Его повесили на воротах боярского двора.
В лесу за болотами копали широкий ров, валили вековые стволы для постройки засеки и сторожевого острожка…

В Черкасске

После большого казацкого круга в Черкасске Разин не опасался отправить своих казаков назад в Кагальник. На стороне Степана было почти все казачество, и немногие сторонники старой старшины его не пугали.
Отправив свои кагальницкие полки домой под началом Федора Каторжного, Разин остался в войсковой избе с Еремеевым, Наумовым и несколькими казаками из черкасских станиц, которых выбрали в есаулы черкасские жители от себя.
Фрола Минаева Степан приставил считать войсковую казну, порох, свинец, ядра, пищали, мушкеты, пушки.
Около тысячи кагальницких казаков, однако, не ушли на свой остров, а остались для несения караульной и дозорной службы в степях по дорогам. Сотни три из них обосновались табором тут же на площади, у войсковой избы, раскинув вокруг шатры. Иные из них спали в самых сенях войсковой избы. Степан понимал, что его казаки не доверяют черкасским и незаметно стараются ближе держаться, чтобы охранить его жизнь от внезапного покушения со стороны домовитых… Ночной холодок, стелившийся над Доном в тумане, заставлял казаков по ночам на площади жечь костры. У костров пелись песни…
Дня через два, когда жизнь в Черкасске начала входить в колею, Разин вызвал Серебрякова, оставшегося войсковым судьей.
— Старой, бери-ка перо да бумагу, станем письма писать, «Старой, бери-ка перо да бумагу, станем письма писать…» — «Прелестные» (от слова «прельщать») грамоты — своеобразные прокламации с призывом к восстанию — «Побить на Москве и в городах бояр и думных и всяких приказных людей и дворян за измену». Грамоты обещали населению уничтожение рабства. Рассылались в больших количествах по территории Среднего Поволжья, появлялись даже в Карелии и в Слободской Украине. Писались от имени Разина, а иногда и от имени царевича Алексея Алексеевича и опального патриарха Никона.

— сказал он.
— Куда письма, сын?
— На Волгу, на Яик, на Терек и в Запороги — во все казацкие земли, чтобы с нами шли заедино, — сказал Степан. — Да еще в города — в Царицын, в Астрахань, в Черный Яр, — им велеть воевод гнать ко всем чертям от себя по шее да казацким обычаем выбирать себе атаманов.
— А кто понесет? — заботливо спрашивал старый судья.
— Гонцов у нас хватит! — уверенно сказал Разин.
— А лих его знает, куды задевались перо да бумага, сынку! Да, может, оно и не так велика беда: перо и бумагу мы сыщем, а только я грамоты, сынку, не ведаю… Лих его знает, пошто ты учился!
— Каков же, отец, ты судья, коли «аза» да «буки» не знаешь! — с усмешкой сказал Степан.
— А праведный я судья! Судье правду ведать, а книжность ему на что! — возразил старик. — Покличем-ка краше Митяя: он может.
Еремеев явился. Начались поиски чернил, пера.
— Ну, складывай, что ли, письменный, — сказал атаман, когда разыскали чернила, перо и бумагу.
Когда-то Еремеев, парнишкой, учился грамоте. Дружа с Черноярцем, Митяй знал, что тот из восставшего Пскова писал письма по всем городам с призывом вставать на бояр.
На псковский призыв тогда откликнулись Новгород, Порхов, Печора, Гдов, Остров. Голос восставшего Пскова прозвучал в Переяславле-Рязанском, в Твери, в Клину и в самой Москве. Но уж очень давно Черноярец рассказывал о том, как писали они эти письма. Да и выученная в юности грамота позабылась в походах, и перо не держалось в руке, больше привычной к сабле, мушкету да пике.
Однако атаман глядел на Митяя с надеждой и верой. Нельзя ударить лицом в грязь. Еремеев смело схватил перо, обмакнул в чернильницу, капнул на чистый лист жирную кляксу и замер… Где же найти слова? Как писать? Как тогда говорил Иван? Припомнить бы лучше!
Но память была тупа к книжным словам, а надо было найти их такие, чтобы дошли до каждого сердца…
Степан сочувственно посмотрел на есаула.
— Чего? — спросил он.
— Пособил бы ты, что ли? — ероша свои светло-желтые волосы, жалобно воскликнул Еремеев.
— Да как я тебе пособлю: не больно я грамотен, друже. Может, войскового письменного кликнуть?..
— Куды нам старшинскую рожу?
— А плевать! Укажу — и напишет что надо, а не послушает — башку отсеку!..
Еремеев покрутил головой:
— Не разумеешь, батька! Тут от сердца надо, а не под страхом. Под страхом писать, то никто не пойдет за нас.
— Может, горелки чарку? С ней дума идет веселей…
— Давай!.. — отчаявшись, махнул рукой Еремеев.
Подошли Дрон Чупрыгин, Наумов и тоже склонились к листу бумаги, украшенному густой кляксой, подставили чарки.
— Пиши, Митяй: «Ко всем казакам запорожским, волжским и яицким и всему народу донской атаман Степан Тимофеев Разин с есаулы и с войском поклон посылает», — сказал Степан Тимофеич, держа в руке чарку с горелкой.
— Вот ладно, батька! Да ты, гляди, сам писаря за кушак заткнешь! — воскликнул Серебряков.
— Складно молвил! — одобрил немногословный Дрон.
Перо Еремеева неуверенно ткнулось острым носом в бумагу, легонько брызнуло и поползло, рисуя замысловатые кренделя.
— Пиши дальше, Митя: «Сколь можно боярской и старшинской неправды терпеть и жить у богатых в басурманской неволе!»
Митяй с удовольствием качнул головой.
— Твои слова не гусиным пером писать — золотым.
— А ты забеги к Корниле во двор — там павлины гуляют. Дерни перо да пиши! — усмехнулся польщенный Разин.
Митяй писал.
— «Пришла пора всем миром стать на старшинску неправду по всей казацкой земле, да и по всем городам понизовым согнать воевод и добрый казацкий уряд на правде поставить!» — сказал Степан.
— Ну, уж эки слова не павлиньим — орлиным пером писать! — воскликнул Минаев.
Еремеев писал торопливо. Все следили за его пером, затаив дыхание, и никто не успел коснуться налитых чарок.
По лбу Еремеева струился пот, и крупная капля его упала на лист бумаги.
— Далее так, атаманы, — сказал Еремеев: — «А правда наша казацкая — божья правда. Жить всем по воле, чтоб всякий всякому равен…»
— Складно молвил. Пиши! — согласился Разин.
— «И вы бы, всякий простой понизовский люд, кому от бояр тесно, брали б ружье да шли ко мне, атаману Степану Разину, а у нас в обиде никто не будет и всякому по заслугам…» — подсказывал Серебряков.
— «А вы бы в своих городах воевод да с ними приказных собак побивали!..» — заговорил и Наумов.
— «А стрельцам всех начальных людей — голов и сотников — вешать да между себя кого похотят обирать атаманов».
— «Да и посадскому понизовому люду сотнями обирать атаманов и есаулов, кто люб, и жить по-казацки…»
С десяток ближних к Разину казаков сошлось в войсковую избу, и всякий подсказывал от себя, как мыслил…
Когда письмо было написано и все казаки разошлись, Наумов положил перед Степаном листок бумаги.
— Еще письмо, Тимофеич! — сказал он со злой усмешкой.
Это была перехваченная грамота, которую отправляли домовитые казаки в Москву, к боярину Ордын-Нащокину, рассказывая, что «кагальницко ворье» захватило Черкасск, войсковую избу и все Войско, умоляя прислать царских стрельцов с воеводами, пока донским «лучшим людям» не пришло «пропадать вконец»…
— Схватил ты их? — спросил Разин.
— Самаренин убежал, а прочих схватил, Тимофеич. Объявил по станицам, что утре станем судить и башки посечем. Двадесять человек, все прежне старшинство в сговоре их. Всем башки порубить — остальным острастка!
— Войсковому судье отдай. Пусть во всем разберет…
Наумов возмутился:
— Сбесился ты, Тимофеич! На что нам суд! И без суда за такую измену отрубим башки — так никто не взыщет. Али ты крестного своего пожалел?!
— Не бояре мы, тезка, — ответил Разин. — По казацтву весь круг решить должен. Коли казни достойны — казним, а в казацком городе своевольство творить не станем. Какая же слава про нас пойдет в казаках: обрали, мол, их во старшинство, а они тотчас старой старшине башки долой!.. Отдай их судье войсковому. Пусть принародно их судит, в кругу…
Наумов сердито плюнул и вышел.
Степан, сидя перед топившейся печкой, глядел в огонь и сосредоточенно думал.
В другой половине избы Митяй собрал грамотных казаков, и они переписывали атаманские письма, сидя при свете трескучих, чадящих свечей…
На другой день отплыли из Черкасска посланцы на Яик, в Царицын, в Черный Яр, в Слободскую Украину и в Запорожье…
Около недели уже Разин сидел в Черкасске, когда вечером снова явился Наумов. Промоченный проливным весенним дождем, он прискакал из берегового стана, где жил, чтобы держать по степям разъезды.
— Тимофеич, вести большие! — сказал он. — За экие вести чарку — согреться. Челобитчики наши, коих в Москву посылали, назад воротились.
Шестеро оборванных, измученных и исхудалых людей вошли в войсковую избу, издрогшие под дождем.
— Батька, здоров! От царя поклон принесли. О здравии тебя спрошает! — с издевкой сказал Лазарь Тимофеев Тимофеев Лазарь — донской казак, участник восстания, атаман казачьей станицы, отправленный Разиным в августе — сентябре 1669 г. из Астрахани в Москву к Алексею Михайловичу с повинной.

.
— Вишь, нас как подарил суконцем! — подхватил Ерославов, показывая свои лохмотья.
— Тимошка! Тащи скорее вина, налей им по чарке, платье сухое на всех да что поснедать, а сюда никого не пускай, — распорядился Степан. — Отколе пришли? — спросил он, обращаясь к челобитчикам.
— Отколе пришли, там нас нету! — откликнулся кто-то из челобитчиков. — У царя гостевали всю зиму. Никак отпустить не хотел, насилу уж сами ушли.
— Ну ладом, ладом говорите! Кошачьи усы, ты скоро? — торопил Разин.
— Даю, даю, батька!
Тимошка принес бутыль водки. Казак за ним внес каравай горячего хлеба, окорок ветчины, затем появился ворох одежи. Стукнувшись чарками, весело выпили, натянули сухие кафтаны.
— Ну, нагостились, батька, у государя. По гроб живота будем сыты! — начал рассказ Тимофеев. — Царя не видали, конечно. Расспрашивал дьяк про все. Бояре ходили слушать, тоже спрошали, где были, чем богу грешили. И порознь и вкупе, всех вместе, спрошали. Огнем и кнутом грозили. Ну, нечего брать греха, — не били, не жгли. Выговаривали вины: и в том-де, и в том-то вы винны, и вас бы, мол, смертью казнить, а государь вам, вместо смерти, живот даровал. А более вы-де на Дон не сойдете, а всех, дескать, вас государь указал писать во стрелецкую службу, в астрахански стрельцы… «Ну, мыслим, коль вместе в стрельцах — на миру ведь и смерть красна. Где батька — там и мы»… Повезли нас…
— Да пейте, робята, ешьте! — подбодрил Степан.
— Спасибо, Степан Тимофеич. Твое здоровье! Мы ныне уж тем сыты-пьяны, что дома у батьки сидим. Теперь уж не выдаст! — отозвался повеселевший Ежа.
— Ты, батька, слухай пока, — остановил всех Лазарь. — Вот нас повезли на подводах в Астрахань к службе. А провожатых шестеро, все с ружьем — с пищалями, с пистолей да с саблей. Куды убежишь! И к чему бежать? У нас на тебя поперву надежа: кто послал, мол, к тому и придем — он рассудит… Везут на санях. Вот Коломна, Рязань, Козлов, Пенза. А за Пензой встречаем с тысячу стрельцов. Глянь — знакомцы: как мы в Астрахань с моря шли, те двое стрельцов грамоту нам привезли на учуг. Здорово, мол, братцы! Куды ныне путь? Они говорят: «На Москву. Ведь мы, говорят, московских приказов. Как ваши донские ушли со Степаном на Дон, то нас воеводы домой отпустили». Мы стали спрошать: мол, когда ушли? Мол, по осени, тут же. Мы стали своих провожатых молить: пустите, мол, братцы. Коль сам атаман ушел на Дон, так нам-то за что же в стрелецкую службу? Мы малы людишки. На нас, мол, какая вина! Те и слухом не слышат: мол, есть государев указ вас в стрелецкую службу в Астрахань сдать, а за что и про что да кто ваш атаман — нам того и не ведать! Те — мимо. Нас дальше везут. Степь округ-то пустым-пуста. Я робятам мигнул, те — мне. Как свистну в три пальца. Мы разом на них, ружье похватали, давай их вязать. Снег был невелик. Мы с дороги-то — в лог, да за лог, да пошли бережком по степям вдоль Медведицы к Дону. Ну, мыслим, ушли! Вожей своих отпустили, три лошаденки худых — им в добычу, а сами в семи санях… Без дорог идем, в деревни никак не заходим. Вдруг сыск воеводский. «Стой, кто таковы? Отколе?» Стрельцы окружили — с полсотни. Какой уж тут бой! Мы сдались. Нас в Самару, в тюрьму да под пытку. Хотели в Москву посылать по весне, да наш кашевар Терешка исхитрился — три перстня в шапке сберег. Дьяка умолили, чтоб он с нас колоды снял. У меня тоже перстень был — целовальнику дали. Ночью ушли, как Волга вскрылась. На льдине плыли. Вот-то было страху! Льдину несет, лед ломает — что треску! Льдина все меньше да меньше. Видим село поутру. Кричать стали. Бегут мужики с горы. Спустили ладью, пошли между льдин к нам на помощь, спасли. Ныне вспомнишь, и то берет страх… Чарку, что ли?!
— Пей, пей за спасение души! — поддержал и Разин.
Все стукнулись чарками.
— Да, навидались горя!
— Во здравие ваше, казаки! Чтоб все были верны, как вы! — подняв чарку, сказал Разин. — Что же далее, братцы?
— А далее так, — продолжал рассказчик. — Спрошают крестьяне: «Отколе?» Мы друг другу в глаза поглядели да прямо им с маху: мол, разинские казаки. И, боже ты мой, что тут было! Кормили, пивом поили, спрошали дорогу на Дон. Поживите, мол, с нами. Мы: мол, нам недосуг, атаман дожидает!.. Пошли Жигулями. Нагнали двоих стрельцов. Сказались — работники. Стрелец поглядел, говорит: «Разбойники вы, не работные люди. Зимой везли вас в санях, под стражей». А ты, мол, откуда видал? «Мы, московски стрельцы, из Астрахани в Москву ворочались». А что ж, мол, теперь, аль в бегах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66