее будто запрыгали бесенята.
— Ну, брось! Ничего я тебе о том не скажу. — Степан засмеялся. — Не к тому ты приехала, право… И мне-то уж к войску пора… А скажу я тебе одно: рад, что тебя повидал. Велика, знать-то, наша земля и всех земель прочих превыше, когда в ней не только мужи, да и жены не хуже мужей в ратном деле за правду стоят… Пути у нас розны с тобой в нашей рати, а дело едино, Алена Ивановна. И слава у нас в народе едина с тобою на веки веков…
Попрощавшись с Аленой, Степан не зашел уже к Маше, а сразу пустился под стены острожка.


Ночь удалась, как бывает лишь осенью да весною, — хоть выколи глаз. Ни звезды, ни огня.
Три тысячи человек пришли с Федором Сукниным из лесов, неся с собой каждый готовую связку хвороста. Но шанцевые работники, как каждую ночь до этого, продолжали копать землю и громко перекликались, чтобы защитники крепости, привыкшие к перекличке работавших на валу казаков, не заподозрили ничего.
Степан в темноте объехал ряды построенной к приступу рати, велел атаманам и есаулам еще раз всем рассказать, как бежать, как сбрасывать хворост, чтобы не было толчеи и давки. У самого вала Степан столкнулся с Наумовым.
— С твоей головы спрос. До утра чтобы взять острожек!
— Я конных поставил, Степан Тимофеич, позади пехоты, — сказал Наумов. — Алешку Протаку.
— Куды их? К чему?
— Кто побежит от острожка — плетями назад бы гнали…
Разин махнул рукой.
— Как хочешь возьми, а возьми!
— Сережка Кривой с той стороны пойдет — лестницы ладит, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66