Мы были готовы в середине мая. Это было не слишком хорошее время для такого побега, потому что сумерки длились долго, в отличие от зимы, когда после захода солнца быстро опускалась тьма. Однако, задержка только ухудшила бы положение, и мы, не сопротивляясь искушению, отправились уже через день после того, как я собрал все необходимое для нашего побега. Благодаря тому, что в Бристольской крепости был заключен король, здесь было расквартировано больше людей, чем обычно. Это означало, что поступало больше припасов, возникало больше отбросов и их надо было удалять. Входящие и выходящие крепостные крестьяне и в планы, были не слишком знакомы страже, на что я и рассчитывал, позволили бы нам выйти без вопросов.
Я попытался заставить короля понаблюдать за поведением этих людей и подражать им в течение нескольких дней. Сначала он смеялся надо мной, но когда я настоял, чтобы он сошел со мной во двор и указал на отличия, он с неохотой признал, что манера поведения рыцарей, которые ходят, гордо выпрямившись, с поднятой головой и глазами устремленными вперед, либо надменно уставленными на какого-либо человека или предмет, была непохожа на манеру крепостных. Крепостные, даже молодежь, чьи спины еще были прямыми, всегда ходили со склоненной головой и шныряющими туда и сюда глазами, ожидая оклика, приказа или удара.
Когда мы снова были наедине, Стефан похвалил меня за мою способность подмечать такие вещи и спросил, как я додумался так внимательно разглядеть крепостных. Я вяло напомнил ему, что так ходила и смотрела моя мать и так ходил бы и я, если бы меня не полюбили Одрис и сэр Оливер, бывший хорошим и честным человеком. Тогда король посмотрел несколько смущенно и согласился практиковаться тем же вечером, как только как мы соберемся спать, но он, казалось, с презрением относился к этой своей роли. К моей досаде, он смеялся и, кажется, почти гордился отсутствием у него успехов. И лишь после того, как я указал ему, что результатом его гордости могут быть неудача и жизнь в цепях, он поработал немного более целеустремленно, чтобы быть смиренным и испуганным. Я думаю, что отказался бы тогда, если бы не знал, что ничто не может отвратить Стефана от его попытки.
А потом, прежде чем утихло мое негодование, представилась возможность, которая казалась таким добрым предзнаменованием фортуны, что мы заслужили бы неудачу, если бы упустили ее. Не только больше запасов понадобилось такому большому гарнизону крепости, но и уборные наполнялись быстрее, поэтому требовалось часто удалять отходы. Обычно это делали только тогда, когда лорды уходили и крепость была почти пустой, но у Глостера не было возможности возить короля вокруг Англии. Во-первых, не было другого такого же безопасного и хорошо укрепленного места, чтобы содержать Стефана, а во-вторых, взятие его в открытую располагало также к попытке освободить его сильным натиском. Поэтому в тот же самый день, когда Стефан так легко отнесся к необходимости копировать крепостного, в дополнение к группе, которая должна была доставлять припасы и вывозить на телегах отбросы, чтобы сгноить их и использовать на полях, а также очищать туалеты, была допущена большая группа крепостных.
Стефан увидел их из окна своей прихожей и бросился искать меня у стен. Я тоже увидел их и проклинал за то, что они пришли на несколько дней раньше, чем надо, но когда король пожал мою руку и сказал «Сегодня я уйду», я не протестовал. Я знал: протестовать было бесполезно; он был так настроен сейчас на этот побег, что ушел бы и без меня, даже если бы я отказался, а мой долг не позволил бы мне бросить его. Кроме того, в такой толпе мы действительно могли пройти незамеченными, а необходимость почистить туалеты снова не появится несколько месяцев.
– Прекрасно, милорд, сегодня, – согласился я. – Не ешьте ваш обед, я отдам вам свой, если вы очень голодны, и несколько раз сходите в уборную, надев свой плащ. Если кто-нибудь спросит, скажите, что вас знобит. Позднее, днем я позову лекаря и скажу, что вас слабит. Не разрешайте ему пускать вам кровь. Я заменю лекарства, которые он смешает с вином или водой. Во время одного из таких походов в уборную, приду я, и мы выберем место, где вам спрятаться. А перед сумерками, вы снова пойдете в уборную, спрятав костюм крепостного под своим плащом. Переоденьтесь там и спрячтесь. Я приду через несколько минут, накину ваш плащ и вернусь в вашу комнату.
– Как же ты потом выйдешь? Я не уверен, что смогу спать в окружении этих людей.
– Я сделаю из вашего плаща и других предметов одежды как бы тело на вашей постели и просто выйду, сказав, что снадобье лекаря наконец подействовало, ваши боли в животе окончательно утихли и вы спите. Я так часто вхожу и выхожу из вашей комнаты, что никто и не вспомнит, что я не возвращался, или они подумают, что я гуляю у стен, как я часто это делаю, даже после того, как стемнеет.
Сначала я был не очень возбужден. Легкое отношение Стефана к деталям нашего побега уменьшало мою надежду на успех, но с течением времени мое возбуждение усилилось. Действия короля по поводу его болезни были так великолепны, что привели в настоящее волнение лекаря. И более того, даже я настолько был убежден, что его живот разболелся, что когда мы были наедине, я спросил его, не слишком ли он болен, чтобы идти. Он рассмеялся надо мной так сильно, что его чуть не стошнило тем, что он съел вместо меня на обед.
Так же совершенен он был и в жалобах, что сегодня тяжелый день, так как в туалетах работают крепостные. Он на чем свет стоит проклинал лекаря за то, что тот порекомендовал ему пользоваться ночным горшком. Стефан кричал, что он не ребенок и еще не так слаб, хоть они все желают, чтобы он ослаб и умер, чтобы усаживаться на горшок. Лекарь поклялся тысячу раз, что никто Из них не желал, чтобы он умер, и что Глостер, несомненно, снимет с него голову, если лорд Стефан не поправится. И конечно, лекарь велел ему пользоваться туалетом в любом случае, сказав, что этим тварям, которые чистят его, неважно, если о н нагадит им на голову, но король ответил с возмущением, что он не обращался бы так с собакой, или лошадью, или даже со свиньей и тем более не станет обращаться так с прислугой.
Потом он накричал на меня, что не нуждается в человеке для присмотра за ним, и прогнал меня из комнаты. И не позволил мне помочь ему дойти до уборной, когда я преддожил подать ему руку, потому что он, казалось, корчился от боли. Поэтому люди из любезности смотрели в сторону, а не присматривались к нему, когда он с трудом спускался по лестнице в туалет и ползком взбирался по ней снова после того, как облегчился.
Я распоряжался тем, чтобы избавиться от любого лекарства, какое бы ни намешал лекарь, а Стефан талантливо изображал, что эта доза ему помогла, посылая за лекарем и благодаря его за свое новое облегчение. Но позднее днем он, снова пошатываясь, вышел из своей комнаты и послал за другой порцией снадобья. Затем он прикинулся спящим. После того как я ползком добрался назад в его плаще, я вышел в своем собственном и пошел за третьей порцией. Я оставался в его комнате короткое время и вышел с моим собственным костюмом крепостного йод плащом. Сердце подпрыгнуло у меня прямо к горлу, когда меня остановил констебль. Но он только спросил, как поживает мой господин, и я сказал, что он уснул, но неглубоко и, по-моему, мне лучше оставить его одного, пока он не уснет покрепче, чтобы малейший шум, который я могу произвести, не потревожил его. Надеюсь, добавил я, что и никто другой его не потревожит.
Переодевшись, я нашел сломанные вилы и тупую деревянную лопату, и мы и присоединились к группе, которая выгружала грязь в почти полную телегу. Стефан гораздо больше был похож на забитого и запуганного, чем я ожидал. Мы вымазали наши лица грязью, и, к моей радости, начал накрапывать дождь, так что мы смогли натянуть на головы капюшоны. И все же, когда телега выезжала, я не мог поверить, что мы убежим. Я так боялся, что нас остановят, что мне пришлось заставлять себя идти вперед, так как мы уже приблизились к воротам. Я не смел оглянуться назад на Стефана, шедшего на шаг позади меня, но был]верен, что он забыл опустить плечи и повесить голову. Но стражники на воротах внутреннего двора смотрели безразлично. Телега съехала с внутреннего разводного моста, и мы прошли за ней.
Сейчас все переменилось. Больше всего я боялся стражи на внутренних воротах; это они должны были пристально следить за попыткой побега. Поэтому, когда мы съехали с моста, я вынужден был удерживать мои ноги на длинном утомительном пути, потому что испытывал огромное рвение скорее бежать вперед из внешних ворот на свободу. Это была пытка сохранять медленный шаг скота, и казалось прошла тысяча лет, пока услышал некий род эха от скрипа и визга тележных колес, который сказал мне, что мы были возле стены. Тогда я рискнул взглянуть и перевести дыхание. Мы находились прямо у ворот, которые оказались открыты, и внимание стражников было обращено на группу входивших людей.
Не успел я опустить голову, чтобы лучше спрятать свое лицо, как услышал крик боли от одного из крепостных впереди. Я потянулся к Стефану, чтобы напомнить ему, что он не должен сопротивляться, но было слишком поздно. Я увидел палку, которая поднялась и ударила его, услышал его рев гнева и увидел, как он прыгнул на ударившего его человека и одолел его. Я тоже прыгнул, зная, что мы пропали, но бросившись сверху над королем, чтобы спасти его, как я думал, от того, чтобы не быть забитым насмерть. Но то, что опустилось и ударило меня, было не дубинкой, а ножом.
ГЛАВА 24
Мелюзина
Эгоистка! Самовлюбленное чудовище! Голос был королевы, а слова те же, что сказала моя мать после смерти братьев от чумы, унесшей на мое тринадцатилетие так много жизней в Улле. Я пришла в полное замешательство и чувствовала только горящие от пощечин Мод щеки.
– Но это же из-за папы, из-за постоянно причиняемого мной беспокойства, – попыталась оправдаться я.
– Твой отец умер! – взвизгнула королева, ударив меня еще раз. – И умер давно!
Я подняла голову и внимательно посмотрела на нее. Она склонилась надо мной и, к моему удивлению, в глазах ее был не гнев, а участие, но ответить я не могла.
– Поддержкой ты обязана именно мужу, – сказала она жестко, но уже без крика. – Он поддерживал и защищал тебя даже вопреки моему желанию. И ты ничем ему не обязана? А, он – в тюрьме, по приказу этой уродины Матильды закованный в кандалы, как зверь! Мелюзина, ты слышишь меня?
– Да, я слышу, Ваше Величество.
– Т огда будь внимательна. Я не останусь в Веет минстере надолго. Сначала я поеду в Эссекс и вырву с корнем любого, кого хоть когда-нибудь жаловал Джоффрей де Мандевилль, и в то же время наложу суровую контрибуцию, оставив некоторые из булонских войск для защиты провинции. Как только я узнаю, где расположилась Матильда, я сразу же последую туда. Я подниму против нее любой город, в который она войдет, – ведь в городах любят Стефана, и я буду гнаться за Матильдой как гончая, пока она не отдаст моего мужа. Может, тебе безразлично, что Бруно сгниет в плену, а я не желаю такой судьбы для моего мужа. Мелюзина, я буду рада, если ты станешь меня сопровождать, буду рада принять твою помощь, но если ты пожелаешь сидеть, уставившись в стены, как это делала, когда король первый раз поручил мне тебя опекать, я тебя покину. У меня нет сил тащить с собой мертвое дерево.
Она распрямилась, повернулась и вышла, а я вдруг очнулась и поняла, что сижу на полу в комнате, где все разграблено. Я коснулась руками щек – они горели вновь, на этот раз от стыда. Что я за женщина, если моим ответом на горе становится сумасшествие? Все, больше никогда, никогда! Если я не могу переносить ужас и горе моей жизни, лучше последовать за Милдред в воду. И я не буду бременем для всех, не буду мертвым деревом, которому говорят лишь встать, сесть, поесть и попить.
Попытка встать ни к чему не привела: все мое тело одеревенело, и ноги не держали. Как долго я так просидела? При второй попытке встать меня взяли под руки, и Эдна дрожащим голосом спросила:
– Как вы себя чувствуете, госпожа моя?
– Со мной уже все в порядке, Эдна, – ответила я.
– Не думала, что королева так рассердится, – прошептала она. – Я все пыталась заставить вас подняться и ответить, почему вы здесь сидите, а потом испугалась и… и рассказала королеве.
– Слава Господу, что ты это сделала, – сказала я, идя по комнате, и держась за Эдну.
Только сейчас мне стало понятно, что комната не совсем пуста. В углу за мной стоял табурет. Я направилась к нему, намереваясь опять сесть, и каждый шаг давался мне все легче. Через несколько минут я отпустила Эдну и пошла сама. Уже твердо стоя на ногах, я подошла к ней и положила руку ей на плечо.
– Спасибо, Эдна. Это был смелый поступок. Королева Мод так занята, и было, наверное, нелегко добиться разрешения поговорить с ней.
– Это было нетрудно. – Она улыбнулась. – Я не просила разрешения, просто поднялась к охране и позвала ее. Все были настолько потрясены, что я прошла мимо великих мира сего и взмолилась о помощи, и никто не пытался меня остановить… – Затем она стала серьезной, ее глаза расширились от прошлого удивления. – А королева была так добра. Она приказала подождать всем этим высокородным особам и сразу же пришла, как только узнала, что вы больны и я не могу поднять вас.
Слезы обожгли мне глаза. Мод действительно была очень добра, оставив столь важные дела, чтобы прийти ко мне. Ее слова и удары были чувствительны, но так же делала и моя мать и для моей же пользы.
– Да, – ответила я Эдне, – она добрая женщина. Прости, что напугала тебя, но, если опять так случится, что я не буду долго отвечать, поступай так же, как королева, – сделай мне больно: меня это разбудит.
– Но, госпожа моя…
– Ну, хватит об этом, – прервала я. – Умираю от голода! Посмотри, нет ли чего поесть и попить. Подойдет что угодно.
При этих моих словах мы подошли к двери. Я надеялась, Эдна не заметила, как у меня перехватило дыхание, и быстро сказала:
– Принеси еду сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74